Вернер Штиллер "Агент. Моя жизнь в трех разведках"

[Моргенштерн]

Вернер Штиллер

«АГЕНТ. МОЯ ЖИЗНЬ В ТРЕХ РАЗВЕДКАХ»

Оригинал: Werner Stiller. Der Agent. Mein Leben in drei Geheimdiensten, Ch. Links Verlag, Berlin, 2010

Сокращенный перевод с немецкого

Об авторе: Вернер Штиллер родился в советской оккупационной зоне Германии (будущей ГДР) в 1947 году, изучал физику в Лейпцигском университете, где был завербован Министерством госбезопасности ГДР (Штази) в качестве неофициального сотрудника (агента), а с 1972 года стал кадровым сотрудником Главного управления разведки МГБ ГДР, в 1976 г. получил звание старшего лейтенанта. С 1978 года – двойной агент для западногерманской Федеральной разведывательной службы (БНД). В январе 1979 года сбежал в Западную Германию, с 1981 года изучал экономику в университете города Сент-Луис (США). В 1983-1996 гг. банкир-инвестор в фирмах «Голдман Сакс» и «Леман Бразерс» в Нью-Йорке, Лондоне, Франкфурте-на-Майне. С 1996 года живет в Будапеште и занимается коммерческой и финансово-инвестиционной деятельностью.

О книге: Уход старшего лейтенанта Главного управления разведки (ГУР) МГБ ГДР («Штази») Вернера Штиллера в начале 1979 года был самым большим поражением восточногерманской госбезопасности. Офицер-оперативник из ведомства Маркуса Вольфа сбежал на Запад с целым чемоданом взрывоопасных тайн и разоблачил десятки агентов ГДР за рубежом. Эрих Мильке кипел от гнева и требовал найти Штиллера любой ценой. Его необходимо было обнаружить, вывести в ГДР и судить военным судом, что означало только один приговор: смертную казнь. БНД охраняло свой источник круглые сутки, а затем передало Штиллера ЦРУ, так как в Европе оставаться ему было небезопасно. В США Штиллер превратился в «другого человека», учился и работал под фамилией Петера Фишера в банках Нью-Йорка, Лондона, Франкфурта-на-Майне и Будапешта. Он зарабатывал миллионы – и терял их.
Первые мемуары Штиллера «В центре шпионажа» вышли еще в 1986 году, но в значительной степени они были отредактированы БНД. В этой книге Штиллер впервые свободно рассказывает о своей жизни в мире секретных служб. Одновременно эта книга – психограмма человека, пробивавшего свою дорогу через препятствия противостоящих друг другу общественных систем, для которого напряжение и авантюризм были жизненным эликсиром.

Примечание автора: Для данной книги я использовал как мои личные заметки, так и обширные досье, касающиеся меня и моих коллег по МГБ (около дюжины папок) из архива Федерального уполномоченного по вопросам документации службы государственной безопасности бывшей ГДР. Затемненные в досье места я обозначил в книге многоточием (…).
Так как эта книга является моими личными воспоминаниями, а отнюдь не научным трудом, я отказался от использования сносок. Большие цитаты и полностью использованные документы несут соответствующие архивные номера.

Содержание

Предисловие
Путь в разведку
Первый рабочий опыт
Попытка контакта с другой стороной
Ежедневная шизофрения
Сближение с задней мыслью
Новая попытка: «Диана»
Решающий контакт с Хельгой
Радиоконтакт и тайник
Контрразведка начинает поиск
Особый контроль западной почты
Передача материала по железной дороге
Последние дни «Шакала» в ГДР
Переход
Прибытие в новый мир
Федеральный прокурор приступает к работе
Вывоз Хельги в последнюю минуту
Тяжелые потери для ГУР
Маркус Вольф приобретает лицо
«Разведчики» как герои ради дела социализма?
Охота на «Шакала»
Упущенный шанс
С ЦРУ к новой жизни
Вступление в мир финансов
Назад в Германию
Осторожные шаги в ГДР
Новые встречи со старыми знакомыми
Последствия дела «Луконы»
Новый старт в Будапеште
Литература
Список сокращений

ПРЕДИСЛОВИЕ

На солнечной террасе моего дома в Сент-Луисе, в американском штате Миссури, летом 1982 года я начал писать мою первую книгу. За 39 долларов в соседнем супермаркете я купил механическую печатную машинку и начал в привычной манере - двумя пальцами - переносить на бумагу свои воспоминания о пережитом в ГДР. Речь шла о моем переходе в ФРГ в 1979 году и моей работе для Федеральной разведывательной службы в качестве агента в восточногерманском Министерстве государственной безопасности. Но так как БНД была очень озабочена тем, чтобы из моих мемуаров противник не мог сделать никаких выводов о методах ее работы, мою рукопись пришлось существенно переделать и в некоторых местах умышленно «напустить туману». В результате в 1986 году вышла книга «В центре шпионажа», наделавшая много шуму и выдержавшая несколько переизданий.
Сегодня, спустя более 30 лет после этих драматических событий и через 20 лет после окончания Холодной войны эти старые меры предосторожности потеряли свою актуальность. Я живу в Будапеште, работаю самостоятельным предпринимателем и могу назвать вещи своими именами, как я хочу. И прежде всего я могу теперь рассказать о том, о чем прежде говорить было невозможно: о том, что я пережил во время моего сотрудничества с другой стороной: с БНД, а позднее с ЦРУ, которое сделало для меня новые личные данные, ибо Штази охотилась за мной по всей Европе. Эрих Мильке привел в действие весь свой гигантский аппарат, чтобы обнаружить меня и по возможности вернуть в ГДР, где меня, скорее всего, ожидал бы смертный приговор. Даже в 1981 году один мой коллега (Вернер Теске) был расстрелян за куда меньшие грехи.
Если в Сент-Луисе мне все пришлось писать по памяти, так как мюнхенские коллеги из БНД не дали мне даже взглянуть на вывезенные мною же на Запад из ГДР досье и документы, не говоря уже об информации о подоплеке их собственных действий, то в нынешнее время все оказалось намного лучше. Благодаря архивам немецкого Федерального уполномоченного по вопросам документации службы государственной безопасности бывшей ГДР, а также расследованиям сотрудников Музея Штази в Берлине мне удалось получить доступ к примерно 1800 страницам документов, которые хорошо подтверждают значительную часть моей карьеры разведчика и двойного агента.
Из этих досье мне стали очевидны две вещи. Контрразведка МГБ шла буквально за мной по пятам. Если бы 18 января 1979 года мне бы не удалось через вокзал Фридрихштрассе сбежать в Западный Берлин, меня бы арестовали не позднее 20 января. Тогда я совсем не осознавал степени опасности.
И другой ставший мне очевидным момент: мой побег в истории МГБ стал своего рода рубежом. Как рассказывал мне позже один бывший коллега из Главного управления разведки, то есть, с моего прежнего места службы, товарищи там постоянно говорили о добрых старых временах (до Штиллера) и нервном новом времени (после Штиллера). Во всем аппарате поселился дух глубокой озабоченности: никто не знал, кому теперь можно доверять. Ведь моя карьера была образцовым примером, как из книги: выходец из рабочей семьи из Саксонии-Анхальт, выросший при социализме, средняя школа, изучение физики, член Социалистической единой партии Германии, сначала неофициальный сотрудник (агент) госбезопасности, потом кадровый «чекист», хорошие оценки, перспективный кадр, секретарь партячейки СЕПГ. И если такой проверенный товарищ ни с того, ни с сего предлагает свои услуги классовому врагу и прихватывает с собой на Запад столько материала, что позволяет разоблачить десятки агентов за рубежом, тогда неожиданно возникает вопрос: кто может оказаться следующим? И за первым вопросом мгновенно следуют другие: в чем причина? Можно ли как-то предвидеть такие события? Есть ли соучастники или возможные последователи? Микроб взаимного подозрения и постоянной слежки распространился по всему аппарату, и он в последующее время был в большой степени занят самим собой.

В этой книге я сначала хотел бы рассказать о моем побеге и его мотивах, отобразив параллельно преследование меня и моей тогдашней помощницы, организованное госбезопасностью. При этом читателю станет понятней суть функционирования МГБ, его гигантские, почти безграничные усилия при поиске врагов и предателей. (Одновременно будут исправлены некоторые ошибки и неточности из прежних публикаций.) За этим последует описание охоты за «Шакалом» или «Пиратом», как меня тогда называли, и моей соратницы «Щетины». Я расскажу о моем сотрудничестве с Федеральной разведывательной службой, о времени, проведенном в Мюнхене и об озабоченности БНД тем, что меня там могут найти и похитить. Наконец меня отправили в Америку на три месяца, превратившиеся затем в три года. При этом у меня была возможность немного познакомиться с деятельностью ЦРУ, которая показалась мне значительно более профессиональной во многих аспектах в сравнении со слишком осторожными действиями пуллахских чиновников.
После моей жизни в трех разведках последовал еще один период, оказавшийся столь же напряженным и интересным: моя деятельность в качестве банкира и инвестора. Я одно время работал для двух крупных банков, которые между тем из-за их авантюрных финансовых спекуляций попали в серьезные передряги: «Голдман Сакс» и «Леман Бразерс». Я заработал миллионы – и потерял тоже миллионы. Мне не стоит объяснять, откуда взялся глобальный финансовый кризис. Я заранее предвидел его и сделал соответствующие выводы.
Вкратце, я расскажу здесь о динамичной жизни, в которой неоднократно одновременно пересекались линии исторической судьбы.


ПУТЬ В РАЗВЕДКУ

Все начиналась классическим образом, как и у большинства молодых людей в ГДР. После поступления в школу в Вессмаре, район Мерзебург, в 1954 году, я стал активным пионером, а в начале шестидесятых годов еще и бойким членом Союза свободной немецкой молодежи. После ужасной войны, последствия которой еще повсюду были заметны в виде развалин и наполовину взорванных бомбоубежищ, и после преступлений фашистов, о которых много говорили в школе, не только наши родители, учителя и соседи искренне верили, что пришло время построить новый и более справедливый мир. ГДР многими рассматривалась как путь к лучшему будущему.
С другой стороны я уже очень рано распознал в себе четко выраженную коммерческую жилку, которая время от времени приводила к небольшим конфликтам. Я постоянно занимался какими-то обменами или перепродажами, что в школе, конечно, не одобрялось. Сначала это был обмен «товар на товар» - до самого конца существования ГДР такие «бартерные сделки» широко использовались и самим государством, а потом и разнообразные сделки «товар-деньги-товар». Хорошей добычей, к примеру, был денежный залог за пустые пивные бутылки, которые можно было собрать после обязательных первомайских демонстраций и последующих дружеских попоек трудящихся на так называемых «народных гуляниях». За сданную бутылку платили 30 пфеннигов, плановой экономику пустая тара требовалась немедленно, чтобы снова запустить ее в экономический оборот. Мой друг Йоахим и я спрашивали лежащих на майской траве людей, не оставят ли они нам пустые бутылки от алкоголя, и обычно слышали в ответ неразборчивое бормотание, что мы трактовали как согласие. Если бы это зависело от меня, то «День солидарности трудящихся» праздновался бы хоть каждую неделю.
В нашем районном центре Мерзебурге к западу от Лейпцига дислоцировался авиаполк непобедимой и легендарной Советской армии. А в соседнем городке Лойне, где, кстати, находился гигантский комплекс химической промышленности «Вальтер Ульбрихт», самое большое промышленное предприятие ГДР с 30 тысячами рабочих, рядом с домом, где мы тогда жили, располагалась довольно известная пекарня с паровым обогревом. Туда каждое утро, как раз ко времени, когда я отправлялся в школу, приезжал грузовик «ГАЗ» защитного цвета. Два советских солдата выносили корзины со свежевыпеченным хлебом и грузили их на платформу грузовика под брезентом. Я как можно чаще старался оказываться там к этому моменту и начинал свою раннюю торговлю. За две бутылки пива по 48 пфеннигов плюс 30 пфеннигов залога (для детишек в ГДР не представляло трудности купить в магазине пару бутылок пива для папы) я получал взамен пригоршню «мишек», этих вкусных наполненных похожей на шоколад смесью вафелек, завернутых в блестящую синюю бумажку с изображенным на ней медведем («мишкой»). Каждый «мишка» был настоящим сокровищем, ведь мои одноклассники с удовольствием отдавали за штуку 20 пфеннигов из своих карманных денег. Каждая такая сделка приносила прибыль как минимум в 100%. (Наверное, именно тут крылись корни моего будущего разочарования в «марксистском» централизованном плановом хозяйстве.) Когда я подрос, место «мишек» в обмене на пиво заняли пачки сигарет марки «Прибой». В каждой пачке было по 25 сигарет с настоящим табаком, а не с махоркой, которую курили обычные солдаты. (Эту смесь крепкого крестьянского табака с соломой и опилками не без причины называли «сталинской сечкой».) Моими торговыми партнерами, впрочем, были не обычные солдаты, которым не разрешалось покидать казармы в одиночку, а старшины и сержанты, а также повара, которым всегда удавалось чем-то поживиться в казарме. Из осторожности я никогда не продавал сигареты на школьном дворе, я передавал их моему шурину и другим заинтересованным взрослым, готовым хорошо заплатить за эти крепкие сигареты. Моя выгода уже всегда значительно превышала 100%.
Но можно было заработать еще больше. В ГДР был ежемесячный журнал под названием «Мagazin», в котором кроме развлекательного чтива каждый номер печаталась как минимум одна фотография обнаженных девушек. Нет, ничего непристойного, просто голые женщины. Но я прекрасно понимал сексуальный голод живших по-монашески в казармах советских солдат, ведь не зря они меня частенько спрашивали: «Сестра трах? Трах?» Потому как только мой шурин откладывал прочитанный журнал в сторону, я аккуратно вырезал листок с изображением в стиле «ню» и предлагал его по самой высокой цене. Один солдат даже снял свои часы с руки ради этой картинки.
Мои экономические отношения с Советской властью развивались великолепно и продолжались даже некоторое время после окончания школы. С 1966 года я изучал физику в университете в Лейпциге. 30 километров от дома до университета я проезжал на мотороллере, которому требовалось около 4 литров бензина на 100 км. Литр бензина стоил в ГДР 1,50 марки. Маленькую карманную бутылку водки можно было купить за 3,50 марки. Как только мои советские друзья замечали у меня такую бутылочку, они тут же вытаскивали небольшой шланг и вставляли один его конец в бак своего грузовика (военные автомобили того времени работали в основном еще на бензине, а не на дизельном топливе). А другой конец – после того, как я отсасывал немного бензина ртом – попадал в мой бак. Вскоре мой 10-литровый бачок был полон до краев. А ужасный вкус бензина во рту пропадал после первого глотка водки.
Всё это должно было происходить тайно, потому что частная торговля такого рода была в ГДР, разумеется, запрещена, как, впрочем, высмеивалась и осуждалась любая «тяга к наживе». Я быстро научился быть внимательным, вовремя замечать что-то подозрительное и прятаться в случае опасности. При этом меня это все совсем не волновало, наоборот, я проворачивал такие дела очень спокойно и расслабленно, как нечто само собой разумеющееся. Я совершенно не испытывал паники. У меня было внутреннее спокойствие, которое и в будущем помогало мне сравнительно хладнокровно справляться с необычными ситуациями.
Во время первых четырех семестров в университете всем студентам приходилось пройти курс допризывной военной подготовки, состоявший в основном из маршировки. Но строевая подготовка, с ее хождением в ногу, поворотами, стойкой «смирно» по приказу какого-то придурка – всё это было мне совсем не по душе. Во время моего обучения нашим «отделением» из десяти человек командовала одна студентка, которую предварительно в лагере за несколько недель обучили на инструктора. Потому она свои первые занятия воспринимала очень серьезно. Она муштровала нас изо всех сил, и с таким громким рычанием, что ее лицо сильно краснело – а с этим ее свойством я был знаком в связи с совсем другой причиной. Кроме того, у нее очень учащалось дыхание. Для меня это был знак видимо уменьшить свое рвение и начать делать все в медленном темпе. Я все рассчитал правильно. Сначала последовала специальная муштра третьей степени, а потом уже очень специфические индивидуальные занятия. Ну, вот тогда я полностью переходил к делу. Ее лицо заметно краснело, дыхание учащалось. Вышла ли из нее в будущем хорошая преподавательница, этого я не знаю, мы больше никогда не встречались.
Я в принципе ничего не имел против военного дела, но преподавать его нужно было умно и интересно. Тупо, с отключенным мозгом, повиноваться другим – это было мне противно и противоречило моей сущности. После допризывной подготовки желание сделать военную карьеру исчезло у меня раз и навсегда. Совсем иначе относился я к разведывательной деятельности, тем более, что она открывала возможность время от времени открывать окно в широкий мир. На втором курсе я вступил в СЕПГ, так как это было обязательным для успешной карьеры, и потому я не удивился, когда незадолго до окончания учебы на меня вышло Министерство государственной безопасности. В 1970 году я стал его неофициальным сотрудником (агентом).
Оглядываясь назад, я думаю, что на это меня подвигла в первую очередь жажда приключений, и уж точно не идеологическая преданность. Мне прекрасно видны были противоречия между идеалами и действительностью реального социализма, недостатки в экономике были прямо у меня перед глазами, а отсутствие демократии можно было чуть ли не пощупать руками. Я сам на выборах в моем родном городке видел, как направляли руку нашей тяжелобольной соседки, которая была практически без сознания, чтобы добиться стопроцентной поддержки на голосовании спущенных свыше кандидатов от Национального фронта. На период формирования моего политического самосознания припала, к тому же, насильственная коллективизация сельского хозяйства, в ходе которой крестьян правдами и неправдами заставляли «добровольно» вступать в сельскохозяйственные производственные кооперативы. Не говоря уже о культе личности, сначала вокруг Сталина, а потом вокруг Вальтера Ульбрихта, именем которого уже при жизни называли фабрики и стадионы, и который глядел на нас с каждой почтовой марки.
Когда в 1961 году построили Берлинскую стену, альтернативы уже не оставалось. Так как от системы уже невозможно стало убежать, некоторые полностью раскрыли свою сущность. Например, мой учитель обществоведения в старших классах школы вдруг начал хвастаться, что раньше был тюремным надзирателем в «Красном быке» в Галле. Тюремщик Шмидт, как мы его потом называли, был прекрасным примером ограниченного, глупого и самодовольного человека во власти. Даже другие учителя, некоторые из которых еще помнили гуманистические традиции старой немецкой гимназии, стали сторониться его, чувствуя отвращение.
Руководящая верхушка, которую вы видели в кинохронике и по телевизору, тоже не излучала интеллект и харизму. Что можно было ожидать от людей, не способных к свободной речи и совсем лишенных чувства юмора? Как они могли управлять современным государством и представлять нашу страну на международной арене?
Но что можно было сделать? Открытое сопротивление было точно не для меня, один в поле не воин. Это могло закончиться для меня только тюрьмой. Но молчать, приспосабливаться и послушно делать то же, что и другие – это тоже меня не устраивало. Лучше всего было бы найти какой-то индивидуальный путь, чтобы умом, хитростью и остроумием осуществить мои представления или даже действовать скрытно. Никто не должен был знать, что я думаю на самом деле. Если только представится возможность, я попробовал бы перепрыгнуть «на ту сторону», ведь, в конце концов, мир состоял не только из маленькой ГДР.
Как обстояло дело с моим настроением, Штази попыталась реконструировать после моего побега, и, как выяснилось, в своих выводах она была недалека от истины.
Изначально я хотел изучать медицину, хорошая память и сообразительность располагали к этому. Но мой классный руководитель заметил тогда, что мои шансы на поступление сравнительно невелики, тогда как поступление на факультет физики с моими способностями к математике и с высоким средним баллом, во всяком случае, увенчается успехом. Я последовал его совету. Меня действительно приняли, и я хорошо учился по специальности. Кроме того, мне нравилась студенческая жизнь в Лейпциге, где с середины шестидесятых годов активно выступали многие рок-группы. Однажды мой однокурсник рассказал, что среди лояльных студентов-физиков наверняка вынырнут некие господа в штатском. Он спрашивал, не подходили ли они уже ко мне. Но в то время мною еще совсем никто не интересовался.
Немного пробудился я от политической спячки в 1968 году, когда руководству ГДР во главе со старым Вальтером Ульбрихтом взбрело в голову сделать Лейпциг еще более социалистическим. В ходе исполнения программы по перестройке центров восточногерманских городов, где вместо старых церквей, определяющих облик города, должны были появиться новые здания, предполагалось снести руины старого здания университета в стиле неоклассицизма и совершенно целую университетскую церковь. В головах атеистов у власти новое высотное здание университета имени Карла Маркса никак не сочеталось с церковью. Но решение о сносе вызвало жесткую протестную реакцию. Дошло до демонстраций лейпцигских студентов и горожан. Полиция и госбезопасность всеми силами боролась с активными участниками протестов. Последовали многочисленные аресты и исключения из университета. Я тоже участвовал в майских демонстрациях, но держался с краю, а в университете предпочитал помалкивать, как и в дни вступления войск стран Варшавского договора в Чехословакию в августе того же года. В университете меня считали совершенно лояльным студентом.
В начале четвертого курса в одно прекрасное сентябрьское утро 1969 года меня пригласили в одно лейпцигское кафе. Там меня ждал некий человек, который при встрече широко раскинул руки, как будто встречая возвратившегося блудного сына. Я представлял себе конспиративную встречу совершенно иначе. Он представился как Лео Хауштайн и сразу предложил мне коньяк, под которым подразумевалось лучшее восточногерманское бренди. Я отказался, что дало господину Хауштайну повод заказать себе аж четыре рюмки. (На последующих встречах за столом тоже всегда присутствовал как минимум дух вина.) Это была свободная, непринужденная беседа, и организация, которую он представлял, никак не показалась мне опасной или неприступной. Казалось, это были самые обычные люди, как ты и я, с которыми вполне можно было иметь дело. И того, кому «высокий градус» требуется уже рано утром, кажется, легко было бы контролировать. Товарищ Хауштайн, к тому же, даже подвез меня на своем красном «Фольксвагене-жуке» прямо до института физики, причем его опьянение совершенно не было заметным. Там в машине он и приступил к разговору о деле. Я должен был стать его помощником, и это мне принесло бы пользу. Если бы я доказал свои способности, то, вероятно, мой последний семестр я провел бы в Риме или Лондоне. Что могло быть большим соблазном для запертого в ГДР молодого человека? Это была даже не лазейка под стеной, это просто сносило напрочь целые ворота сарая. Но хорошо обученный кадровый оперативник не забыл напомнить, что без труда не вытянешь и рыбку из пруда. Если меня заинтересовала такая перспектива, то мне сначала нужно будет предоставить некоторые оценки различных людей, как положительные, так и отрицательные. Потом будет видно, подхожу ли я к такой работе, и стоит ли со мной продолжать сотрудничество. ( К счастью, это были единственные отчеты, которые мне пришлось составлять для «конторы», касавшиеся в чистом виде работы политической полиции, слежки за образом мыслей. Но позже я сам давал такие задания своим агентам для сбора данных о настроениях в обществе.)
Впервые я испугался, опосредованно встретив господина Хауштайна в месте, где я никак не мог предположить его присутствие: у моей подружки. К этому времени после окончания моего первого скороспелого брака со школьной подругой у меня были своего рода любовные отношения из корыстных побуждений с одной парикмахершей, то, что немцы называют «отношениями за жареную картошку» или сексом в обмен на еду. Она была старше меня по возрасту, но очень живой и активной, преданной нашей студенческой среде. Однажды во второй половине дня между «поставкой и оплатой за картошку» она рассказала мне, что пару дней назад у нее был некий господин Лео и пытался немного приударить за ней, причем речь заходила и обо мне. «Глубокое бурение» товарища Лео Хауштайна зашло еще дальше. Моя хорошая подруга Кэте, осведомленная алкоголичка и старшая кельнерша в студенческой столовой, однажды отвела меня в сторону и спросила, что я такого натворил. У нее был «один из этих липких», расспрашивавший ее обо мне.
Очевидно, обо мне рассказывали только хорошее, ибо вскоре я получил новые задания, носившие уже значительно более разведывательный характер. Речь шла о сборе сведений о лицах и объектах, о наблюдении и о закладке «мертвых почтовых ящиков», то есть, тайников. Я старался изо всех сил, потому что любой ценой хотел получить билет в Рим или Лондон. Эта стадия проверки и обучения продлилась до середины 1970 года. Я завершил ее успешно и, наконец, был принят в качестве неофициального сотрудника (НС) Министерства государственной безопасности ГДР. Мой агентурный псевдоним, или НС-имя, было «Штальманн» («Стальной человек»).
Затем меня представили якобы более высокопоставленному товарищу, назвавшемуся «Вернером». Лео меня заранее подготовил, чтобы я в разговоре ничего не говорил о Риме или Лондоне, так как мне собственно не должно было быть известно что-либо о такой возможности. Но, как выяснилось, это была передача меня новому оперативнику-«куратору», ибо товарища Хауштайна я больше никогда не видел. Позже я узнал, что Лео в основном использовали в качестве «Ромео». С фальшивым паспортом и вымышленной биографией он ездил в интересные с разведывательной точки зрения места на Западе и завоевывал там сердца одиноких дам, имевших доступ к какой-либо секретной информации. Именно оттуда и взялся красный «Жук» у человека с шармом. Его сотрудничество со мной было очевидно всего лишь временным эпизодом на родине перед следующей заграничной операцией. По-настоящему тщательной проверки моего отношения к ГДР и моей политической надежности он не проводил, это и не было в его духе. Он был, прежде всего, жизнелюбом и весельчаком.
«Вернер», в свою очередь, был намного профессиональней. Он ездил на почти насквозь проржавевшем «Вартбурге», вообще мало думал о внешнем виде, зато был очень внимателен. Его интересовали мои практические дела, как я выполнял нынешние задания. Моя предыстория его не занимала, так как он думал, что ее подробно просветил товарищ Хауштайн. Но в этом он глубоко ошибался. Только после моего побега в 1979 году всплыли мои прежние грехи. Например, выяснили, что при моем приеме в партию в 1967 году были голоса «против», что для СЕПГ было очень редким случаем, так как в ней обычно все голосовали единогласно. Причиной было мое политически ненадежное окружение и то, что я не отмежевался открыто от некоторых моих друзей. Мой близкий школьный друг через Венгрию сбежал на Запад. Вскоре после этого мой сокурсник Франк Массманн, с которым я тесно сотрудничал, попытался сбежать за границу в багажнике и был при этом пойман. Вместо обычных восемнадцати месяцев он получил за это четыре с половиной года тюрьмы, так как в попытку вывоза была вовлечена его жена, что позволило квалифицировать дело как «создание преступной банды». Лишь потом его удалось выкупить на Запад.
Как я узнал позже, его жизнь в тюрьме оказалась очень непростой по нескольким причинам. Политических заключенных, то есть, преимущественно людей, попавших в тюрьму за попытку сбежать из ГДР, подвергали в тюрьме особо жесткому обращению, из-за чего они объединялись в тесное сообщество и пытались себя защитить. Они объясняли охранникам, что для бедной валютой ГДР они представляют собой важный экспортный товар и рано или поздно окажутся на свободе, тогда как остальные граждане ГДР приговорены к пожизненному заключению в этой стране. Но трагичным было то, что жена Франка ради получения привлекательной работы на тюремной кухне стала любовницей одного из охранников, а тот еще и хвастался перед Франком всеми эротическими подробностями. После падения Берлинской стены они оба, жена Франка и тюремщик, действительно остались вместе.
Параллельно к моему изучению физики и работой в качестве НС я регулярно использовал Лейпцигскую ярмарку, чтобы подрабатывать на ней в качестве официанта в столовой. В это время там действительно еще были деликатесы, о которых в остальной ГДР уже никто и не помнил, например, копченый лосось или антрекот. Так как места в ресторане были в дефиците, я мог полностью дать волю своим коммерческим талантам. Заказ каждого столика на вечер происходил только за наличные деньги, и при этом за западногерманские марки. У граждан ГДР не было никакого шанса. Цены на напитки я назначал сам, исходя из предполагаемой платежеспособности клиента. Особенно помогали мне успешные участники выставки с Майна, Изара и Рейна, приглашавшие на ужин своих красивых секретарш или сотрудниц. Они хотели произвести на них нужное впечатление, чтобы легче продолжить вечер в номере отеля. К концу вечера я сдавал тогда ежедневную выручку в марках ГДР. Это был потрясающий бизнес. (Когда я впоследствии стал банкиром в США, я тоже хорошо зарабатывал на валютных операциях, но даже тогда я не получал такого удовольствия, как во времена моих студенческих подработок на Лейпцигской ярмарке.)
Во время ярмарки госбезопасность поручала мне как интересующемуся физикой студенту установить контакт с представителями западных фирм, выпускавших научное оборудование. Так мне удалось установить долгосрочный контакт с одним западным сотрудником, продолжавшийся и в дальнейшем. Мой «куратор» «Вернер» был в восторге. Он укрепил меня в моем убеждении, что я в будущем стану неофициальным сотрудником МГБ на Западе.
Когда я не во время ярмарки подрабатывал официантом, мне приходилось больше сталкиваться с туристами из Восточной Европы. И однажды кое-что произошло. Молодая венгерка во время обслуживания вдруг посмотрела мне так необычайно пристально в глаза и еще дала пять марок на чай. Я пропал. Я не знал ни слова по-венгерски, она не знала немецкого, но почувствовали, как нас спонтанно тянет друг к другу. Я купил учебник венгерского языка и после четырех недель непрерывной учебы я, самоучка, смог написать первое письмо, а потом дошло и до несложных бесед. «Вернеру», моему оперативнику, которому я сообщил об этой новой связи, все это дело совершенно не понравилось. Частные контакты с иностранцами, все равно, в каком направлении, являются проблемой для любой секретной службы. Но я не был готов отказаться от моей новой счастливой любви. Вопреки любому сопротивлению я, наконец, добился брака с Эржебет в 1970 году. Я понятия не имел, что это событие совершенно изменило мои перспективы и полностью разбило мою мечту о работе на Западе. Кроме того, в реферате физики Отдела XIII Главного управления разведки, занимавшемся атомным шпионажем, не было ни одного физика и поэтому там было предусмотрено место для меня.
Летом 1971 года я закончил университет и стал дипломированным физиком. О трудоустройстве я даже не думал. Этим все равно занималась комиссия по распределению, потому что при поступлении в ВУЗ студент подписывал обязательство отработать первые три года после его окончания там, куда его направит государство. Кроме того, мой «куратор» уже намекал мне, что для меня подберут что-то подходящее. «Мы поговорим, когда ты будешь готов», так мне говорили.
Итак, в конце учебы я, сгорая от любопытства и волнения, отправился на встречу в Берлин, где на конспиративной квартире на Кнаакштрассе в районе Пренцлауэр Берг меня ждали «Вернер» и его шеф «Кристиан». Там они открыли мне, что использование меня на Западе пока не планируется, и мне сначала предстоит доказать свои способности в тайных операциях в ГДР. Если там все пройдет хорошо, то возможно мое поступление на службу в МГБ в качестве кадрового офицера разведки, где мне предстоит заниматься обработкой Запада. С одной стороны, это был шок, так как меня все время удерживал на этой работе лишь стимул будущей работы на Западе. Но с другой стороны, с личной точки зрения меня этот вариант вполне устраивал, так как у нас как раз родилась дочь, и я чувствовал себя в этой семейной ситуации очень хорошо. Потом мне сказали конкретно: «С 1 августа ты будешь работать в Физическом обществе ГДР. Твоим шефом там будет товарищ Райнхард Линке. Но, кроме того, ты в основном будешь работать на нас. Твоя цель: работа по поиску и поддержанию контактов в оперативной зоне».
Я был ошеломлен: – А где я буду жить в Берлине? Но обо всем позаботились. После беседы «Вернер» привел меня на улицу Иммануэлькирхштрассе, находившуюся неподалеку. Мы вошли в дом №35, но не стали подниматься по лестнице, а прошли через темный двор на второй задний двор, где он открыл квартиру на первом этаже. Спереди она была зарешеченной, а сзади выходила на третий задний двор с видом на брандмауэр. Нашей молодой семье предстояло прожить здесь два следующих года. Для нашего переезда из Лейпцига нам предоставили старую служебную «Волгу» МГБ. Чтобы ее завести, нужно было стукнуть молотком по стартеру. Вещей у нас было немного.
Физическое общество ГДР размещалось в небольшом офисе на Купферграбен, как раз напротив развалин Нового музея на Музейном острове. Главной целью Физического общества было развитие международного научного обмена, в том числе и между Западом и Востоком. Для этого общество организовывало научные семинары и конференции, на которые приглашали ученых со всего мира. Как я вскоре узнал, в Физическом обществе работала оперативная рабочая группа реферата 1 Отдела XIII Главного управления разведки. Научные конференции служили для установления контактов особого рода. Избранные восточногерманские физики, почти исключительно НС, занимались посетителями с Запада, представлявшими особый интерес, для того, чтобы их потом завербовать для МГБ. Секретарь Физического общества Райнхард Линке, как я потом заметил, был бывшим сотрудником моего будущего отдела, который был замешан в деле двойного агента «Алоиса» и потому в качестве наказания был перемещен сюда. Этот «Алоис» был курьером МГБ для связи с западной резидентурой «Хартманна», но одновременно являлся агентом ЦРУ, о чем в ГДР никто не подозревал. Достаточно небрежный подход Линке к работе, а также его склонность к алкоголю привели к тому, что «Алоису» как-то удалось лично познакомиться со всей резидентурой «Хартманна». Одним из источников резидентуры был Харальд Готфрид, псевдоним «Гэртнер» («Садовник»), работавший в ядерном исследовательском центре в Карлсруэ. Из-за каких-то историй с женщинами и излишней болтливости было принято решение «отцепить» «Гэртнера» от резидентуры и руководить им непосредственно из Восточного Берлина, чтобы стабилизировать его поведение. Но до этого так и не дошло. Западногерманская контрразведка, основываясь на информации от «Алоиса», нанесла удар первой. Но на судебном процессе против «Гэртнера» всплыли вещи, которые однозначно указывали на информатора. При следующем посещении ГДР «Алоис» был арестован и вся резидентура «Хартманна» отована. Райнхард Линке и другие сотрудники из занимавшегося этим делом реферата были выведены из министерства и как офицеры с особым поручением переведены под «крышу» гражданских структур. По воле судьбы мне в будущем довелось стать начальником Линке и даже курировать «Гэртнера» после его освобождения из тюрьмы и возвращения домой. «Алоис» получил пожизненное заключение.
Во время моей работы в Физическом обществе МГБ проводило самые различные проверки, чтобы выяснить, буду ли я пригоден к службе в качестве кадрового сотрудника. Однажды ранним утром мой оперативный офицер «Вернер» вызвал меня на срочную встречу. Важный курьер, который должен был осуществить «закладку» в тайник в Западном Берлине, вышел из строя, и нужно было его подменить. Выбор пал на меня. Мне нужно было перейти «зеленую границу» на внешнем кольце Берлина, где этим вечером в этом месте специально уберут часовых. Он подробно рассказал мне о местности, и затем мы поехали по направлению к городку Кляйнмахнов на южной окраине Берлина. Приехав туда, мы пересели в переделанный в военную машину «Трабант». Офицер в форме пограничных войск забрал меня и высадил возле пограничных укреплений. Оставшись один, я подкрался к пограничному ограждению. Я нашел дыру в колючей проволоке, пролез через нее и оказался, как я полагал, на Западе. Недалеко я нашел описанное мне дерево, в дупле которого я должен был оставить пакетик. Я немного оглядел окрестности, чтобы удостовериться в своей безопасности. И вот, гляди-ка, что я нашел на земле? Пустую пачку от сигарет F6 производства ГДР! Я тут же понял, что я вовсе не на Западе, а по-прежнему в ГДР, что вся эта операция была лишь проверкой. Потом я сам пользовался этой поддельной «дырой на границе» для проверки надежности моих неофициальных сотрудников.



Характеристика тов. Штиллера, Вернера

31.1.1972

Тов. Штиллер учился на факультете физики в Лейпциге и получил диплом. Он был членом партии с начала, и партийная группа его курса была очень маленькой и слабой (3-4 товарища). Из-за недостаточных профессиональных результатов остальные члены партии на его курсе были исключены, так что на третьем курсе он был единственным членом партии. Позднее присоединились еще товарищи …. и …. (еще кандидаты), являющиеся активными членами Союза свободной немецкой молодежи (руководство ССНМ), сейчас они студенты-исследователи в секции физики. Эти два товарища хорошо знают тов. Штиллера и могут дать о нем более подробные сведения.
Тов. Штиллер был женат. Его жена тоже изучала физику в Лейпциге и хотела вступить в партию. Но так как она …..
По причине финансовых трудностей тов. Штиллер в свободное от лекций время часто работал на предприятиях и самостоятельно освободился от летнего студенческого труда и подобных мероприятий, что часто оказывало негативное влияние на курс.
Тов. Штиллер не был примером для своего курса, как в профессиональной, общественной (семинары по марксизму-ленинизму), политической, так и в организаторской сфере. На курсе его не воспринимали как представителя партии.
В своей партийной работе, где он в особенности должен был сотрудничать с руководителями групп ССНМ, он не был надежным. Он часто хвастался и задавал на партсобраниях провокационные вопросы по поводу работы ССНМ, но сам выполнял свои поручения очень плохо и только после многократных «подталкиваний». Хотя секция на этом курсе охотно приняла бы больше товарищей, тов. Штиллеру было ясно отказано.
В общем, тов. Штиллер хоть и обладает четкой партийной позицией, которую он защищает, ему недостает зрелости, и он не всегда делает правильные выводы из этой позиции для своего поведения и манеры.

(рукописная приписка офицера МГБ:
НС «Хазе», НС Реф. 1 МА секции физики;
Не очень надежен, политически сложно оценить (отказался от переселения), хотя и коммунист
Штройбель)

(BStu, MfS, ZA 32421/90, Bl. 49f.)

[konstant]

даже тот факт,что самым большим успехом спецслужб ФРГ была вербовка старшего лейтенанта госбезопасности ГДР,в то время,как МГБ ГДР завербовало куда более крупных чинов из разведок ФРГ,говорит о куда большем профессионализме восточногерманских разведчиков.

[Моргенштерн]

Если мне хватит терпения, то дойдет до того места, где Штиллер рассказывает о халтурной, бюрократизированной и довольно трусоватой работе БНД. Впрочем, из книг вполне себе западного немца Юрецко тоже следует, что на верху БНД сидели политически озабоченные перестраховщики.
Тем не менее, несмотря на то, что Штази была существенно сильней БНД и БФФ/ЛФФ вместе взятых, государству под названием ГДР это не помогло.

[Моргенштерн]

ПЕРВЫЙ РАБОЧИЙ ОПЫТ

Первое время после моего поступления на службу в МГБ 1 августа 1972 года мне приходилось для «акклиматизации» выполнять разные рутинные поручения и продолжить военную подготовку. Она включала обучение на парашютиста, что меня очень радовало. В 1973 году я, как и многие другие, привлекался к обеспечению безопасности на Международном фестивале молодежи и студентов в Берлине, во время которого меня распределили в группу охраны Ясира Арафата. Потом работа стала интересней. Однажды я получил отчет управления «Объекта Висмут». Это было подразделение МГБ, занимавшееся защитой урановых месторождений ГДР. Во время Второй мировой войны Советский Союз с помощью своих агентов, таких как Клаус Фукс, узнал об американо-британском проекте создания атомной бомбы и даже получил важные документы и материалы, касающиеся ее конструкции, в дальнейшем получившие свое дальнейшее развитие благодаря уже их собственным ученым. После американской атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки в августе 1945 года Советы приложили все усилия, чтобы как можно скорее догнать американцев. Но у них не хватало исходного материала, урана, пригодного для обогащения. Его новые властители нашли на рудниках в оккупированных территориях Восточной Германии и Чехословакии, в Рудных Горах. Эти рудники мгновенно перешли под советский контроль, после чего начались их интенсивная эксплуатация и расширение, причем никто не обращал внимания на опасность излучения для шахтеров и на вред для окружающей среды. Так как атомная программа была совершенно секретной, добыча урана тоже защищалась экстраординарными мерами. Наряду с советскими органами госбезопасности этой задачей с 1950 года занималось и восточногерманское МГБ. Секретная служба ГДР была изначально организована по земельному принципу, а после ликвидации земель в 1952 году – по округам. Висмут был исключением – им занималось собственное управление объекта.
Работавшие там товарищи обратили внимание на одного человека из ФРГ, которым собирал камни неподалеку от вскрышных отвалов урановых шахт. Его сопровождал гражданин ГДР, его родственник. Бдительный полицейский заметил обоих, проверил и записал их данные. Его отчет был отправлен в соответствующую службу Штази, откуда он попал к нам в берлинский центр. Дальнейшие проверки показали, что этот западный немец прибыл из Карслруэ и работал там в центре ядерных исследований. Так как этот центр высоких технологий был главной целью нашего реферата, дело направили к нам в Отдел XIII Главного управления разведки, и оно, наконец, оказалось на моем столе.
Исходное досье было тонким, оно включало заявление с просьбой на въезд некоего господина Нистроя в гости к своему родственнику, доклад внимательного полицейского и результаты первой оперативной проверки личности. Я начал с обычного рутинного контроля, включавшего проверку данных на Нистроя в нашей центральной регистратуре. Без этого шага дальнейшая работа была невозможна, ведь могло случиться так, что этим же человеком уже занимался другой сотрудник МГБ, или даже уже завербовал его для себя. Итак, я получил разрешение зарегистрировать его для себя и дал ему псевдоним «Нестор». Любой другой сотрудник Штази, который бы в будущем захотел бы запросить в центральной регистратуре данные на господина Нистроя, не получил бы о нем никакой информации, прежде чем запрос не прошел бы через меня. Уже потом я мог бы сам решить, следует ли мне самому расспросить сотрудника, сделавшего такой запрос, или позволить ему получить нужную информацию. Это было обычной практикой в ГУР. Мы сами не всегда получали полную информацию, какое именно лицо к кому относилось. Например, всех, работавших одновременно на разведку советского КГБ, нам никогда не раскрывали. Мы в таком случае просто не получали наш бланк запроса назад и могли лишь догадываться о причинах этого.
Нистрой, разумеется, к этому моменту давно уехал, после контроля он постарался как можно быстрее вернуться на прекрасные берега Рейна. Мои коллеги, скорее всего, не придали бы этому делу большого значения, но зачем-то в их отдел ведь назначили свежеиспеченного дипломированного физика? У меня сразу появилось подозрение, что Нистрой бродил там не просто ради сбора цветных камешков и не был путешествующим минерологом-любителем. Я предположил, что он, скорее всего, занимался поиском следом радиоактивных веществ. Другая сторона хотела, вероятно, узнать, каково содержание радиоактивного материала в руде, которую СССР добывал в ГДР для своей атомной программы. Поэтому я сразу сел на поезд, ибо разрешения на вождение, как это называлось в ГДР, у меня еще не было. В Ауэ я побеседовал с товарищами из управления «Объекта Висмут», которые за прошедшее время уже успели подробно допросить бдительного полицейского. Тут всплыли некоторые детали, которые в некоторой степени противоречили моему изначальному подозрению. Это вовсе не было целенаправленное собирание камней. Восточногерманский родственник просто выгуливал свою собаку и хотел ее чем-то занять. Для этого он поднимал камешки, бросал их и командовал: «Апорт!» Гость с Запада в этом процессе вовсе не участвовал, камни не поднимал и ничего не засовывал в свою сумку, висевшую у него на плече. То есть, всё было совершенно невинно? По крайней мере, так представлялось местным товарищам. Но мне эти события представлялись несколько странными. Профессионал из ядерного научно-исследовательского центра не отправится просто так гулять с собакой в таком месте. Он знал, что такое радиоактивные материалы, и вероятно, спрятал пару целлулоидных пленок в кармане пальто, к которому на короткое время подносил камешки, принесенные собакой. В Карлсруэ он отдал бы пленки на проявку и по интенсивности черной свили мог бы сделать вывод об уровне радиоактивности в непосредственной близости урановых шахт и о силе излучения на самой шахте. Из внешне безобидной вскрышной породы, образцы которой даже не требовалось брать с собой, можно было сделать выводы о получении и характеристиках исходного материала для советского ядерного оружия и о том, что на Востоке считалось пригодным для промышленной разработки. Американцы таким путем с помощью своих компьютерных расчетов могли бы оценить, на какое количество атомных бомб хватило бы добытого в Рудных Горах материала. И как раз то, что «Нестор» не клал камни в свою сумку, делало его в моих глазах еще более подозрительным. Я был почти уверен, что его направили сюда специально, все равно – из Пуллаха, Лэнгли или Лондона. Если он приедет сюда в следующий раз, меня следовало информировать в момент его въезда. Тогда я занялся бы им интенсивней.
Разведывательная работа с самого начала возбуждала меня в определенной мере, потому что в мое время она еще в большой степени представляла собой отношения между людьми. Возможно, сегодня различные технические средства, вроде наблюдения со спутников, контроля Интернета и радиоэлектронных средств связи, дают гораздо больше информации, чем старый добрый шпионаж «агент против агента», но если такой «человеческий шпионаж» правильно организован, правильно подготовлен, обеспечен и хорошо управляется, то он, по моему мнению, намного эффективней. Хорошо внедренный информатор в сети «Аль-Каиды», возможно, смог бы предотвратить теракты 11 сентября 2001 года. А с гигантским потоком самых разных данных всех технических средств наблюдения и контроля, напротив, аналитики справляются все хуже и хуже.
Разведывательная работа в классическом смысле объединяет захватывающим образом элементы торговли, то есть – «давать и брать», и оказания психологического влияния. К этому добавляются оценка риска, необходимость хладнокровной работы в случае опасности, а также дезинформация и блеф – радость для каждого игрока в покер. Прошло немного времени, и я уже был уверен, что нашел свое призвание.
Но система ГДР не стала мне от этого более симпатичной. Скорее, наоборот. Мои коллеги с удовольствием сплетничали, что наш наиглавнейший шеф Эрих Мильке по каждому торжественному поводу по-прежнему провозглашает первый тост за товарища Сталина. Мышление по старым схемам особенно четко проявлялось именно в МГБ, и готовности к реформам я тут не видел ни у кого.
Меня также ошеломило, что система внутреннего контроля и собственной безопасности в начале семидесятых годов была такой слабой. Если кто-то однажды попадал в аппарат спецслужбы, то внутри нее он мог двигаться почти совершенно свободно. Не был детектора лжи для проверки сотрудников, который, возможно, заставил бы меня отказаться от некоторых моих планов. Контроль честности и надежности сотрудника осуществлялся практически лишь при помощи устной оценки его руководителя. При этом основное внимание уделялось социалистической морали. Супружеские измены и сексуальные эскапады сурово наказывались и обычно становились причиной увольнения из МГБ. К счастью о моих склонностях и действиях в этой сфере никто не узнал, я смог хранить все в тайне и чувствовал себя в этом смысле достаточно безопасно. Проверки проводились лишь в случае конкретных подозрений. Если таковых не было, то сотрудник МГБ чувствовал себя едва ли не свободней обычного гражданина ГДР «снаружи», повседневную жизнь и политические взгляды которого постоянно контролировали стукачи и информаторы гигантской машины наблюдения и контроля ведомства товарища Мильке.
Постепенно у меня возник вопрос – сначала в подсознании, потом втайне, затем все более осознанно – что было бы, если бы я прямо здесь, в логове льва, стал бы работать на кого-то еще. Мне казалось, что я достаточно хорошо изучил аппарат и мог бы оценить уровень риска. Кроме того, мне всегда нравились разные авантюры, и риск меня возбуждал. Постепенно эти мысли стали принимать конкретные формы. Если другая сторона могла бы мне гарантировать, что в случае серьезной опасности она меня каким-то образом вытащит, этот план казался мне вполне реальным. Теперь нужно было только подождать, пока появится возможность установить контакт.

[konstant]

Один любопытный пример:
Норберт Юрецко в своей книге рассказывает - в 80-е годы он занимался в BND созданием отрядов стай бихайнд -создавал тайники с оружием и всем необходимым для деятельности этих "партизанских отрядов". Деятельность подразделения,сами понимаете, была строго секретной,оно располагалось,по-моему,в Ганновере, под вывеской какой-то безобидной коммерческой фирмы. Руководство подразделения придавало очень большое значение секретности и постоянно проверяло ,нет ли за "фирмой" слежки. Когда же после обьединения Германии сотрудники BND получили доступ к архивам Штази,они к своему удивлению узнали,что внешняя разведка МГБ ГДР знала о деятельности этой "фирмы" буквально все. Более того, это подразделение
было определено как учебный полигон для выпускников спецшколы МГБ ГДР,готовившей агентов наружного наблюдения. Суть в следующем: для получения диплома об окончании этой школы будущий агент должен был выехать в Ганновер ,там выследить,принести домашний адрес и фото одного из сотрудников "фирмы". В одном из рапортов руководству МГБ ГДР руководители школы отмечали ,что один из выпусков подошел к своему дипломному заданию нестандартно: сначала дипломанты сняли квартиру напротив офиса "фирмы". затем каждое утро молодая привлекательная девушка открывала окно в этой квартире и делала обнаженной аэробику у окна. Естественно мужчины из "фирмы" толпились у окон,чтобы понаблюдать за таким интересным занятием.а между тем в квартире напротив сидел фотограф с мощной фотокамерой и запечетлевал каждого,кто подходил к окну. Вечером будущие филеры с готовыми фотографиями уже ждали у выхода из "фирмы",чтобы проследить за сотрудниками и выяснить их домашние адреса. Таким образом в этот год Штази получило фото и домашние адреса практически всех мужчин "фирмы"

[Моргенштерн]

Оперативной зоной, которой я занимался, была в первую очередь, ФРГ, но что она из себя представляет – об этом я не имел ни малейшего представления. Некоторые из моих коллег бывали в Западной Германии в качестве НС, но это было уже несколько лет назад. К тому же, они мало об этом рассказывали, тема была чем-то вроде табу. Все мои попытки выехать в служебную загранкомандировку, проваливались в самом начале. Всё, что мне было известно о Западе, я узнавал из прессы и телевидения или из донесений моих западных агентов. Когда мне окончательно стало ясно, что меня не отправят на Запад, несмотря на обещания в момент моей вербовки, у меня созрело решение установить контакт с другой стороной самостоятельно на свой страх и риск и работать ради перспективы оказаться на Западе.
В своей первой книге «В центре шпионажа» описание моего первого контакта с БНД по желанию коллег из Пуллаха было специально искажено и отличалось от действительности. Это было сделано, чтобы не помешать аналогичным попыткам установления отношений. В 1986 году я написал, что с другой стороны прибыл некий церковный служка, который завербовал меня как перспективного агента. Там еще была история с разделенным амулетом, отсутствовавшая часть которого служила бы опознавательным знаком связника, и описание многолетнего сотрудничества. Все это было написано для введения МГБ в заблуждение и сокрытия настоящих обстоятельств дела. Сегодня, спустя двадцать лет после окончания Холодной войны, я могу рассказать, как это было на самом деле. А именно: инициатива исходила от меня, а не от БНД.
В 1974 году, через три года после моей вербовки и через два года после принятия меня в кадры МГБ, мне стало ясно, что я попал в тупик, что принял ошибочное решение и мне нужно что-то предпринять, если не хочу отупеть или превратиться в алкоголика, как некоторые мои коллеги. Кроме того, моя личная жизнь сильно страдала от работы и связанных с нею ограничений. Нам было приказано хранить в тайне нашу работу в службе внешней разведки. На все вопросы я должен был отвечать, что работаю в Министерстве науки и техники, но мне даже не дали номера телефона, который я мог бы сообщить своим знакомым, не говоря уже о хоть какой-то информации, с помощью которой я мог бы подкрепить свою легенду. В результате личные контакты вне круга МГБ со временем сузились настолько, что приходилось общаться только с коллегами по службе, тем более, что все мы жили в одном квартале. В 1973 году мы переехали из нашей дыры в заднем дворе в районе Пренцлауэр Берг в красивую квартиру в районе Йоханнисталь, но наш многоэтажный дом на улице Штерндамм, был полностью заселен сотрудниками госбезопасности.
Внешне я в ту пору производил впечатление надежного и делающего быструю карьеру офицера разведки, уже добившегося некоторых успехов. Я провел мою первую вербовку агента с Запада и заполучил в качестве информатора итальянца немецкого происхождения Рихарда Тайхнера, псевдоним «Эрнесто». Он в письменной форме обратился в Министерство высшего и специального образования, так как был коммунистом и не мог найти работу в Италии. Это был исходный пункт, чтобы завербовать его сначала для безобидного исследования в открытой литературе, а потом для непосредственной разведывательной работы. Он был физиком, как и я, и должен был внедриться в одно западногерманское военно-промышленное предприятие. Вскоре с успехом должна была завершиться и вторая вербовка высококлассного агента – профессора Хауффе из Гёттингенского университета.
Но внутри все выглядело совсем иначе. Меня все сильнее выводили из себя постоянное давление, заставлявшее приспосабливаться к обстоятельствам, и строгая иерархия. Если какое-то указание представлялось тебе бессмысленным, или у тебя появлялась лучшая идея, сказать об этом было невозможно. Царила система беспрекословного выполнения приказов. Даже осторожные критические замечания отметались сходу. Я все чаще и чаще слышал фразу, касавшуюся всего общества, но в особенности актуальную для МГБ: «Мы не можем позволить себе критики». Потому я решил ждать возможности установить без большого риска для себя контакт с другой стороной и потом посмотреть, что из этого выйдет. Что такой шанс представится столь скоро, я не мог и предположить.
1974 год был годом чемпионата мира по футболу, проходивший в ФРГ, в который впервые своими силами пробилась футбольная команда ГДР. Я взял себе неделю отпуска, чтобы в живописном доме отдыха на берегу озера близ Берлина посмотреть как можно больше матчей и при этом посвятить больше времени своей жене, которая по причине моей служебной нагрузки видела меня лишь в качестве редкого гостя дома и уже начала ворчать.
Незадолго до отпуска мне пришлось стать свидетелем того, как на партийном собрании Штеффен Хайнрих, коллега из реферата 2, прозванного у нас в шутку «рефератом маленьких животных», так как там занимались бактериологическим оружием, гордо выпятив грудь, по-военному доложил начальнику отдела Хорсту Фогелю: «Товарищ подполковник, докладываю о возвращении из поездки на территорию противника, никаких особенных происшествий не было». Я прислушался. Не шла ли речь о посещении им чемпионата мира в качестве «болельщика»? Просочилась информация, что в общей сложности пятьсот избранных кадровых работников направлялись на каждый матч с участием национальной команды ГДР, чтобы ее подбадривать. Все понимали, что ГДР не пройдет отборочные матчи в своей группе, в которой были представлены еще Австралия, Чили и Федеративная республика. Но вдруг наша команда в сине-белой форме 14 июня выиграла у Австралии со счетом 2:0 и сыграла 18 июня вничью против Чили со счетом 1:1. Для любителей футбола в ГДР взошло солнце. Ничьей в игре с командой ФРГ 22 июня было бы достаточно для выхода в следующий этап.
20 июня меня вызвали к начальнику отдела, где уже сидел мой руководитель реферата Кристиан Штройбель. - Что ты, собственно, делаешь на следующей неделе? - спросил он меня совершенно безобидно. – Я взял неделю отпуска, - правдиво ответил я. Заявление об отпуске я подал, и врать не было смысла. – Ладно, хорошо, - кратко ответил Фогель. Однако я продолжил, догадываясь, о чем шла речь: - Но, товарищ подполковник, я буду совсем близко от Берлина, и если есть какие-то важные служебные дела, то я, конечно, в вашем распоряжении. – Ну, хорошо, тогда 30 ты поедешь в Гельзенкирхен на чемпионат мира, при условии, конечно, что ГДР станет победителем в своей группе. Рассматривай это как бы в качестве награды. И до поездки никому ни слова!
Внезапно столь долго ожидаемый объект желания оказался так близко. Но на пути к нему стояло огромное препятствие: игра против Федеративной республики. Для того, чтобы стать победителем в группе наша команда должна была выиграть этот матч. Занявшая второе место в группе команда должна была играть в другой день, но на этот матч Фогель, очевидно, не стал бы давать билеты. Редко какой футбольный матч так же волновал меня на протяжении целых дней, как этот поединок обеих немецких команд.
22 июня мы встретились в большом соседском кругу и вместе смотрели игру. Мы демонстрировали оптимизм, для хороших членов партии это было само собой разумеющимся. Капитан Линднер из Первого главного отдела предоставил нам для этого свою гостиную, Франк Тамм из Отдела XV Главного управления разведки (занимавшегося военной техникой) тоже принимал участие. В холодильнике стояла хорошо охлажденная на льду водка. На этот раз в таком важном для имиджа ГДР событии принимали участие и наши жены. Им как закаленным товарищам наслаждение крепкими напитками вовсе не было чуждым. И тогда действительно произошло прежде невообразимое: Юрген Шпарвассер своим единственным голом в том матче вывел сборную ГДР в соревнование за выход в полуфинал. Я не мог сдержать радости.
Двумя днями позже я подал заявление на получение паспорта в занимавшийся этими вопросами отдел VI. Для меня подобрали фамилию Шиллинг, под которой мне предстояло отправиться в Рурскую область для поддержки нашей команды. Внезапно я почувствовал: новой такой возможности вступить в контакт с другой стороной может не представиться еще долго. На западногерманской территории я смог бы без большой опасности отправить сообщение моим профессиональным противникам. Формой такого сообщения могло быть только письмо. Но кому мне следовало его отправить? Господину президенту БНД? Это само по себе могло возбудить любопытство почтовых служащих, со всеми предсказуемыми последствиями. В ближайший полицейский участок? Но тогда, возможно, меня сразу после этого принялись бы искать. Я решил, наконец, выбрать судебную инстанцию. Суд - это учреждение, где документам придают особенное значение.
У нас была специальная библиотека в министерстве со всеми западногерманскими телефонными книгами и с адресными книгами больших городов. Там я выбрал самого подходящего для меня получателя. Так была решена первая проблема. Но теперь нужно было подобрать и правильного отправителя, чтобы нельзя было по письму выследить меня. И любой адрес из адресной книги Гельзенкирхена представлял опасность, потому что если бы мое письмо вернулось назад, это сильно удивило бы так называемого отправителя и он мог бы начать какие-нибудь розыски. После длительных раздумий я, наконец, решился выбрать адрес психиатрической больницы в Гельзенкирхене. Если письмо вызвало бы какое-либо возбуждение или попало бы не в те руки, такой обратный адрес рассеял бы любые подозрения. Теперь оставалась третья и самая трудная проблема: текст. Что касается содержания, я знал более-менее, что я хотел написать, но в какой форме? Незашифрованный текст был слишком опасен, значит, требовалось кодирование. Но насколько сложное? Слишком простое не подходило потому, что какой-то судейский служащий с небольшим умением смог бы понять плохо зашифрованный текст. Но также не устраивал и слишком трудный шифр, чтобы весь проект не потерпел неудачу при расшифровке. Естественно, БНД как каждая порядочная секретная служба располагала отделом дешифровки, а в каждом порядочном отделе дешифровки должен быть как минимум один математик, и любой математик должен знать о числе «пи». Итак, текст должен был начинаться с 14159, ибо 3,14159 слишком выделилось бы. Тогда маленькая, едва ли заметная пауза и затем в двойных группах соединения букв, соответствующие ближайшим знакам числа «пи». «Пи» - это так называемое нерациональное число с по-видимому бесконечным количеством знаков после за запятой. До сих пор, насколько мне известно, рассчитано несколько миллиардов знаков. Мы все знаем «пи» как 3,14, но если гораздо точнее, то нужно писать 3,141592653589793. Первые 5 знаков 14159 образовывали ключ и потом каждые два следующих знака соответствовали букве алфавита, то есть, 26 = a, 53 = b, 58 = c, 97 = d и так далее. Все это кажется для посторонних действительно сложным, но для математика с небольшим опытом дешифровки эта задача не потребовала бы никаких усилий.
Содержание письма состояло в том, чтобы Федеральная разведывательная служба подходящим образом сообщала мне условный адрес, на который я мог бы отправлять дальнейшие сообщения. В конце концов, нам требовалось сначала прозондировать друг друга и познакомиться «обходным путем». У нас в читальный зал МГБ поступала ежедневная западногерманская газета «Ди Вельт». Потому я придумал, что другая сторона должна была дать в ее воскресном номере в рекламном приложении под рубрикой «Покупка и продажа животных» объявление о том, что заводчик собак хочет продать «красивых щенков афганской борзой по 850 немецких марок за штуку». Это было очень хитрая идея, в общем, но содержала, тем не менее, некоторый остаточный риск. Если письмо попадает вопреки всем мерам предосторожности не в те руки, то отдел дешифровки МГБ тоже мог бы расшифровывать письмо и затем предложить «продать щенков» в той же газете «Ди Вельт». затем афганцев в "мире". Потому мне предстояло продумать еще одну «страховку», задание, которое было бы простым для БНД, но сложным для МГБ.
К большому раздражению вождей СЕПГ постоянно поливаемый в ГДР грязью газетный концерн Акселя Шпрингера построил свой новый офисный центр в Западном Берлине почти рядом со Стеной. Оттуда гигантский небоскреб сиял огнями как роскошный лайнер, посылая свет в тусклое уныние восточно-берлинских будней. Товарищи с Норманненштрассе, конечно, могли сделать многое, но не всё. И поэтому я попросил получателей письма на Хайльманнштрассе в Пуллахе под Мюнхеном, чтобы они в определенный вечер примерно через две недели после отправки моего письма, выключили весь свет примерно на три секунды на одном из верхних этажей здания. Если другая сторона заинтересована в следующем контакте, то свет следовало бы выключить примерно на десять секунд. Тогда мне казалось, что секретная служба и на Западе, как на Востоке, может легко использовать газетную редакцию для своих целей.
После того, как я переписал в библиотеке университета в Восточном Берлине бесконечное количество знаков после запятой в числе «пи», я, наконец, составил текст. Основная фраза в нем была: «предлагаю сотрудничество центр МГБ». Шифрование всего текста с объявлением о собаках и с выключением света в офисном небоскребе заняло несколько часов, но я успел его закончить своевременно перед поездкой в Гельзенкирхен. Самым красивым почерком я вписал в письмо длинные колонки чисел.
Теперь осталась только одна проблема: письмо нужно было опустить в почтовый ящик в Федеративной республике, поэтому на конверт нужно было наклеить западногерманскую почтовую марку. Времени почти не оставалось, но в восточно-берлинских филателистических магазинах продавались «чудесные пакеты» с иностранными почтовыми марками по относительно невысокой цене, что казалось мне безобиднее, чем пытаться купить непосредственно неиспользованные марки. В этих пакетах большинство марок было проштамповано, но мне повезло, и я нашел марку как раз нужной стоимости. Теперь можно было начинать.
22 июня 1974 года в 6.30 с вокзала Берлин-Шёнефельд отправился особый поезд на Гельзенкирхен. Со мной в купе ехали еще пять товарищей из Главного управления разведки, в том числе Арно Мауэрсбергер и Герберт Вайдлинг из моего отдела. У нас не было с собой дудок или свистков, как полагалось обычным больельщикам, но зато во внутреннем кармане моей спортивной куртки лежало письмо участковому суду Аугсбурга, самого близкого к Мюнхену большого города, а в его конверте находился еще один конверт с надписью: »Пожалуйста, не распечатывая перешлите в БНД, Пуллах, под Мюнхеном». Конечно, я чувствовал себя немного не по себе, путешествуя с таким опасным грузом, так как в случае аварии или неожиданного обыска при переходе границы письмо могло быть обнаружено – и тогда, спокойной ночи, Мария! На прощание жена сказала мне: «Возвращайся домой и привези бутылку западного шнапса!»
Поезд катился на Запад: Магдебург, Мариенборн, шлагбаум и наконец Хельмштедт. Тут я мог бы обратиться к первому встречному чиновнику пограничной охраны или к полицейскому и попросить политического убежища. Впрочем, сбежать можно было и в Гельзенкирхене. Но мои планы выглядели иначе: я не хотел просто скрыться на Западе, я хотел большего. Я мечтал сыграть важную роль в международном противостоянии разведок, сделать что-то серьезное. Естественно, меня снова и снова одолевали сомнения, но не столько в правильности моего решения чем в осуществимости всей операции. Хотя я хорошо выучил свое ремесло, но не был уверен, достаточно ли я предусмотрителен и внимателен, чтобы перехитрить хорошо продуманную систему. Я часто действовал инстинктивно, а не после тщательного планирования, и мои друзья хорошо знали о моей неловкости и рассеянности.
Пограничный контроль проходил абсолютно без проблем. Чиновники Федеральной пограничной охраны только пробежали снаружи мимо вагонов, кратко спрашивая: - Есть тут какие-нибудь иностранцы? Сидящий в вагоне товарищ из СЕПГ ответил: - Мы все иностранцы! В конце концов, здесь мы были не какими-нибудь немцами, а гражданами ГДР. Официально калмыки и крымские татары, молдаване и чукчи были ближе нам, чем какие-то соседи на западе, которые случайно тоже говорили по-немецки. Больше не было никакой единой немецкой нации, мы были народом государства ГДР.
Поезд шел мимо Порта-Вестфалики, где когда-то германцы разгромили римские легионы, через Билефельд и Дортмунд, до тех пор пока мы не достигли, наконец, Гельзенкирхена. Нас встречала не самая солнечная сторона Германии, но, все же, значительно более высокое благосостояние было очень заметно. Меня, в отличие от попутчиков, интересовали не столько деловые расходы, сколько почтовый ящик поблизости, куда я мог бы незаметно бросить свое письмо. Еще незадолго до выхода нас проинструктировал старший нашей группы, капитан Арно Мауэрсбергер: - Товарищи, мы будем держаться вместе, никто не удаляется от труппы!
После короткого осмотра центра города мы вместе отправились поесть в знаменитый «Дом Ганса Сакса», где обед считался самым недорогим в городе. Нам любезно предоставили по 10 западных марок на питание, но я еще хотел выполнить поручение моей жены и купить бутылку западного шнапса. В кафе после одного дозволенного нам бокала пива я сымитировал желание выйти в туалет. Туалеты находились в направлении выхода, а снаружи на улице в нескольких метрах стоял почтовый ящик федеральной почты, который я заметил еще заходя в кафе. Чтобы бросить в ящик письмо мне хватило нескольких секунд, и прежде чем другие снова потянулись к стакану, я уже опять сидел на своем месте.
Так я сделал самое важное для себя в этот день и теперь мог спокойно предаться туристической программе, которая включала, в частности, посещение Львиного парка графа Вестерольта. Немецкий дубовый и буковый лес и в нем большие кошки из Африки и Индии. Но накануне прошел дождь, и таким образом Царь зверей лежал в грязи по самые уши. Я спрашивал себя, зачем нужны эти издевательства над животными.
Тот футбольный матч оказался тяжелым разочарованием. Команда ГДР под руководством тренера Георга Бушнера проиграла голландцам с их гениальным капитаном Йоханнесом Кройффом со счетом 0:2. Мы, официально посланные «болельщики», как и положено, делали все возможное, чтобы поднять настроение нашим игрокам, но это мало помогло. Затем мы снова пошли к нашему специальному поезду, чтобы ночью вернуться домой, на родину всех прогрессивных немцев.
Еще незадолго до границы при проезде через Кёнигслуттер я вдруг почувствовал сомнение. Действительно ли правильно я оценил, на что я только что решился? За измену в ГДР полагалась смертная казнь. А то, чем я собирался заняться сейчас, считалось государственной изменой и шпионажем в особо тяжелой степени. На помилование не стоило и рассчитывать. Если бы я вышел на следующей остановке в Хельмштедте, то моя жизнь была бы вне опасности. Но что будет с моей семьей? Я встряхнулся, и тогда все мои сомнения исчезли. Кто сказал «A», должен сказать и «Б». Бог ненавидит трусов. Этими пословицами я пытался придать самому себе храбрости. С их помощью мне и позже не раз приходилось изгонять из моих мыслей страхи и сомнения.
В бюро мы ничего не могли рассказывать о нашей прогулке под чужими именами. Мои коллеги по реферату предполагали, где я был, и хотели бы узнать подробности, но им пришлось удовлетвориться моим соответствующим инструкции ответом: - Я был в отпуске и ловил рыбу. И это даже не было полной ложью.
Только к сожалению, никто не клюнул на мою удочке. День, когда свет должен был погаснуть в небоскребе, прошел без какого-либо видимого знака. Я, как зачарованный, пристально смотрел и в следующие дни по вечерам в указанное время на здание, но ничего так и не произошло. Под различными предлогами я получил доступ к следующим воскресным приложениям «Ди Вельт», но никто не хотел продавать красивых щенков афганской борзой. Примерно через шесть недель я сдался. Моя попытка не удалась. Как мне позднее сообщили в Федеральной разведывательной службе, мое письмо так никогда и не попало к ним. Вероятно, выбранный мною адрес отправителя, все же, не был правильным выбором. Ответственный за прием корреспонденции служащий суда, пожалуй, счел странные колонки чисел из психиатрической больницы какой-то глупостью и выбросил его. Он просто не хотел, чтобы коллеги из Федеральной разведывательной службы смеялись над ним. Как бы то ни было, мне снова пришлось начинать с нуля.

[Моргенштерн]

ПОВСЕДНЕВНАЯ ШИЗОФРЕНИЯ

Внутренне я ориентировался на то, что стану в будущем слугой двух господ. На одной стороне МГБ, а конкретно Главное управление разведки, а на другой стороне БНД в Пуллахе около Мюнхена, где еще ничего не знали о привалившем им счастье, что они смогут располагать источником информации в самом центре разведслужбы противника. По отношению к моему непосредственному окружению я не чувствовал никаких сомнений относительно моей будущей работы также и для другой стороны. Там вряд ли был кто-то, кого я искренне уважал. Единственным исключением был наш действительно всеми почитаемый шеф - генерал-лейтенант Маркус Вольф. Он на самом деле был привлекательной личностью, настоящим интеллектуалом, одаренным харизмой и всем тем, что необходимо для настоящего руководителя. Собственно, именно потому он не «вписывался» в ряды туповатой и серой верхушки СЕПГ. Мне казалось, что ему, как и мне, тоже приходилось страдать от ежедневного идиотизма ГДР, только он, очевидно, еще надеялся на то, что в ГДР однажды восторжествуют разум и рациональность. Это, пожалуй, объединяло его с его братом Конрадом, который, будучи Президентом Академии искусств, все время пытался смягчить давление сталинского догматизма и явно страдал от глупости и надменности геронтократов в партийной верхушке. На них обоих такие грубые и неотесанные типы как Эрих Мильке наверняка производили отталкивающее впечатление. (Я почувствовал полное удовлетворение, когда после падения Стены бывший министр госбезопасности отправился в тюрьму за убийство в спину двух полицейских еще в тридцатые годы.)
В середине семидесятых годов мне в моем положении, которое я сам для себя избрал, нужно было решать три задачи:
Во-первых, я должен был выполнять мою обычную работу офицера разведки ГДР и выполнять ее как можно лучше. Это было необходимо, чтобы прикрыть мой тыл. Ведь к успешному сотруднику у начальства, конечно, возникает гораздо меньше вопросов, чем к неуспешному. Если разведчик не мог показать своих достижений, то сразу возникал вопрос: он не может или не хочет? То, что я мог, это уже было известно, потому при отсутствии результатов меня заподозрили, что я не хочу, а это вызвало бы вопросы о моих политических убеждениях, или, еще хуже, о недостаточной «классовой ненависти». Да, классовая ненависть была у нас обычным понятием, у нас не было противников, а только враги, а их нужно было ненавидеть. Потому в понимании МГБ классовая ненависть принадлежала к основным чертам личности каждого настоящего коммуниста. Но успешная работа представлялась мне нужной и полезной не только по этой причине. Ведь каждый завербованный мною неофициальный сотрудник, каждая полученная с Запада информация давали мне возможность двинуться на шаг дальше. Я получал доступ в моем отделе к гораздо большему количеству дел, мне доверяли важные задания. Все это в будущем пошло бы мне на пользу. Кроме того, я по своей природе не любил халтурную и скучную работу.
Во-вторых, я поставил себе задачу с помощью круга моих непосредственных обязанностей собрать как можно больше информации о Министерстве госбезопасности вообще и о связанных с ней военных сферах. Чтобы добиться этого мне показалось разумным проявлять свою активность в партийных структурах СЕПГ, там я порой узнавал о вещах, достигавших уровня лиц, принимавших политические решения. Потому я постоянно держал глаза и уши открытыми, анализировал обрывки информации, пытался, насколько возможно, составить из этих обрывков оценки ситуации и запоминал их. При необходимости я делал и пометки, которые я прятал в междуэтажном перекрытии в используемой мною конспиративной квартире «Бург» («Замок»). При более-менее регулярных попойках в кругу коллег я напрягал слух, ведь как раз в таких обстоятельствах рассказывались самые разные истории и сплетни, из которых можно было извлечь достаточно много полезного. Только один пример: в 1976 году мой коллега и будущий начальник реферата Петер Бертаг ездил на конспиративную встречу в Прагу. После возвращения он с гордостью рассказывал мне, что у него там была возможность попробовать материал одного западного агента, о котором я знал, что он играет ключевую роль в так называемой венской резидентуре. После моего ухода в 1979 году этот клочок информации помог мне идентифицировать главного агента этой важной агентурной группы в области научно-технического шпионажа. (Но об этом позже.)
Насколько важными бывают на первый взгляд чепуховые вещи – это нам вдалбливали во время учебы и работы снова и снова. В качестве примера нам рассказывали поучительную историю легендарного шпиона Джорджа Блейка, офицера британской разведки, с начала 50-х годов являвшегося важным агентом КГБ. Во время своего пребывания в Вене он узнал о подключении к системе связи советского посольства в австрийской столице. Группа американских специалистов выкопала тогда специальный туннель вблизи посольства, чтобы подключиться к его телефонным кабелям и подслушивать переговоры советских дипломатов. Некоторое время спустя Блейк посетил Западный Берлин и в коридоре берлинской резидентуры ЦРУ встретил одного из людей, устанавливавших эту самую систему прослушивания телефонов в туннеле в Вене. Из этого Блейк сделал вывод, что в разделенном городе ведутся работы над аналогичным проектом, и проинформировал об этом своих работодателей в Москве. Это было решающим указанием на существование шпионского туннеля, с помощью которого подслушивались телефонные переговоры между правительством ГДР и советским посольством, а также штабом советских войск в Вюнсдорфе к югу от Берлина. В апреле 1956 года туннель был разоблачен с большим шумом и приглашением журналистов. (Его части можно и сейчас увидеть в Музее союзников в берлинском районе Целендорф.)
Итак, я собирал всё, что казалось мне полезным, чтобы в один прекрасный день предстать перед господами из БНД с великолепным портфолио. Так это и случилось. Помимо знаний из моего непосредственного круга обязанностей, у меня в 1979 году был материал, позволявший вычислить людей и события, о которых я собственно никак не мог бы знать, если бы система внутренних «перегородок» функционировала так хорошо, как она была задумана.
Третья и самая важная задача, которую я себе поставил в 1974 году, была одновременно и самая трудная: я должен был надежным и безопасным путем установить контакт с БНД. После неудачной первой попытки я искал самые разные новые варианты, причем моя личная безопасность оставалась главным критерием. Мильке никогда не скрывал, как, по его мнению, следует обращаться с предателями. Во всяком случае, это означало смерть, причем нельзя было быть уверенным, будет ли это «гуманная смерть» в форме расстрела или что-то похуже. Как нам сообщали, в Советском Союзе одного предателя для запугивания коллег и для полного уничтожения останков преступника просто бросили в доменную печь. Можно было предположить и длительные пытки для выбивания информации о соучастниках.
По этой причине я изначально исключил вариант просьбы о посредничестве какого-либо незнакомого мне человека, даже если речь шла о сотруднике Постоянного представительства ФРГ в ГДР или об аккредитованном западном журналисте. Именно эти люди постоянно находились под наблюдением МГБ, и либо за ними постоянно следили, либо они сами были завербованы МГБ. Одно время мне приходила в голову мысль выбрать себе в качестве партнера не БНД, а американцев или англичан, потому что их структуры были намного меньше инфильтрованы Штази, чем западногерманские учреждения. Но после более конкретного рассмотрения вариант с англичанами тоже отпал. После дел Джорджа Блейка (разоблачен в 1959 году), Гордона Лонсдейла (разоблачен в 1961 году) и Кима Филби (сбежал в СССР в 1962 году) было ясно, что МИ-6 достаточно «пропитана» двойными агентами, работавшими на Советский Союз. В условиях тесного сотрудничества КГБ и МГБ это означало, что обо мне скоро узнают и на берлинской улице Норманненштрассе. Американцев у нас в свою очередь считали разгильдяями, работавшими спустя рукава. Они представлялись нам неосторожными, в случае опасности защищали только своих земляков, и бросали в беде агентов из других стран.
Так после всех размышлений я снова вернулся к соплеменникам из-под Мюнхена, с которыми, как мне казалось, я лучше всего найду общий язык. (Последующие события показали мне, что я ошибался.) Некоторое время я носился с идеей использовать мою собственную агентурную сеть, скажем так, в других целях. В конце концов, я ежемесячно посылал нескольких завербованных мною граждан ГДР в «оперативную зону» ФРГ, чтобы встречаться там с западными агентами или контактировать с новыми интересными лицами. При этом мы, как правило, использовали настоящие загранпаспорта ГДР с фальшивыми именами или фальшивые западногерманские паспорта с вымышленными именами. Это было обычной рутинной работой и не контролировалось нашими начальниками. Подобному НС я мог бы легко вручить письмо для отправки его на Западе, придав этому делу вид служебного поручения. Но кому адресовать такое письмо? Какие-то государственные учреждения исключались сразу, это вызвало бы подозрения. Но я мог бы написать любое имя, например, Лизхен Мюллер, скомбинировав его с адресом Федерального ведомства по охране конституции в Кёльне. Мой агент из ГДР вряд ли догадался бы, что это за адрес. Сотрудник отдела приема корреспонденции в ведомстве по охране конституции, хоть и не нашел бы госпожу Лизхен Мюллер в списке сотрудников, но своре всего сообщил бы о письме своему начальнику. А после этого письмо после обычной канцелярской волокиты попало бы прямо в Пуллах. Мне казалось, что я нашел колумбово яйцо, и начал готовить соответствующий текст, который на этот раз не стал зашифровывать так сложно. Но потом произошло нечто неожиданное. На еженедельном собрании реферата мы получили подробные инструкции, кто, когда и какие маршруты и местности должен избегать в будущем. «Крот» в Штази достал для нас секретный западногерманский список разыскиваемых лиц, и в ГДР теперь знали, кого ищут на Западе и в каких местах нужно опасаться тщательного контроля. Некоторые из НС попали в список разыскиваемых лиц совсем случайно, как например, мой прежний коллега Хартмут Гиттер, которому во время поездки в Западный Берлин нужно было как-то убить время и он потому обосновался в детской песочнице. Перепуганные западноберлинские мамаши тут же позвонили в полицию, потому что приняли его за педофила. О таком явлении в то время в ГДР вообще никто не знал. Помимо прочего, в списках были, прежде всего, активно действовавшие в то время в ФРГ террористы, которыми, наряду с Федеральным ведомством уголовной полиции (БКА), занималось и ведомство по охране конституции. Я тут же догадался, что отдел IX Главного управления разведки, занимавшийся спецслужбами противника, скорее всего располагает одним или несколькими источниками в ведомстве по охране конституции. Потому я решил отказаться от письма по этому адресу. Затем в различной литературе я принялся искать адрес, который мог быть связан с БНД, не вызывая при этом сразу подозрения, но не нашел ничего подходящего. Вообще мое доверие к этому варианту установления контакта сильно пошатнулось.
То, что мы называли оперативным режимом, то есть, комплекс политических, инфраструктурно-логистических и разведывательно-контрразведывательных условий в Федеративной республике, только осложняло мои планы. Славные годы открытой границы уже ушли в прошлое. Пожилые коллеги часто во время празднования дней рождений с ностальгическим сожалением рассказывали о прекрасных условиях работы в старые времена. Перед постройкой Стены можно было легко обучить ловкого молодого человека азам разведывательной работы и, купив ему билет на городскую электричку, просто отправить на Запад. «Беженцев из республики» было пруд пруди, и агенты ГУР среди них никак не выделялись. Даже если кто-то из переселившихся таким путем навсегда пропадал из виду на Западе, все равно достаточно было тех, кто давал о себе знать и даже делал потрясающую карьеру в качестве агента. Мои собственные НС «Шпербер» («Ястреб») в Париже и «Штурм» в Мюнхене, как и вся резидентура «Хартманн», управлявшая, как минимум, шестью хорошо размещенными источниками, среди прочего, в ядерном исследовательском центре в Карлсруэ и в Институте аэробиологии в Графшафте в Зауэрланде, были прекрасными примерами успешного использования такого метода. Но 13 августа 1961 года положило конец этому старому беззаботному варианту создания агентурных сетей. Теперь нужно было искать новые пути. Мои коллеги заполучили личные данные немцев, эмигрировавших в дальнее зарубежье или – еще лучше – умерших там. Потом в ГУР прекрасные мастера по изготовлению фальшивых документов создавали «двойника», который по всем данным совпадал с эмигрантом, и он вдруг «возвращался» в ФРГ из какой-то далекой страны. Казалось, что камень мудрости снова найден. Но под влиянием студенческих волнений 1968 года в Западной Германии в начале 1970-х годов образовалась террористическая группировка «Фракция Красной армии» (РАФ), которая действовала очень конспиративно и использовала практически те же методы, что и ГУР. Органы контрразведки и правопорядка ФРГ, то есть, ведомства по охране конституции и полиция, получили новые задачи и соответственно подготовились к их выполнению. Прошло не так много времени, и им удалось реконструировать внедрение террористов и агентов через их обратную связь с заграницей. В ходе так называемой операции «Обратная связь» одним махом были разоблачены десятки агентов МГБ. Электронная обработка баз данных тоже нашла себе применение в этой области, и так называемый «сетевой розыск» стал логическим ее продолжением. До этого времени наши НС отправлялись в командировки частично с фальшивыми западногерманскими паспортами и с берлинскими удостоверениями личности с вымышленными данными. Но после того как сравнили данные о регистрации жилья, счетах за воду и электричество, и первые посланцы ГУР были арестованы в местах их деятельности, этой практике пришел конец. С того времени за документами должна была стоять реальная основа, действительно существующий человек, что, разумеется, подразумевало риск того, что двойник мог столкнуться со всеми неприятностями реального лица и должен был прекрасно знать мельчайшие детали его биографии. Контрольные опросы становились все более целенаправленными и подробными. Я сам в этой связи отправлял моих восточногерманских НС с аэропорта Берлин-Шёнефельд сначала в Вену, Копенгаген или Хельсинки, чтобы они только после этого летели дальше в ФРГ, тогда контроль был не таким строгим. Но такими обходными путями пользовались и многие мои коллеги, что привело к тому, что на определенные рейсы образовывались действительно большие очереди, ведь, в конце концов, не все пассажиры, летевшие из Берлина в Вену, были агентами ГУР.
Летом 1975 года моей жене пообещали предоставить путевку в санаторий в Бад-Эльстер в саксонском Фогтланде. Наш брак к этому времени, как мне казалось, был в полном порядке, хотя я сравнительно редко бывал дома, что, конечно, сердило мою жену, и время от времени приводило к конфликтам. Но такая ситуация была в большинстве семей в нашем многоэтажном «чекистском» доме, у других жен тоже была схожая судьба. По вечерам я редко приходил домой раньше семи часов вечера, и выходные тоже часто становились жертвами служебной необходимости. Сразу после ее отъезда я стал владельцем новенькой «Шкоды», на которую я сменил мой старенький «Трабант». («Трабант» я продал за половину цены одному нетерпеливому человеку, не желавшему ждать десять лет в очереди на получение автомобиля.) В качестве служебной машины у меня был «Вартбург», которым я тоже время от времени пользовался в личных целях, но своя машина – это ведь своя машина, а в ГДР она особо ценилась. Чтобы сделать своей жене сюрприз, я отвез нашу дочку к родственникам и отправился в Бад-Эльстер. И там я не на шутку удивился, увидев мою половину, прогуливавшуюся рука об руку с каким-то мужчиной. Сначала меня это шокировало, но, с другой стороны, как я подумал, в этом не было ничего по-настоящему катастрофического. Я решил не показываться ей на глаза и поехать дальше, умолчав пока об увиденном. Разведчиков учат собирать информацию и ждать момента, когда ее можно будет использовать с наибольшей эффективностью. Кроме того, я всегда считал, что лояльность – это не улица с односторонним движением, и у меня тоже уже были интрижки на стороне. Но этот случай спонтанно породил в моей голове новую идею: а если попробовать завязать контакт с Западом через женщину?
За прошедшие месяцы я проигрывал в уме разные сценарии, но все безуспешно. Среди них были и письмо через Венгрию на домашний адрес президента БНД с использованием самодельных симпатических чернил, и использование дядюшки моей жены, венгра, не любившего коммунизм и иногда выезжавшего на Запад, и попытку завязать беседу с кем-то из американских солдат, которые по условиям статуса города Берлина могли свободно перемещаться между его секторами. Но у всех этих идей был один недостаток. Если мое письмо и попадет по правильному адресу, как я смогу получить ответ, если я с самого начала не сообщу им свои личные данные?
Во время одной из моих поездок на поезде в южные районные центры ГДР я ехал в одном двухместном купе с католическим священником. Мне взбрело в голову попросить его о возможном посредничестве. Я задел в разговоре с ним несколько политических тем, но священник не стал поддерживать разговор. Я решился на стремительную атаку и сходу придумал волнующую семейную историю о том, какую трагическую роль сыграла в ней Берлинская Стена, после чего я перешел к вопросу, не сможет ли церковь помочь мне с установлением контакта. Мужчина долго и пристально смотрел на меня и ответил, что ему очень жаль, но церковь не может вмешиваться в политику и вызывать тем самым раздражение властей. Когда я позднее – конечно, с другим антуражем, рассказал об этой беседе в Отделе ХХ окружного управления МГБ в Дрездене, там не на шутку удивились позиции священника. У них там наверняка был другой опыт общения с церковью и некоторые очень хорошие контакты с католическими священниками. После моих дополнительных расспросов я узнал, что далеко не все становились помощниками МГБ совершенно добровольно. Рука священника под рубашкой причетника, или рука причетника под сутаной клирика наверняка в том или ином случае являлись «элементом убеждения».
После того, как все эти попытки ни к чему не привели, я начал искать контакт с подходящей женщиной, которая так же не испытывала бы симпатий к государству Хонеккера, как и я, и располагала бы при этом родственными связями на Западе. Для нас в МГБ любые родственные контакты в западном направлении были строжайше запрещены.
Как почти повсюду в мире, у славных мужей в ГДР тоже были любовницы (обычно на работе), а у их верных жен – друзья для определенных часов. Нехватка других приключений и возможностей развеяться, состояние «запертости» в маленьком восточном мире сделали супружеские измены чем-то вроде национального спорта. Свобода в сфере смены партнеров не только требовалась, но и часто предоставлялась. По крайней мере, в этой области люди хотели и могли быть свободными. Только сотрудникам МГБ нельзя было заниматься этим любимым национальным спортом всей ГДР. Они должны быть образцами высокой морали. Если о подобных делишках сотрудников низшего звена становилось известно начальству, это, как правило, грозило им партийным взысканием и переводом на малоинтересную работу, вроде наружного наблюдения или почтовой цензуры. На верхних этажах такие факты старались скрывать, или же приходилось – если скрывать больше не получалось – вносить полную ясность во взаимоотношения. Маркус Вольф, например, официально развелся со своей первой женой и вскоре представил свою супругу номер два, которую даже брал с собой в служебные командировки (об этом позже). В восьмидесятых годах за ней последовала и жена номер три, что, скорее всего, послужило одной из причин его ухода с поста заместителя Мильке в 1986 году.
Во время моих регулярных командировок в районные центры ГДР, где у меня за это время уже работала агентурная сеть из примерно сорока верных государству и партии товарищей, информировавших меня о состоянии и о требованиях предприятий и использовавшихся в роли курьеров, я почти всегда останавливался в гостиницах сети «Интеротель», где товарищи из местных управлений бронировали для меня номера. В ходе этих поездок я также узнал, что номера с постоянно установленными микрофонами и скрытыми камерами располагаются всегда на одном определенном этаже. В Хемнице, тогда еще Карл-Маркс-Штадте, Дрездене, Галле, Ростоке, Лейпциге, Зуле и Магдебурге я знал, на каком именно этаже есть такие подготовленные номера. Для моих встреч с агентами с Запада я всегда просил забронировать такие «подготовленные» номера, чтобы не записывать ход нашего разговора, и не пытаться натужно запоминать всё сказанное, а чтобы придать нашей встрече вид непринужденной беседы. Так я за несколько месяцев изучил состояние дел на месте и в случае частных встреч старался найти себе номер на каком-то другом этаже.
В каждом «Интеротеле» был ночной бар с танцевальным залом, задуманный не только для командировочных из высшей касты, но и для исполнения особой функции. Привлекательные дочери страны, готовые предоставить свои тело и душу ради дела социализма, искали там встреч с интересными западными иностранцами, чтобы, если возможно, втянуть их в конспиративные сети. Для этого им предоставлялись специально оснащенные «жучками» и скрытыми камерами помещения. Шантаж в качестве основы вербовки рассматривается всеми секретными службами мира как несколько грязный, но обычный и полезный инструмент. МГБ в этом плане не представляло исключения и систематически использовало в своих целях мужские слабости. Для этого у него было достаточно и «Ромео», и «Джульетт».
Маркус Вольф в своих мемуарах упоминал, что он сам «курировал» трех дам такого рода в качестве НС.
Потому мне приходилось быть осторожным, подыскивая во время командировок женщину, которую я мог бы посвятить в свои планы. «Ласточек» («swallows» – знающие английский язык легко распознают этимологию этого ласкательного прозвища) мне не стоило опасаться. Их интересовали господа с Изара и Рейна, а не с Заале и Шпрее. С другими жаждущими удовольствий дамами всё обстояло сложнее. Здесь я имел дело то с женой крановщика, скучавшей во время ночной смены ее супруга, то с одинокими солдатскими женами или студентками, у которых хоть и были постоянные партнеры, но хотели подзаработать денег к своей маленькой стипендии. Кроме того, красивая одежда была только в государственных магазинах «Эксквизит», а там все было безумно дорогим.
В ходе моих поисков я выловил кое-какую рыбку, но истинного улова, удовлетворявшего моим целям, так и не получилось. Лишь один раз я столкнулся со студенткой-германисткой с братом на Западе, который по ее описанию мог подойти для установления желаемого мною контакта с БНД. Она была умной, критически настроенной к ГДР и с тягой к приключениям. У меня родился план завербовать ее в качестве НС и через какое-то время перепроверки отправить ее в качестве так называемого «выездного лица» на Запад. Там она могла бы помогать мне в роли моего тайного партнера. Но этот план не удался по чисто личной причине: хоть я и сказал ей, что женат, но скрыл от нее существование дочери. Когда я, наконец, ей открылся, она отдалилась от меня: она не хотела бы лишать ребенка отца. Кроме того, она не знала, что еще я от нее скрывал и каковы мои настоящие намерения. Последовало прощание. Как я уже сказал, она была действительно умной.

[Моргенштерн]

СБЛИЖЕНИЕ С ЗАДНЕЙ МЫСЛЬЮ

Примерно в 1975 году мой коллега майор Вернер Хенгст, бывший еще в мою бытность НС моим куратором, с которым я делил кабинет в это время, был переведен из реферата и с тех пор руководил так называемой рабочей группой 1 реферата. Ее заданием было растить кадры подрастающего поколения НС ГДР, которых потом планировали по мере надобности предоставлять в распоряжение оперативным сотрудникам. Я не считал эту идею удачной, так как всегда старался самостоятельно находить своих агентов, в конце концов, эта работа строится на личном доверии. Но я унаследовал от него контактное лицо с псевдонимом «Габи». Ее мать жила в ГДР, и дочь посещала ее по меньшей мере раз в год. «Габи» была секретарем в Немецком атомном форуме в Бонне, учреждении, к которому у нас был огромный оперативный интерес. Тот факт, что такое важное контактное лицо передали именно мне, означал, с одной стороны, скорее всего, признание моих успехов в работе, а с другой – сигнал, что моя карьера в МГБ в будущем пойдет вверх. Обычно таких очень интересных людей «курировала» политическая разведка под непосредственным надзором Маркуса Вольфа.
Кроме того, Вернер Хенгст выследил верного члена партии, располагавшего также необходимым космополитическим внешним видом и манерами и обнаружившим определенный шарм. Он завербовал его как НС специально для обработки «Габи» и соответствующим образом обучил его. Действительно, у «Эгона» были все данные вербовщика, то есть, человека, умеющего превращать нормальных людей в агентов. «Эгон» смело и мастерски провел несколько поездок на Запад, в том числе, в Бонн, и был готов для оперативного использования. Его подвели к матери «Габи» и несколько раз он очень любезно встречался с ней. Случайно у пекаря или мясника они вступили в безобидную беседу, и «Эгон» вскользь проронил, что ему вскоре предстоит поездка в Кобленц по служебным делам. Мать, как и ожидалось, схватилась за это. У нее ведь дочь в Бонне, работающая там секретаршей. Может ли она передать с ним кое-что для нее, поинтересовалась она. Так как близилось Рождество, речь шла о бандероли с настоящим дрезденским «штолленом» - рождественским пирогом - и маленькими личными подарками, по поводу которых нельзя было быть уверенным, пройдут ли они таможенный контроль в ГДР. Таможня строго следила за тем, чтобы в посылках не было дефицитных в ГДР товаров, потому существовали длинные списки запрещенных к вывозу предметов, с разной степенью строгости. (Однажды такой рождественский «штоллен» был возвращен отправителям в ГДР, так как он был завернут во влажное кухонное полотенце – для лучшего сохранения свежести пирога при длительном сроке доставки, а это нарушало запрет на вывоз домашнего текстиля.)
Мать «Габи» сообщила письмом дочери о визите «Эгона». Все шло как по маслу. Посещение дочери в Бонне было полным успехом. Посылку с подарками она приняла с радостью, а затем они вместе выпили еще по бокалу вина. «Габи», как и многие другие секретарши в Федеральных министерствах, которым часто приходилось работать до поздней ночи, была не замужем и порой на самом деле чувствовала себя одинокой. Они расстались, пообещав друг другу встретиться еще раз по ту или по эту сторону.
«Эгон» принес еще одну небезынтересную информацию. «Габи» была восторженным членом летного клуба в Хангелааре около Бонна. Однако у нее отсутствовали средства, чтобы принимать в работе клуба более активное участие. Последовали новые встречи, как в ГДР во время посещений ею матери, так и близ Бонна, куда «Эгону» теперь чаще приходилось ездить по служебным делам. Так развивалась эта история до момента, когда Вернер Хенгст передал мне ее дело. Он сделал это со вздохом сожаления, так как он уже выполнил действительно большую подготовительную работу и должен был теперь наблюдать, как другой, возможно, соберет плоды его трудов. - Если ты успешно завершишь это дело, тебе больше не придется беспокоиться по поводу своей карьеры, - объяснил он мне. - Однако никогда не упускай из виду, что «Габи», вероятно, может сознаться ведомству по охране конституции. Конкретных признаков этого пока нет, но после того, как несколько секретарш были разоблачены в Бонне за последнее время, там господствует определенная паранойя, и неизвестно еще, как она будет вести себя при дальнейшем продолжении контактов.
Это прозвучало увлекательно и соблазнительно. Как раз то, что мне нужно. Кроме того, вероятно, мне тут представлялся шанс, наконец, через посредника сблизиться с другой стороной.
Если «Габи» уже открылась контрразведке, значит, сейчас ее, как говорится, отпустили на длинном поводке, и другая сторона сознательно разрешила ей установить контакт с нами. Если это еще не произошло, тогда я вероятно смог бы управлять ею таким образом, чтобы она действительно так поступила. Я усердно принялся за работу. С «Эгоном» я еще раз проштудировал весь процесс развития этого дела до самой последней детали, а затем начал с планирования. В центре моих соображений была не совсем простая, но зато стоял логичная стратегию. Если мне не удавалось приблизиться, так сказать, через мои связи к западной службе безопасности, тогда мне следовало подвигнуть другую сторону так, чтобы она приблизилась ко мне. Они ведь не могли не заинтересоваться возможностью заполучить «крота» в МГБ. Однако, в любом случае я должен был непосредственно вступить в контакт с «Габи».
Я смог убедить моего начальника подполковника Кристиана Штройбеля в том, что процесс разработки с использованием «Эгона» застрял на мертвой точке, и, вероятно, не продвигается дальше правильно, потому что «Эгон» влюбился в «Габи». Это не соответствовало действительности, но зато объясняло, почему мне необходимо было включиться в разработку. Кристиан был недоверчив по натуре, но еще более он был помешан на успехе. Вербовка секретарши на одном из наших основных разрабатываемых объектов в Бонне дала бы сильный толчок для его карьеры и подняло бы его престиж в иерархии разведки. Он согласился с моим наглым требованием, я соответственно проинструктировал «Эгона». Во время следующей поездки «Габи» к ее матери за ужином обоих он завел речь об известном ему сотруднике Министерства науки и техники ГДР, который охотно пообщался бы с нею. «Габи» возразила, что не может себе представить, какой с этого мог бы быть толк, но все же, наконец, согласилась. На следующий день, как раз было чудесное бабье лето, я встретился с нею в кафе в маленьком городке, где жила ее мать, и пригласил ее на маленькую прогулку, чтобы показать ей красоты ландшафта. Для этого я получил в министерстве «Фиат-Мирафиори» почти с иголочки, который я посчитал лучше подходящим к моей роли чиновника Министерства науки научного министерства, чем грохочущий служебный «Вартбург». Мекленбургская озерная равнина показала себя в тот день во всей своей красе. Мы направились в идиллическую деревенскую гостиницу с рестораном, которую мне специально порекомендовали знакомые из районного управления. Беседа во время поездки туда вертелась вокруг великолепной немецкой природы на востоке и на запад, причем мы в разговоре дошли также до красот долины Рейна, в особенности, если смотреть на нее с воздуха. Вместе с тем мы упомянули о захватывающей тяге полетов, к которой «Габи» действительно, кажется, не могла противостоять. При этом я в то же время узнал, что членами летного клуба в Хангелааре были многие действительно важные люди из сферы боннской политики.
Деревенская гостиница действительно оказалась замечательным советом. Обслуживание было исключительно приветливым, сам владелец предлагал замечательную форель из собственного садка, и в прекрасном белом вине из Румынии не было недостатка. Я рассказал о нескольких веселых событиях из жизни научного мира и пытался произвести как можно лучшее впечатление на «Габи». Только когда нам подали пудинг с ванильным соусом, и я уже держал в руке маленькую ложечку, я снова положил ее, и взял быка за рога: - «Габи», я хочу быть с вами честным. Я сижу здесь не случайно, я долго готовился к этому дню. Я могу себе представить, что у вас есть допуск к таким делам и сведениям, которые нас интересуют, и я полагаю, что в качестве компенсации за это могу сделать для вас кое-что хорошее.
Ее реакция была неплохой. А именно, она совсем ничего не сказала, но только вопросительно посмотрела на меня. Итак, дальше была моя очередь. – Конечно, то, что я вам предлагаю, не совсем безопасно, но с надлежащей осторожностью и соответствующим поведением риск незначителен и поддается контролю. Разумеется, бывают и неприятные случаи, но полет на самолете, вероятно, более опасен. Я не хочу, чтобы вы принимали решение прямо здесь и сейчас. Вы же еще несколько дней пробудете здесь. Я предлагаю, чтобы мы еще раз встретились перед вашим отъездом, и вы тогда дадите ответ. Если он будет отрицательным, то я, само-собой разумеется, приму его, и у вас тоже не будет проблем при будущих поездках к вашей матери.
Так мы оставили эту тему и снова перешли к приятной болтовне. Никаких дополнительных вопросов, ничего. Через несколько дней мы снова встретились в кафе. «Габи» сообщила: - Я посмотрю, смогу ли я сделать кое-что для вас. Но в любом случае мне хотелось бы, чтобы господин «Эгон» впредь полагал, что я отказалась от предложения, если он о нем знает. Мне тоже необязательно встречаться с ним.
Я давал ее один условный адрес в Восточном Берлине, на который она могла бы сообщить о возможном прибытии на вокзал Фридрихштрассе, если ей доведется прилететь в Западный Берлин на самолете. Потом я пожелал ей хорошей поездки назад на Рейн. Она вдруг внезапно заторопилась домой.
Возвращаясь в Берлин я подвел баланс: без сомнения «Габи» знала, с кем она имела дело. Она не выказала удивления, не задавала никаких вопросов. Никаких признаков наивности. Ее ответ на основной вопрос также был профессиональным: «Я посмотрю, смогу ли я сделать кое-что для вас». Такой ответ оставлял все открытым, не был ни четким «да», ни четким «нет». Я видел в нем скорее приветливое «может быть». Почти можно было предположить, что она хотела согласовывать свои дальнейшие действия с кем-то другим.
В моем докладе Кристиану Штройбелю я только немного изменил ее высказывание: «Я посмотрю, что я смогу сделать для вас». В таком виде, как-никак, оно сразу зазвучало гораздо более положительно. Тут же мой шеф побежал к руководителю сектора науки и техники, полковнику Хорста Фогеля, чтобы доложить ему. Примерно через две недели на условный адрес пришло письмо с лежащей внутри открыткой: «Дорогая мама, буду ..... по служебным делам в Берлине. Мы могли бы встречаться в ... в «Кафе Оперы».» В адресе отправителя на конверте не было ни имени «Габи», ни ее адреса и сам он был написан очень правильными печатными буквами. Это просто явно пахло профессионализмом. В указанный день я уже примерно за три часа до оговоренного срока встречи стоял в особом месте недалеко от вокзала Фридрихштрассе, откуда я хорошо мог узнавать и не упускать из виду въезжающих с однодневной визой западных немцев. Мне бросилось в глаза, что среди прибывающих было довольно много одиноких мужчин в возрасте от 25 до 40 лет. Многие из них, пожалуй, стремились познакомиться с молодой гражданкой ГДР с целью эротических наслаждений, или подыскать такую в одном из подходящих ночных баров, подумалось мне. Они, очевидно, не предвидели, что их там ожидали с нетерпением в том числе также и служительницы любви из ведомства Маркуса Вольфа. Многие удачные вербовки агентов на Западе начинались именно так, мне это было известно. У нас делали ставку на естественный талант у дам, друзья из КГБ занимались этим намного профессиональнее. Там существовали настоящие учебные курсы для молодых, спортивных мужчин, прозванных «воронами», и красивых ловких девушек, называвшихся «ласточками».
Где-то спустя час наблюдения с посторонними мыслями в голове я обнаружил «Габи». Она, как получается, въезжала за два часа до указанного ею срока. Через Отдел VI Главного управления разведки я организовал дело так, чтобы ее багаж не проверяли. Она должна была чувствовать себя расслабленно и прибыть на встречу с неомраченным настроением. Как мне бросилось в глаза, «Габи» вела себя удивительно спокойно и незаметно. Я следовал за ней на некотором удалении., Прежде всего, меня интересовало, была ли она со своей стороны под наблюдением. Однако, кажется, этого не было. Если она действительно работала на другую сторону, ее могли ожидать также и в «Кафе Оперы». Потому я поспешил туда. Так как был солнечный осенний день, между Дворцом Кронпринца, Университетом Гумбольдта, Маршталем и мемориалом Нойе-Вахе было полно туристов, они фотографировали, всё, что видели. Потому я никак не мог узнать, следит ли кто-либо за нами. «Габи» появилась на месте встречи точно в назначенное время. Она непринужденно приветствовала меня. На мой вопрос, не проголодалась ли она, она ответила отрицательно, поэтому мы сразу пошли к моей машине, которую я запарковал за Собором Св. Ядвиги. Насколько я мог заметить, никто не следовал за нами. Я забронировал на этот день конспиративную квартиру нашего реферата, которая была сравнительно хорошо оснащена. У «Габи» была довольно большая сумка через плечо, на которую я снова и снова бросал любопытные взгляды. После обыкновенных вежливых фраз о поездке, погоде и летном клубе в Хангелааре она за кофе открыла свою сумку и вынула из нее довольно большую пачку отпечатанных листов. – Это то, что могло бы вас заинтересовать? Мне даже не требовалось внимательно рассматривать документы. Это были отчеты IBM, которые мне уже были известны от моего другого источника «Штурма». Не углубляясь в рассмотрение материала, я заметил: - Несомненно, в частности, если речь идет об операционной системе OS/VS2.
«Габи» заметила, что я был знаком с вопросом. По моему опыту, теперь не следовало долго болтать: я положил две тысячи западногерманских марок на стол и спросил об ее расходах на поездку, на сумму которых я еще увеличил ее гонорар. Я, кажется, достаточно верно определил сумму. Она была не слишком малой, чтобы вызвать недовольство, но также и не слишком большой, чтобы не создавать завышенных ожиданий на будущее. Я вынул квитанционную книжку и попросил ее подтвердить получение денег, естественно, ее собственным почерком, а не печатными буквами. Она согласилась также с моим бесцеремонным требованием подписаться псевдонимом, а именно, «Габи». От кого она получила деньги, осталось открытым. Если нужно, мы всегда могли бы вписать в расписку МГБ. Тем самым налицо имелся бы состав преступления – передача информации разведке иностранного государства, а это давало бы возможность шантажа. Но как раз это не было моим намерением. Затем мы обсудили тему обеспечения безопасности и методов связи. «Габи» продемонстрировала живой ум. Во время следующих визитов она должна была класть материал, к которому у нее был, по-видимому, легкий доступ, при въезде в Восточный Берлин в камеру хранения вокзала Фридрихштрассе. Мы бы забирали его оттуда сами. Она не задавала вопросы о точном функционировании «лазейки для багажа» и казалась не особенно любопытной и в прочем. На первой настоящей агентурной встрече я и сам не хотел предъявлять чрезмерные требования. Я не спрашивал ее, к чему еще у нее есть доступ, какие отношения и какой режим в ее министерстве, как зовут ее шефа и так далее. Вместо этого мы пошли в кафе «Москва» на Карл-Маркс-Аллее, где было самое лучшее мороженое. Прощаясь, мы еще раз оговорили срок нашей следующей встречи. Все прошло на удивление легко.
Таким образом происходили и наши следующие встречи. Всегда это протекало по той же схеме: «Габи» поставляла материал, а я платил. Я разъяснил моему начальнику Кристиану Штройбелю, что она поставила условие поддерживать контакт только со мной. В этой связи я не мог использовать никого другого.
Следующей весной «Габи» снова захотела регулярно посещать свою мать в ГДР. Мы условились, что она будет выходить в Магдебурге из поезда межзонального сообщения и оставаться там в отеле на ночь. Потом на следующий день я отвез бы ее к матери. Таким путем я мог проверить возможное наблюдение за ней другой стороны, и у нас было достаточно времени, чтобы поговорить обо всем. Но при этом она поразила меня новостью, что сменила место работы и теперь трудилась в близком к СДПГ Фонде Фридриха Эберта. Я очень испугался, так как тогда она выходила из круга моей компетенции, еще до того как я установил с ней по-настоящему доверительные отношения, которые бы сделали возможными мои перспективные отношения с западной стороной. Но она попробовала меня успокоить, говоря, что там у нее тоже есть доступ к интересным материалам. Как доказательство она снова вынула из сумки новые сообщения IBM. Затем мы посетили еще гостиничный ресторан и после этого ночной бар. После нескольких коктейлей настроение стало достаточно расслабленным, но «Габи» быстро дала понять, что какие-либо эротические дела в ее повестке дня не значились. Это был, тем не менее, очень симпатичный вечер, взаимная симпатия не вызывала сомнений. Как апогей конфиденциальности она предложила мне перейти на «ты».
На следующий день в машине последовал новый сюрприз с ее стороны. Она заявила, что частые поездки в ГДР не приветствуются ее новым работодателем. Ее об этом надлежащим образом уже предупредили. Это замечание усилило мое впечатление, что ею управляли извне. Также и мнимая или настоящая смена места работы указывала в этом направлении, так как раньше она никогда не упоминала, что ей больше не нравится работа в министерстве, и она ищет новую работу. Противоположной стороне, очевидно, было жаль снабжать нас ценной информацией, не получая ничего ощутимое взамен. Теперь я тем более хотел поддерживать с нею контакт, так как это давало мне реальный шанс выйти через нее на контакт с западной спецслужбой. Итак, я предложил ей в будущем встречаться с большими интервалами в других странах, например, в Австрии или Югославии. За это время я как раз удачно провел в ходе моей первой операции в Югославии проверку наших агентов, выезжающих на Запад, и считал, что получу и соответствующие новые разрешения. Так как «Габи» и без того хотела через несколько недель поехать в Штирию ради горного туризма, я предложил ей оттуда на короткое время приехать в Любляну. В принципе, у нее не было возражений. Чтобы я смог сначала получить одобрение этого плана у меня в бюро, я попросил ее о второй встрече во время ее пребывания у матери.
Мой руководитель сектора полковник Хорст Фогель не считал смену места работы «Габи» столь проблематичной, а мыслил, пожалуй, прежде всего, с точки зрения карьеры: теперь там у нас как раз есть важная позиция в политическом Бонне, благодаря этому мы будем еще лучше выглядеть с точки зрения вышестоящих товарищей. Он быстро принял решение и дал мне зеленый свет на встречу в Любляне. Я не мог сам себе поверить, насколько легко все шло. Уже на следующий день я встретился с «Габи» в городке ее матери. Мы оговорили время и место встречи: отель «Слон» в Любляне. Если что-то изменится, она должна будет сообщить об этом на известный ей условный адрес в Восточном Берлине.
Я обдумывал: если "Габи" действительно управляла противоположная сторона, кто-то от них должен был появиться в Югославии, а если нет, то следующая встреча произошла бы как раз в Австрии, и тогда я смог бы действовать активно по собственной инициативе. Я предложил бы Зальцбург, так как он находится недалеко до Мюнхена, и тогда я смог бы лично постучать в двери БНД. Наконец, кажется, передо мной открывался реально прямой путь к цели.
К договоренному сроку я прилетел в Загреб и в первую очередь насладился там прекрасной едой, понравившейся мне со времен моего последнего посещения: поросенком на вертеле с конскими бобами. На следующий день я отправился на поезде вдоль живописной долины реки Савы в Любляну и поселился в «Слоне», богатом традициями пятизвездочном отеле. Я был напряжен, но при этом настроение мое было приподнятым. Во второй половине дня я позволил себе отправиться в автобусную экскурсию в Камник у подножья Альп. После двухчасового марша я стоял перед моим первым «двухтысячником». Почему же Хонеккер и компания так хотели скрывать это от граждан ГДР? По какому праву господа-товарищи лишали, собственно, нас права на это?
Так как я теперь уже наслаждался привилегией быть «снаружи», я запланировал отдых по полной программе и на следующий день нашел еще время для второй туристической поездки, а именно в Копер на побережье Адриатики. Единственный портовый город Словении излучал неповторимый шарм. Но еще больше меня интересовала непосредственная близость к Триесту, и тем самым – к Италии. Я гулял примерно в пяти километрах от пограничного перехода и с огромным удивлением отметил, что тут не было ни стены, ни проволочных заграждений. В стороне от контрольно-пропускного пункта стояли только несколько щитков, которые указывали на линию границы. Я оторопел: отсюда больше не было никаких препятствий в сторону запада. Теперь я понял, почему граждане ГДР не могли путешествовать в эту социалистическую братскую страну.
Вдруг у меня снова возник вопрос, не сделать ли мне прямо сейчас решающий шаг и просто уйти. Многие другие на моем месте с удовольствием бы сделали так. Это устранило бы всякий риск для меня, стало бы шагом в безопасное будущее. С уже накопившимися у меня знаниями о внутренней жизни Министерства госбезопасности БНД наверняка приняла бы меня с радостью. Но это казалось мне слишком простым, слишком примитивным, слишком скучным. Мне больше хотелось быть работающим на две стороны агентом, испытывать особенное возбуждение этого существования, проверить себя и доказать мои способности. Кроме того, у меня была еще семья в Восточном Берлине. Я повернул назад и вернулся в Любляну.
На следующий день я ждал «Габи» в вестибюле гостиницы. При планировании встречи я отказался от обычной процедуры с предварительной явкой, пометками об отсутствии наблюдения, что многие из моих коллег рассматривали как догму. Такая процедура предусматривала сначала визуальный контакт в точно определенное время в определенном месте, потом следовали проверочные мероприятия на случай слежки со стороны противника на специальном проверочном маршруте. После этого только, не раньше чем через один час, должна была состояться основная встреча. По моему представлению, однако, именно в этом процессе крылась также опасность слишком заметного для наружного наблюдения поведения. Почему бы просто не сесть за столик в пивной с садом или в ресторане быстрого питания, а партнер по встрече как бы случайно подсядет рядом? Или договориться о поездке в метро, войти по очереди в один и тот же вагон на двух разных станциях и потом усесться рядом. Это казалось мне намного естественней. Итак, я ждал в холле, часы проходили, а «Габи» все не приходила. Не было и звонка в регистрационное бюро гостиницы, о котором мы договаривались на случай возникновения неожиданного объективного препятствия. Ничего. Мое настроение упало до точки абсолютного нуля. Я уже был полон иллюзий, что, другая сторона сделает решающий шаг, и считал, что нахожусь недалеко от цели. Но, как и в случае моей прежней попытки контакта, этот с таким трудом затеянная попытка тоже закончилась в тупике. Многомесячная подготовка оказалась напрасной. Я был на грани отчаяния и обдумывал в панике, не пойти ли мне еще перед моим вылетом, запланированным на следующий день, в консульство ФРГ в Загребе, чтобы оттуда установить контакт с Федеральной разведывательной службой. Но тогда было бы слишком много нежелательных посвященных и соучастников. Я решил не делать этого.
В Берлине мне пришлось признать свою неудачу в ходе официально запланированного укрепления контактов с источником в Бонне и потому дать заявку на проверку в будущем всей переписки между «Габи» и ее матерью. Но во всех открытых письмах не было обнаружено никакого скрытого намека, не стало известно и о новых планах поездок «Габи». Ничего. В конце концов, я сам захотел внести ясность и лично отправился к ее матери. «Габи» ранее представила меня своей матери как господина «Шиллинга», с которым у нее была пара дружеских встреч, и который очень заинтересовался ею лично. Поэтому мать без особых проблем дала мне адрес «Габи» и попросила меня спокойно почаще писать ей. В своем последующем письме дочери она тоже сообщила о визите к ней господина «Шиллинга». Я едва мог дождаться ответного письма. Наконец, служба почтовой цензуры МГБ , отдел М, прислал копию ее ответа. «Габи» писала, что господин Шиллинг может спокойно писать ей сам, он ведь знает, что она не замужем. Во время следующего посещения она с удовольствием встретиться с ним. Но это, скорее всего, произойдет нескоро, потому что на новом месте у нее очень много работы и на ближайшее время на отпуск она не может рассчитывать. Но так как господин Шиллинг, судя по его рассказам, время от времени ездит в служебные командировки в Федеративную республику, он мог бы сам приехать к ней. Она очень охотно увидится с ним, даже если он не совсем похож на мужчину ее мечты.
Я понял, что это значило. Другая сторона хотела бы выманить меня на свою территорию, чтобы там, вероятно, арестовать или каким-то образом шантажировать. Мой шеф Кристиан Штройбель тоже почуял, что запахло жареным. Он был настоящим профессионалом и с самого начала учитывал возможность того, что за всем этим делом могла стоять вражеская спецслужба. Потому он приказал дождаться следующего приезда «Габи» в ГДР и сначала приостановить контакты. Прошел целый год, пока «Габи» в письме матери не упомянула о своем будущем путешествии в ГДР. Но, тем не менее, к указанному в письме сроку она так и не приехала, а переносила встречу раз за разом. За это время мать вышла на пенсию и сама уже неоднократно ездила к дочери на Рейн. Мне пришлось окончательно похоронить свои планы сближения с другой стороной через посредство «Габи».
После моего перехода в Федеративную республику мои предположения подтвердились. «Габи» за время наших контактов испугалась, опасаясь того, что ее отношения с матерью окажутся под угрозой, если она продолжит иметь дело с нами. Как подтвердил мне господин Шорегге из ведомства по охране конституции в Кёльне, господа из тамошней контрразведывательной службы поставили на то, что я соглашусь вступить с «Габи» в контакт на западной территории. Тогда на своей земле, где они чувствовали себя уверенно, западногерманские контрразведчики увидели бы, кто я такой, что я делаю, и в чем, собственно, суть всего этого дела. В конце концов, это было недоразумением между двумя секретными службами. А ведь как великолепно всё могло бы быть: «Габи» официально была бы НС МГБ, но на самом деле курьером между БНД и мной. Какая чудесная двойная игра.
Но и контрразведка госбезопасности тоже очевидно о чем-то знала. Уже через три дня после моего ухода на Запад, когда собирали всю информацию обо мне и моей работе, контрразведка раскрыла, что ей было известно о контактах «Габи» с западногерманскими органами контрразведки. Такие сведения они могли получить только от внутреннего источника в Федеральном ведомстве по охране конституции. Причем этим «кротом» никак не могли быть позднейшие перебежчики Клаус Курон и Ханс-Йоахим Тидге, потому что они, как известно, начали сотрудничать с ГУР лишь в 1981 и 1985 году соответственно.

[Моргенштерн]

Исправление.
Пост от 31 мая, это глава
ПОПЫТКА КОНТАКТА С ДРУГОЙ СТОРОНОЙ

(Забыл "подхватить" заголовок, а исправления в этом форуме нет)

Вместо "многоточий" я в тех местах, где в документах, приводимых автором, что-то вымарано, буду ставить *** звездочки. В оригинале стоит "решетка", но звездочки симпатичней.

[Моргенштерн]

НОВАЯ ПОПЫТКА: «ДИАНА»


В мои служебные обязанности в Министерстве государственной безопасности входила вербовка «неофициальных сотрудников» (НС) в ГДР, которых можно было использовать в качестве посредников для контактов с нашими западными агентами. Для этого мои НС, их было уже около сорока, получили приказ идентифицировать подходящих для разведывательной работы людей, оценивать их и сообщать о них мне. Я работал по принципу, чем больше сеть и чем меньше у нее ячейки, тем больше рыбы в нее попадет. На меня работали несколько профессоров как из университетов, так и из Академии Наук, которые обычно по служебным делам ездили на Запад и располагали там соответствующими контактами, а также ученые из подрастающего поколения, надеявшиеся таким путем ускорить свою карьеру. Наряду с ними существовали еще сотрудники в области связи, которых при необходимости отправляли на Запад как курьеров и инструкторов. Особенный интерес вызывали студенты, которых можно было подготовить как кандидатов на переселение. От них ожидали, что они однажды устроятся на работу на каком-то из «обрабатываемых» нами объектов на Западе. Наш реферат отвечал, в частности, за ядерный научно-исследовательский центр в Карлсруэ, исследовательскую ядерную установку в Юлихе, фирму «Интератом» в Бенсберге, военно-промышленный концерн «Мессершмитт-Бёльков-Блом» (МББ) в Мюнхене и технологическое предприятие «Хераеус» в Ханау.
Но так как со времен «сетевого розыска» становилось все трудней устраивать граждан ГДР на Западе с документами «двойника», не вызывая подозрений, необходимо было искать новые способы работы. К таковым относилось привлечение к сотрудничеству с нами западногерманских граждан, уже работавших в соответствующих фирмах или научно-исследовательских учреждениях. По идеологическим соображениям вряд ли хоть один из них согласился бы на нас работать, потому нужно было либо платить им много денег, либо шантажировать, либо использовать оружие любви. Для последнего варианта у нас были наши «Ромео», соблазнявшие дам, находящихся на должностях, где у них был доступ к нужным знаниям. После моего ухода на Запад некоторых из них разоблачили.
Среди работающих на восточногерманскую разведку женщин были, в частности, Ингрид Гарбе, псевдоним «Ирис», секретарша руководителя Политического отделения посольства ФРГ в Брюсселе, Урсула Хёфс, псевдоним «Уте», секретарша федеральных бюро партии ХДС, Инге Голиат, псевдоним «Херта», секретарша депутата Бундестага доктора Вернера Маркса (ХДС), Кристель Брошей, псевдоним «Кристель», старшая секретарша заместителя федерального председателя ХДС профессора Курта Биденкопфа, а также Хельга Рёдигер, псевдоним «Ханнелоре», секретарша в Федеральном министерстве финансов. При переходе на Запад я прихватил с собой кое-какой материал о резидентах «Ханнелоре», из-за чего она в марте 1979 года вернулась назад в ГДР.
Впрочем, ловушки «Ромео» были разгаданы западной контрразведкой еще раньше, поэтому там были введены специальные перепроверки для секретарш на ответственных должностях, если им приходилось работать с конфиденциальными и секретными документами.
В связи с этим у меня родилась идея, обернуть копье острием в противоположную сторону и просто послать на Запад не «Ромео», а «Джульетту», которая смогла бы очаровать мужчину с доступом к секретным материалам.
По моей оценке, женщины во всяком случае лучше подходят для разведывательной работы, чем мужчины. У них лучшая наблюдательность, особое внимание к деталям, они восприимчивее и умеют лучше поставить себя на место другого человека.
Мою первую «Джульетту» звали Кристиной, псевдоним «Диана», она была студенткой стоматологии в Берлине. Меня порекомендовал, или, как говорят на шпионском жаргоне, один из моих НС. Я достал для себя ее фотографию с удостоверения личности, и она меня сразу же покорила. Она была членом СЕПГ, хотя без особых карьеристских замашек, и при этом очень хорошей студенткой. После того, как я основательно ее проверил и навел все возможные справки, я познакомился с ней - и был пленен ею еще сильней. У нее была прекрасная фигура, она была красноречивой, с чувством юмора, и, похоже, вовсе не была против при необходимости помочь МГБ. С усердием я взялся за работу и добился ее согласия на сотрудничество. Затем она прошла обыкновенные этапы обучения, такие, как поиск и установление людей и объектов, наблюдение, установление контактов, обнаружение и уход от наружного наблюдения, закладку тайников и т. д. При этом она оказалась ловкой, общительной и всегда деловой. Можно было подумать, что она рождена для разведывательной работы. Я даже представлял себе, что буду подводить ее к интересующему меня лицу «под чужим флагом», то есть с тем, чтобы она выступала перед ним не как агент ГДР, а, напротив, как сотрудница западной разведки.
Однако, мое воодушевление, как мне пришлось признаться самому себе через некоторое время, было не только профессиональной природы, все большую роль играла личная симпатия. Впрочем, именно тут и появилась дилемма. Почему я должен был отправлять ее в постель другого мужчины? Это представление вдруг показалось мне совсем нежелательным. На самом деле, в этом состояла моя слабость: мне очень трудно было сопротивляться подобным искушениям. Совсем наоборот, приключения и риск привлекали меня прямо-таки с волшебной силой.
Мы регулярно встречались примерно все четырнадцать дней на конспиративной квартире «Бург», где беседовали сначала о служебных вопросах. Однако, я ждал благоприятного момента, чтобы раскрыть «Диане», что происходило в моей душе. Последующие события я представлялся себе так: если «Диана» питала ко мне такие же чувства, что и я к ней, то я завязал бы с ней секретную интимную связь, и при этом разузнать, что она думала на самом деле. Всё это, разумеется, следовало делать в строжайшей тайне, потому что стоило кому-то из моего руководства узнать о такой личной близости, то тут же последовал бы приказ разорвать любое сотрудничество, и передать ее на связь другому оперативнику.
Мои зондирования уже показали в итоге, что политико-идеологическая убежденность «Дианы» на самом деле была довольно слабой. Она, как будущий врач, специалист по стоматологическому протезированию, вполне понимала, насколько отстала ГДР в этой области от западных стран. Это мнение она уже выразила в разговоре со мной. Если ей предстоит ездить на Запад в качестве НС, то она, скорее всего, увидит это отставание своими глазами, причем, еще более отчетливо, потому я мог говорить с ней об этом вполне открыто. И если личная связь стала бы достаточно сильной, я доверил бы ей также мои самые тайные планы. Тогда она смогла бы устроить для меня ожидаемый контакт с другой стороной. Таким было мое стратегическое планирование. В реальности, однако, все вышло иначе. «Диана» тяжело заболела и ей потребовалось серьезное и действительно очень длительное лечение. Когда же она выздоровела, я уже успел установить связь с БНД.
После моего побега «Диану», как и всех моих НС, сначала «отключили», прекратив с ними связь. Их посчитали разоблаченными, так как я мог выдать их другой стороне. Разумеется, действующий внутри страны отдел XX районного управления МГБ в Берлине, отвечавший в том числе за науку, некоторое время спустя решил ее «реактивировать». Под псевдонимом «Катрайн» ей поручили шпионить за коллегами в берлинской больнице «Шарите», но к этой деятельности она, впрочем, почти не проявляла никакого интереса. Еще до падения Стены при первой подвернувшейся возможности она сбежала на Запад. После падения Стены я попытался было снова найти «Диану», но из-за ее замужества и смены фамилии все мои усилия были безрезультатными. Только позже, получив доступ к рассекреченным документам Штази, я смог найти правильный след. После тридцатилетнего перерыва мы снова начали встречаться. В разговоре «Диана» однажды подтвердила мне, что мои тогдашние планы, если бы она узнала о них, вызвали бы у нее живой интерес. Так что я отнюдь не ошибся в ней. Сегодня мы с ней близкие друзья.



SWT/Отдел XІІI

Берлин, 30.01.1984

КРАТКАЯ СПРАВКА на НС «Диана»"
***, Кристина
род. в 16.12.1955 в ***
прожив. 1071 Берлин, ***
Деятельность: Зубной врач, область Медицина, клиника «Шарите» Университета Гумбольдта
Была завербована ГУР в 1977 году в качестве НС. Она обработала большое количество оценок людей, в частности, студентов и ученых Университета Гумбольдта. Кроме того, ее использовали для установления контактов с интересными с оперативной точки зрения людьми в оперативной зоне. НС «Диана» была завербована и курировалась предателем «Шакалом». По этой причине сотрудничество было остановлено (1979).

При последующем сотрудничестве следует обратить внимание: НС «Диана» не может быть использована в агентурной сфере в направлении оперативной зоны. В исключительном случае необходимо обеспечить согласование с ГУР, АГС.

Наличествующие документы по НС «Диане» хранятся запертыми в архиве ГУР, архивный номер 17028.

Капитан Фишер

(BStU, MfS, BV Berlin, XX 1260/84, Bd. 1, Bl. 13)



Отдел XX / 3

Берлин, 04.07.1984

Предложение к установлению агентурной связи с НС (псевдоним «Диана»)

предлагается, с
***, Кристиной, доктор,
род. 16.12.1955 в ***
прожив. в 1071 Берлин, в 1055 Берлин, ***,
зубной врач
«Шарите», секция Стоматология, Поликлиника для стоматологического протезирования

установить агентурные отношения в качестве НС.

Обоснование
«Диана» была завербована 29.11.1977 ГУР, SWT, отд. XІІI, и готовилась для использования в качестве НС в оперативной зоне. Вербовку, инструктирование и неофициальное сотрудничество осуществлял предатель «Шакал».

«Диана» обработала большое количество оценок людей, в частности, студентов и ученых Университета Гумбольдта в Берлине, область медицины. Кроме того, были сделаны первые попытки для установления ею контактов с интересными с оперативной точки зрения людьми в оперативной зоне.
«Диана» познакомилась с «Шакалом» через тов. Зимса, Вернера. Встречи с ней происходили на конспиративной квартире «Бург». Связь с «Шакалом» осуществлялась по телефону 5589332/112 или по адресу 1020 Берлин, а\я 347. «Диане» были известны как псевдоним («Шиллинг»), так и настоящее имя предателя.
Сотрудничество было остановлено в 1979 году, после чего состоялась еще заключительная беседа.
С оперативной точки зрения с того времени не было обнаружено никаких признаков того, что она была завербована или перевербована противником.
Из актуальных сведений о действиях противника в результате измены «Шакала» можно предположить возможность, что с «Дианой» был установлен контакт либо существует такое намерение.
С оперативной точки зрения нужно обратить внимание, что «Диана» полностью расконспирировалась и раскрылась перед НС в области безопасности «Зессельманном», с которым поддерживала контакт во время неофициального сотрудничества.
Актуальные неофициальные оценки показали в итоге, что «Диана» очень хорошо выполняет свою профессиональную и научную работу, что у нее есть большая карьерная перспектива в «Шарите». В качестве выездного кадра в несоциалистические страны ее нельзя рассматривать еще в течение следующих пяти лет. Политическая основная позиция характеризуется как очень положительная. Ее рассматривают как надежного товарища.
Исходя из оперативной ситуации следует необходимость в связи с оперативным контролем «Дианы» восстановить с ней неофициальное сотрудничество. При неофициальном контакте с «Дианой» нужно учитывать прежде всего следующие постановки проблемы:

- Восстановление доверительных отношений с МГБ;
- Проведение проверочных мероприятий особенно с точки зрения возможного контакта или вербовки противником. Выработка окончательных выводов об ее честности или нечестности;
- Подготовка к возможному будущему установлению контакта со стороны противника;
- Использование «Дианы» в области «Шарите», специально в стоматологии, для неофициального проникновения и контрразведывательного обеспечения. Проведение перепроверок обработанной информации.

Установление контактов с «Дианой» происходит после телефонной договоренности в кабинете 362 онкологической клиники или при наличествующей возможности в квартире «Дианы». Следующие встречи проводятся у НС по конспиративному обеспечению «Нойбау».
Отдельно вырабатываются предложения по установлению контактов и концепция по сотрудничеству и проверке.

Старший лейтенант Гальстер

(BStU, (MfS, BV Berlin, XX 1260/84, Bd. 1, Bl. l0f).

_____________________________________________________________________________


Отд. XX / 3

(сентябрь 1989)

Срочное сообщение о НС «Катрайн»

(...)
3. Учетные данные
В случае с доктором ***, Кристиной, речь идет о НС «Катрайн», регистр. номер XX 1260/84 нашей базы данных.
НС «Катрайн» была завербована, инструктирована и готовилась для неофициального сотрудничества при использовании в ОЗ с 1977 по 1979 годы.

4. Время совершения преступления
A. с середины августа 1989 года пребывала в отпуске в Венгерской народной республике. 4.9.89 A. позвонила по телефону в секретариат секции Стоматологии «Шарите» и сообщила, что она больше не вернется в ГДР. 11.9.89 A. по телефону позвонила своему мужу из Гиссена.

5. Место происшествия
После оценки сложившейся ситуации нужно исходить из того, что A. незаконно покинула ГДР через ВНР. Конкретное место происшествия до сих пор не известно.

(BStU, MfS, BV Berlin, XX 1260/84, Bd. 1, Bl. 64)

[Моргенштерн]

РЕШАЮЩИЙ КОНТАКТ С ХЕЛЬГОЙ

Итак, все мои усилия связаться с противоположной стороной, поначалу окончились неудачей. В начале 1978 года у меня все еще не было контакта с Федеральной разведывательной службой. (В моей первой книге 1986 года это было представлено несколько иначе. Западные контрразведки в то время были заинтересованы в том, чтобы как можно дольше запутывать Министерство госбезопасности, для чего была выдумана моя якобы более длительная деятельность в роли двойного агента). Потому я продолжал поиск подходящего посредника.
11 января 1978 года я выехал в заваленный снегом Оберхоф, чтобы на следующий день встретиться там с моим не очень надежным НС Гюнтером Зэнгером, псевдоним «Хаузер», который работал на одном из кабельных заводов концерна «Сименс» около Кобурга. Автобан и магистральная дорога на Зуль были в определенной мере посыпаны, но в самом Оберхофе высота снега достигла уже 25 сантиметров, а службы уборки снега не было ни видно, ни слышно. Во время ужина в ресторане «Интеротеля» при выборе стола мое внимание привлекла одна очень привлекательная официантка. Она, пожалуй, была на несколько лет старше меня, и производила впечатление своей осанкой. Я сел таким образом, что мог ожидать, что меня будет обслуживать именно она. Так и получилось. Она была чрезвычайно приветлива, прекрасно знала свое дело и показалась очень общительной. Мы разговорились и договорились немного выпить в гостиничном баре после окончания ее работы. При этом представился инженером, приехавшим в командировку на одно из предприятий Зуля. Она объяснила свое желание выпить крепкого виски тем, что руководители ГДР подсунули ей большую свинью. Брат пригласил ее на свою свадьбу в Кобург, куда, собственно, в подобном случае «безотлагательных семейных обстоятельств», ее следовало бы пустить, но ей было отказано в поездке, хотя ее несовершеннолетний сын отставался бы дома как «залог». Несмотря на запросы, причину для отклонения просьбы ей не назвали. Она чувствовала себя «подставленной» вельможами и не скрывала своего неудовольствия. Я высказывался в нейтральном и сочувствующем духе, и угощал ее следующими бокалами хорошего виски, но сам при этом держался сдержанно. Поздно вечером я предложил ей подвезти ее домой на машине, так как тротуары едва ли были убраны и местами оставались очень скользкими. Она приняла это предложение с благодарностью. Тем не менее, на стоянке я теперь столкнулся с проблемой. Снег продолжал идти, и с моими летними шинами у меня было мало шансов въехать на гору. ГДР могла строить блистательный социализм, но зимние шины, к сожалению, не входили в программу. Потому мне впервые в жизни пришлось натягивать на колеса цепи против скольжения, которые наша транспортная служба заботливо положило в мой багажник. Это удалось мне с некоторым трудом, но я все же очень сильно вспотел, и поэтому снял пальто и пиджак. После этого моя белая рубашка выглядела соответствующе. Когда я привез ее домой, моя новая знакомая Хельга вызывалась почистить рубашку, прежде чем я поеду назад, так как в такое позднее время служба сервиса в отеле уже не работала. Сказано, сделано, но рубашка не хотела сохнуть так быстро, а без рубашки я не мог вернуться назад в отель. Итак, Хельга открыла бутылку шампанского, и мы позволили себе расслабиться. Когда я утром прощался с ней, следующая вторая половина дня была уже полностью спланирована. Мы хотели непременно увидеться вновь.
Как я узнал ночью, отношения Хельги с ее западным братом были исключительно тесными. По крайней мере, раз в месяц он приезжал к ней в рамках т.н. «местного приграничного сообщения». Он был учителем по профессии, то есть, разбирался и в более сложных вопросах. Хельге ничего, совсем ничего не нравилось в ГДР, как и в социалистической системе в целом, хотя дела шли у нее, собственно, гораздо лучше, чем у среднестатистического жителя государства рабочих и крестьян на немецкой земле. Но она слишком часто встречала в «Интеротеле» в Оберхофе западных немцев, и эти контакты, пожалуй, особенно наглядно демонстрировали ей экономический контраст между двумя системами.
В моей голове что-то щелкнуло: вероятно, через Хельгу мне откроется шанс сблизиться с ее братом, а с его помощью установить контакт с Федеральной разведывательной службой. Это всё было далеко от Берлина и не в непосредственной сфере контроля моего министерства. Чтобы, однако, подстраховаться и узнать, с кем я столкнулся, отправился в районное управление МГБ и посетил ответственного за отель сотрудника отдела XX, который как раз забронировал для меня номер. Я поблагодарил его и сообщил о том, что узнал в отеле об идеологических проблемах одной из официанток. - Ах, эта, - прозвучал ответ, - она сравнительно безвредна. Там есть гораздо более плохие типы, с которыми мне приходится биться. Вся лавка полностью коррумпирована Западом.
Кроме того, он пожаловался мне на проблемы с детьми высших функционеров из Берлина, которые приезжали группами в отель и порой просто валялись там в грязи, как поросята. Я выразил понимание трудностей его работы и попрощался с благодарностью. Я узнал самое главное: Хельга никак не была связана со Штази и не находилась под особым контролем. С этой стороны ничего не могло помешать зародившемуся у меня плану.
Настоящая цель моей поездки очень быстро была улажена, так как НС «Хаузер» не появился к указанному сроку. У него, очевидно, возникли большие проблемы, чем казалось. Как я узнал на нашей следующей встрече летом, его брак за это время развалился, причем он был обязан по условиям развода заплатить очень большую компенсацию жене и ее четырем детям от предыдущего брака. Хорошая причина подработать себе кое-что неофициально. В последний раз я видел его в конце того года, незадолго до моего бегства на Запад. Мы провели два дня в «Интеротеле Нептун» в Варнемюнде. Он был мне симпатичен, но я, естественно, не мог прямо предостеречь его. Тем не менее, я предложил ему как можно скорее уехать в США и оставить фальшивый след для семьи. Все же, там он бы смог надежно спрятаться от денежных требований кучи детишек. Потом мы бы уже снова встретились. Он согласился со мной и заметил, что уже сам подумывал о таком варианте. Когда я вручил ему две тысячи западногерманских марок за поставленную информацию, я еще заметил, что этого должно было в любом случае хватить для покупки билета на самолет. В день после моего перехода и передачи всех моих документов «Хаузер» был арестован. В его сумке чиновники Федерального ведомства уголовной полиции нашли билет на самолет в Бразилию. Он получал незначительное наказание и после этого, надо надеяться, наверное, все-таки добрался к цели своего запланированного путешествия.
Во второй половине дня Хельга уже ждала, когда я приду к ней домой. У нас была чудесная ночь, и следующим утром стало ясно, что мы непременно хотим поддерживать наши отношения. Я не стал скрывать от нее, что у меня была жена и ребенок, но это, кажется, не особо ей мешало. Но она, однако, была вначале очень возмущена, когда я открыл ей, что я не инженер, а офицер государственной безопасности. Она отреагировала очень спонтанно: - Вон из моей квартиры! Я хочу тут же забыть, что когда-то встречала тебя. Я попросил ее о нескольких минутах внимания и разъяснил ей, что я ни в коем случае не был приставленным к ней шпиком, и полностью разделяю ее отрицательное отношение к ГДР. Тут же я перешел в наступление и объяснил, что я нуждаюсь в ее помощи для осуществления моих намерений. О чем конкретно идет речь, я пообещал объяснить ей в следующий раз. Единственное, о чем я просил ее, было не говорить никому ни слова, так как тогда мне крышка. Хельга обещала, что сохранит это необычное дело в тайне. Мне, пожалуй, тогда было немного не по себе, так как я в то время понятия не имел, что она думает и что чувствует внутри себя. Однако мне ничего другого не оставалось, кроме как довериться ей.
Я умудрился организовать себе уже через две недели снова командировку в Оберхоф, и вскоре после этого мы встретились в начале февраля в Лейпциге. У Хельги было несколько свободных дней, а я воспользовался служебной командировкой.
В гостиничном номере я как всегда включил радио. Оно делало подслушивание при контролируемом тихом разговоре почти невозможным. Отдел 26, отвечавший за подслушивание, располагал стереомикрофонами, которые могли ловить шумы из различных частей помещения, но из собственного опыта я знал, что они были практически бессильны при тихой беседе против музыки, звучащей из радио на заднем фоне. Хельга явно влюбилась в меня и хотела продолжения наших отношений почти любой ценой. Когда я разъяснял ей, что мы не сможем вечно скрывать нашу аферу, и если о ней станет известно, то Штази вмешается в наши отношения со всей мощью своего аппарата, потому что супружеские измены официально не допускались, она поняла, что перспектива у наших отношений могла бы быть, собственно, только вне ГДР. Я раскрыл перед ней мой план. С горой информации, которую я уже накопил и увеличивал почти ежедневно, я мог разоблачить не только непосредственно мой сектор науки и техники (SWT), но и в значительной мере также и зарубежный шпионаж ГДР в целом. Для БНД это было бы в высшей степени интересно.
Хельга сделала необходимые выводы сама: - Значит, ты хочешь, чтобы другая сторона как вознаграждение за информацию, которую ты дашь им, вытащила бы нас отсюда. Но как ты себе это представляешь?
Теперь я ввел в игру ее брата. Именно он мог бы передать соответствующим образом подготовленное сообщение западногерманской разведке БНД. Тогда получилось бы и все остальное. - Я не знаю, сделает ли он это, - ответила она, - но у нас такие хорошие отношения, что даже если он откажется, то будет молчать. Теперь стало ясно: Хельга решилась и была готова рискнуть со мной на эту авантюру.
Когда брат сообщил, что в следующий раз приедет к Пасхе 1978 года, я принялся все готовить на профессиональном уровне. Отношения с Хельгой стали из-за этого несколько деловыми, так как отныне все следовало делать строго по конспиративным правилам. Телефоном теперь можно было пользоваться только, если это было по-настоящему необходимо, и я принципиально звонил лишь из телефонных будок, причем не называл никаких настоящих имен, а дни и часы указывал всегда по принципу «плюс один», то есть, из произнесенной даты или часа нужно было вычесть единицу. К счастью, у нее был телефон в квартире, так как если человек работал в «Интеротеле» и располагал западной валютой, можно было иногда добиться и у Германской Почты ГДР чего-то невозможного для других. Если ей непременно нужно была поговорить со мной, было решено, что она звонит мне домой, но снова вешает трубку тут же после первого звонка. Я тогда догадывался, в чем дело и мог перезвонить из телефонной будки. В конце концов, наши отношения следовало скрывать не только от Штази, но и от моей жены.
Ее коллеги в отеле, которые, естественно, со временем узнали, что в ее жизни появился новый мужчина, она рассказала, как мы и договорились, что он работает в FDGB, Союзе свободных немецких профсоюзов ГДР. Это было настолько же скучно, как Демократический женский союз или общество рыболовов, и не вызвало там следующих вопросов.
Насколько обоснованны были эти меры предосторожности, я почувствовал при моем втором посещении Хельги в Оберхофе, когда меня там случайно заметил мой начальник полковник Фогель, у которого тоже была конспиративная встреча, разумеется, служебная, в том же самом месте.
При приездах Хельги в Берлин мы встречались на конспиративной квартире «Бург» на Мариенбургер Штрассе в районе Пренцлауэр Берг, которая использовалась только мной и поэтому считалась надежной. Мои семейные обстоятельства уже в некоторой мере были расшатаны к этому времени. Моя жена стала недоверчивой, так как я бывал дома все меньше, и однажды даже обнаружила следы царапин на моей спине. Я признался ей в своей афере, однако, пообещал, что сразу же с ней покончу. Мы все более отдалялись друг от друга, но мы оба знали, что в нашем доме МГБ нужно делать вид, будто все в порядке, так как в противном случае я мог бы потерять работу.
И вот в конце апреля 1978 года наступила Пасха. Мы договорились, что Хельга сначала сама поговорит с братом и разъяснит ему наш план. В зависимости от его реакции я бы тогда появился при следующем его посещении. О результате беседы она подала бы мне косвенно знак. Если реакция была положительна, она по телефону как бы между делом сообщила бы дату его следующего въезда - естественно, по принципу известного нам ключа, а в противном случае говорила бы только о всяких мелочах. Все праздники я просидел как на иголках. Никакого сигнала не было. Вечером второго дня Пасхи я уже не выдержал и сам позвонил ей. И действительно она назвала мне дату. Я узнал, что следующий приезд брата запланирован на первое мая.
Дверь в БНД, добраться до которой я так долго пытался, вдруг оказалась открытой. С этого момента речь шла уже не только о «штабных учениях», всё вдруг начало превращаться в реальность. И одновременно начиналась новая ступень опасности, так как отныне каждая ошибка могла стоить жизни. Как лучше всего предложить свои услуги другой стороне? Инструктировать брата только устно, было бы определенно самым безопасным вариантом, но это также могло бы привести к недоразумениям, поэтому письменное сообщение было бы лучшим методом, чтобы исключить ложную информацию. С самого начала должно быть ясно, кто с кем будет иметь дело, и какими будут общие условия.
Следующим вопросом было, что я должен рассказать о самом себе. Я хотел бы скрыть мое настоящее имя, но в любом случае указать название моего служебного подразделения. Предложение звучало так: передача информации в течение определенного периода о внутреннем мире МГБ, а после этого в качестве вознаграждения вывоз меня, Хельги и ее сына. Так как любая секретная служба точно хочет знать, что она получает взамен за что, мне пришлось уточнить мою запланированную поставку информации: имена минимум десяти агентов ГДР на западе, сведения о самой новой структуре ГУР, а также об ее методах работы, основных направлениях деятельности и уязвимых местах.
Я готовился к тому, чтобы как можно точнее и подробнее проинструктировать брата Хельги. Он должен был отдать мое письмо непосредственно начальнику Федеральной пограничной охраны в Кобурге, прибавив просьбу о непосредственной передаче в Федеральную разведывательную службу. После обучения в ГУР мы знали, что у Федеральной пограничной охраны действительно были хорошие отношения с БНД. Я тогда сначала записал мой текст для себя и зашифровал его, превращая буквы в цифры. Я использовал для этого один из последних номеров журнала «Шпигель». О номере журнала и соответствующей странице в нем брат Хельги должен был сообщить служащему Федеральной пограничной охраны устно. Это уже обеспечивало определенную безопасность. Сами числа, каждое из которых соответствовало букве из текста на указанной странице «Шпигеля», я написал на шелковой бумаге, чтобы сделать письмо как можно более тонким. Затем я изъял из фонда западных портмоне, которые использовались моими агентами из ГДР во время операций в Федеративной республике, одно подходящее, отделил подкладку, засунул письмо под нее, и снова закрыл подкладкой. Снаружи письмо в этом тайнике никак нельзя было прощупать, и оно даже не шелестело подозрительно, если потереть подкладкой по наружной части.
Под предлогом вымышленной новой попытки контакта с «Хаузером», я отправился в Оберхоф. Брат с его новой женой уже были там, и Хельга представила меня им. Пока женщины готовили обед, у меня был случай поговорить с братом один на один. Он заверил меня в своей принципиальной готовности помочь нам, но выразил некоторые сомнения и проявил некоторую нерешительность. Он считал, что не рожден для таких действий и вряд ли у него получится. Однако, в конечном счете он заявил о своей готовности выполнить это особенное желание его сестры, даже если ему придется кое в чем переступить через себя. Я передал ему подготовленное портмоне и попросил его, чтобы он положил в него свои собственные документы. Я проинструктировал его, чтобы он после перехода границы вынул свои документы из портмоне и передал бы его, якобы пустое, начальнику Федеральной пограничной охраны с просьбой о немедленной передаче в Федеральную разведывательную службу. Для этого он должен был назвать номер «Шпигеля» и страницу с кодом. И то, и другое легко было запомнить.
В поездке домой я снова проанализировал, не упустил ли я чего-нибудь, и где еще могли подстерегать возможные опасности. Брату можно было доверять. Исключено, чтобы он был осведомителем МГБ. Но он относительно часто въезжал в ГДР в гости к сестре. Это могло привлечь к нему внимание контрразведки ГДР, заподозрившей в нем курьера западной разведки. Уже несколько ненормальное поведение могло привести к допросу. Если тогда у границы присоединится еще и нервозность, его могут вытащить и обыскать. Но на этот случай я кое-что предусмотрел. В портмоне в боковом кармашке лежали две порнографические фотографии, о которых он - и, прежде всего, его жена – не имели никакого понятия. При обыске, если их найдут, они объяснят и его нервозность. У офицеров ГДР будет кое-что, что они у него заберут и чему смогут порадоваться сами, после чего, по моим соображениям, ему снова разрешат войти в поезд и ехать дальше. То, что органы власти ГДР, сверх того, стали бы разрезать портмоне гражданина ФРГ, было почти невероятно, так как это нарушило бы соглашения о местном приграничном сообщении и предполагалось бы исключительно в случае серьезного подозрения или официального ареста.
Вернувшись в Берлин, я сразу позвонил Хельге. Она смогла успокоить меня. Брат уже позвонил и сообщил, как и договаривались, что благополучно приехал домой. Мне сразу стало легче, и теперь я мог только расслабленно ждать, как отреагирует другая сторона. В последующее время я решил чуть больше уделить внимание своей семье, так как определенное чувство вины уже мучило меня. Кроме того, я хотел, чтобы внешне все выглядело хорошо и стабильно.
В конце мая я в следующий раз встретился с Хельгой в Карл-Маркс-Штадте. Мы договорились больше не обсуждать ничего, совсем ничего, что имело бы отношение к нашей операции, по телефону. Во время встречи она сообщила мне: - Послушай, мой брат позвонил и упомянул, между прочим, что друг Гюнтер из Мюнхена был у него в гостях. Вот и всё. Контакт, очевидно, состоялся, но все же что должно было это значить, я не знал. Ожидание продолжалось. До середины июля ничего не произошло. Я, как и было запланировано, во время отпуска поехал с семьей к родителям жены в Венгрию. Оттуда я каждые два дня звонил – имитируя необходимость служебных контактов с министерством - из телефонной будки Хельге. Примерно через неделю я услышал оговоренный пароль: она пожаловалась на ужасную мигрень. Я привел в свое оправдание безотлагательные проблемы на службе, оставил семью на остаток отпуска в Венгрии и улетел в Берлин.
Я встретился с Хельгой на конспиративной квартире «Бург». Незадолго до этого к ней снова приезжал брат. Он сообщил, что «Гюнтер» из БНД уже неоднократно посещал его и интенсивно расспрашивал обо всех подробностях. В заключение ему сообщили о местонахождении тайника в Восточном Берлине, описание которого он пересказал Хельге. Тем самым он выполнил необычное желание своей сестры и больше не хотел иметь ничего общего с этим делом. Прежде всего, по соображениям безопасности он не стал больше приезжать в ГДР.
Я очень сожалел, что брат Хельги прибыл как раз в то время, когда я застрял в Венгрии и поэтому не мог побеседовать с ним лично. После того, как теперь контакт с Федеральной разведывательной службой был, наконец, установлен, я охотно дал ему с собой в дорогу ряд практических предложений и советов для другой стороны, чтобы осуществлять будущее сотрудничество как можно более безопасно, просто и надежно. Впоследствии это оказалось очень важной помехой.

[Моргенштерн]

РАДИОКОНТАКТ И ТАЙНИК

Был жаркий летний день в начале июля 1978 года. Мы дождались сумерек и отправились в путь. Как нам сообщили, тайник находился в Плэнтервальде, парке близ Шпрее. Описанную тропинку мы нашли легко, равно как и заметный дуб с расколотым стволом. Пока я стоял на страже, Хельга сделала вид, что ей необходимо облегчиться, и присела на корточки. Вернувшись, она шепнула мне: - Все в порядке.
Мы поехали в наш «Бург». Там она вынула из сумочки толстую деревянную доску, величиной примерно 20x15 см, по ее цвету можно было догадаться, что она уже довольно долго пролежала во влажной лесной земле. Она была довольно прочной, и мне пришлось постараться, чтобы ее расколоть. Наконец, мне это удалось. Доска распалась на две части и внутри была видна небольшая ниша. В ней находилась запаянная в черную фольгу бандероль. Разрезав фольгу, мы нашли внутри: приветственную записку, 10 надписанных, но не запечатанных конвертов с западным адресом и адресом отправителя из ГДР, с наклеенной почтовой маркой ГДР, белый лист бумаги, длинную бумажную ленту со стоящими один под другим пятизначными числами, а также 400 западногерманских марок.
Приветственная записка была выдержана в дружеском, но деловом тоне. Она разъясняла способ кодирования информации с помощью колонок чисел на бумажной ленте и доски для ключей «Твоя звезда». Метод был таким: перевести буквы в числа, вычесть их из пятизначных групп чисел на ленте, что дает в итоге новые пятизначные группы, затем письмо с «маскирующим» безобидным текстом положить на жесткое основание, на него пустой лист бумаги, обработанный средством для тайнописи, сверху него уже другой лист бумаги, на нем написать новые пятизначные группы с сообщением, затем написать на "маскирующем" письме актуальную дату, положить в конверт, заклеить и бросить в почтовый ящик.
Следующая часть инструкций касалась одноканальной радиосвязи с запада на восток на частоте 3,7 и 4,1 МГц. Эти частоты можно было принимать только на радио с широким коротковолновым диапазоном. Каждые два часа вечером отправлялась новая радиограмма и повторялась на протяжении нескольких дней. Наш радиопозывной был 688. Четыреста марок были выделены для покупки соответствующего коротковолнового радиоприемника, потому что аппаратов с широким диапазоном коротких волн в ГДР не выпускали, их нужно было приобретать в валютном магазине «Интершоп» за твердую немецкую марку. Здесь я впервые сильно удивился. Это было очевидным опасным моментом, так как при покупке подобного товара в «Интершопе» можно было легко попасть под наблюдение. Если бы я был начальником контрразведки в МГБ, я бы регистрировал каждого покупателя такого приемника. Почему брат не привез нам этот радиоприемник? Можно было изменить его шкалу таким образом, что он действовал бы как совершено обычный приемник. На следующий день я со смешанными чувствами и 400 марками послал Хельгу в «Интершоп» на вокзале Остбанхоф. Предварительно я проинструктировал ее, как она могла бы узнать радио с широким коротковолновым диапазоном, так как спрашивать об этом продавца могло бы быть слишком рискованно. Вернувшись, она сияла. Мы ощутили заметное облегчение, так как никто ничего не спросил при продаже. Вечером в 8 часов мы напряженно сидели перед приемником размером с сигарную коробку, вооружившись каждый блокнотом и шариковой ручкой. Мы хотели записать возможное сообщение вдвоем, чтобы потом сравнить записанное и избежать ошибки. Точно в назначенное время на частоте 3,7 Мгц зазвучал нарастающий и ослабевающий звук «Гимна Весселя», прозванного так по фамилии прежнего президента БНД Герхарда Весселя. После этого последовало невыразительное объявление женским голосом: есть сообщения для..., для... и для 688, 147 групп. И вот дело пошло. Мы писали как пчелки. Передача продолжалась примерно пятнадцать минут. Затем началась настоящая работа: дешифровка, концепция ответа, кодирование текста ответа, записывание закодированного ответа средством для тайнописи на письме с «маскирующим текстом», проставление даты, заклеивание и отправка через почтовый ящик на площади Александерплац. Это оживленное место в центре Восточного Берлина находился достаточно далеко и от моей квартиры в юго-восточном районе Йоханнисталь, и также на почтительном расстоянии от конспиративной квартиры на Мариенбургер Штрассе.
Пока Хельга на следующий день, в воскресенье, ехала домой, я принялся за анализ нашей ситуации. Контакт с Федеральной разведывательной службой был произведен по-видимому без проблем. У нас была двусторонняя связь, с запада на восток по радио и с востока на запад посредством писем на условный адрес. БНД обещала период примерно в один год вплоть до нашего вывоза из ГДР. До тех пор я должен был продемонстрировать им свои возможности поставки информации и в определенной мере их доказать. Установление связи в форме личных контактов не было предусмотрено. Самый главный принцип сотрудничества: безопасность. Однако, они очень осторожно принялись за дело, подумалось мне. Они ведь получают то, что является наивысшей мечтой каждой разведслужбы, агента в самом внутреннем кругу в центральном аппарате противника, как будто преподнесенного им на блюде, и они даже не предпринимают попытку добиться из этого большего. Ведь можно было бы выведать целенаправленно определенные вещи, но они, похоже, интересовались только раскрытием агентов Штази на Западе. Я должен был им выдать их как можно быстрее.
Однако в своем ответном письме я сообщил им, что они получат эти имена только после моего перехода. Это было простой самозащитой, так как если они таким путем получат уже все сразу, зачем им тогда нас вытаскивать? Кроме того, БНД в любом случае инициировала бы соответствующие расследования, чтобы проверить мои указания, или, еще хуже, передало бы мои данные в Федеральное ведомство по охране конституции. Это означало бы огромную опасность для Хельги и для меня, так как, с одной стороны, агенты МГБ могли заметить соответствующие действия и сообщить на следующей встрече о своих подозрениях своим «кураторам», что повлекло бы за собой обязательное расследование у нас в министерстве, или же в ведомстве по охране конституции мог сидеть «крот» - агент ГДР, который сообщил бы на Восток о разработке моих НС западными службами контрразведки. Этот риск был просто слишком велик, из-за чего я сначала не называл никаких имен, но зато информировал о внутренних вещах, которые мог знать только человек на моей должности, например, новейшую структуру Главного управления разведки и имена соответствующих начальников отделов. Для начала это должно было их удовлетворить.
Мой анализ обнаружил еще одну проблему. От получения радиограммы до окончания написания ответного письма требовалось от трех до четырех часов высококонцентрированной работы, причем, насколько возможно, в спокойной обстановке. Однако у меня не было так много свободного времени. Мой нормальный рабочий день как офицера ГУР и так насчитывал от десяти до двенадцати часов. Добавьте к этому многочисленные командировки по всей ГДР для встреч с моими НС. Кроме того, мне необходимо было думать и о моей семье. В начале года родился наш второй ребенок, сын Андреас. Поддерживать без перерывов и ошибок контакт с БНД можно было только в том случае, если я смог бы приобщить Хельгу к получению радиограмм и отправке корреспонденции. У нее было относительно много свободных дней, потому что в отеле она работала посменно и по выходным. Тогда ей пришлось бы для каждой новой отправки приезжать в Берлин.
Мне пришлось подумать и над следующей проблемой. Где нужно будет опускать будущие письма на условный адрес? Я знал, что почтовый контроль МГБ был очень профессиональным и покрывал всю страну. Отдел М контролировал практически все почтовые отправления на Запад и открывал те из них, которые казались им несколько подозрительными. Я подумывал, не опускать ли мне письма во время моих командировок в разных местах, но тогда, если контрразведка МГБ обнаружит их, она, возможно, сравнив эти факты с датами и местами моих командировок, сможет выйти на меня. Вариант использования всегда одного и того же почтового ящика, тем более, что так называемый отправитель жил как раз поблизости, я тоже отверг, так как за ящиком можно было установить визуальное наблюдение. В общем, мне казалось предпочтительным выбрать несколько почтовых ящиков в разных местах в Восточном Берлине, за исключением близких к моему месту жительства и к объектам органов госбезопасности. Наконец, я решил выбрать центр города и несколько почтовых ящиков в плотно заселенном районе Пренцлауэр Берг.
В конце своего анализа я составил список источников опасности: во-первых, глупый случай, во-вторых, моя жена, в-третьих, связь с Хельгой и, в-четвертых, почтовая связь.

КОНТРРАЗВЕДКА НАЧИНАЕТ ПОИСК
Что произошло потом, я могу реконструировать по полученным позднее сообщениям, примерно так:
Товарищ М. роптал на свою судьбу. Из-за, в общем, незначительного служебного проступка, управления машиной в состоянии опьянения, его сняли с его прежнего места службы во Втором главном управлении, занимающемся контрразведкой, и перевели в Третье главное управление, отвечающее за радиоперехват и контрразведку в области средств связи. Более скучной службы трудно себе представить. В трехсменном режиме он и его коллеги должны были следить за известными радиопередатчиками иностранных спецслужб, в частности прослушивать и записывать радиограммы БНД и ЦРУ. «Гимн Весселя» постоянно преследовал его, и однажды он даже стихийно принялся его насвистывать, весьма удивив этим своих коллег.
Прекрасным летним вечером в конце июля 1978 он сел перед высокочувствительным приемником советского производства, надел удобные наушники западного производства и установил частоту 3,7 Мгц. Он знал позывные радиостанции Федеральной разведывательной службы почти наизусть, а также обычную продолжительность передач. Сидящие в ряд с ним его коллеги делали то же самое на соответственно других частотах. Так как никто не может все рабочее время на протяжении дня слушать и записывать группы пятизначных чисел, часть смены занималась также анализом услышанного: сколько радиограмм было послано, к кому они были направлены, насколько длинным был соответствующий пакет сообщений, как часто его повторяли? Профессионалам Третьего главного управления было ясно, что БНД посылала целый ряд слепых радиограмм, то есть, таких, у которых не было получателя, и что номера позывных получателей периодически менялись. Но, тем не менее, определенные образцы были установлены. К изменениям следовало прислушиваться. Большего из этого также нельзя было сделать, так как закодированные радиограммы невозможно было расшифровать.
Часы показали восемь. Сначала «Гимн Весселя», затем обзорное объявление: есть сообщения для... В том числе впервые позывной 688 и сразу с 147 группами. Товарищ М. слегка поморщил лоб. Такое длинное сообщение было необычным. Новая игра БНД? Но целых пятнадцать минут, только ради забавы?
В конце смены он доложил своему начальнику о новом адресате и необычно длинной радиограмме. Тому это тоже показалось загадочным и он решил завести дело на радиопозывной 688, который получил псевдоним «Пират». Последовало распоряжение фиксировать и записывать все последующие сообщения. До конца сентября удалось задокументировать четыре радиограммы позывному 688, каждая из которых была длиннее обычного. Кроме этого радиограммы необычно часто повторялись. Из этого следовали лишь два вывода: либо радиоотдел Федеральной разведывательной службы от скуки маялся дурью, либо действительно появился настоящий новый шпион, который был настолько важен, что ему отправляли очень длинные сообщения, которые он должен был принимать в любом случае, потому их повторяли так часто. «Пирата» приняли всерьез и доложили о нем начальнику Второго главного управления, только что получившему ученую степень доктора генерал-майору Гюнтеру Кратчу, с 1976 шефу контрразведки ГДР. В высоком, полном и добродушно выглядевшем генерале на первый взгляд не были видны его острый ум и исключительный профессионализм. Но он полностью контролировал свое ведомство и очень осложнял западным разведслужбам их попытки ступить своей шпионской ногой на землю ГДР.
(Здесь я позволю себе забежать вперед. После конца ГДР я несколько раз встречался с товарищем Кратчем, и мы обменивались профессиональным опытом, причем он рассказал мне также и о подробностях поиска меня до и после 1979 года. Наконец, я прямо спросил за бокалом коньяка в саду его дома в пригороде Берлина: - Почему ты все-таки не поймал меня? У же был почти у тебя в руках. Не хватило только небольшой настойчивости. Кратч ответил: - Ты не представляешь, что мне пришлось выслушать от Мильке по этому поводу. Я не знаю, в чем там, в конечном счете, было дело, мы не хотели поспешных действий, собирались действовать наверняка. Наверное, подсознательно я чувствовал к тебе даже симпатию, в конце концов, я ценил настоящих профессионалов, у нас их не так было много в МГБ. Генерал Кратч хотел еще написать книгу, причем, я должен был ему в этом помочь, но потом он очень серьезно заболел и умер в мае 2006 года. Он был честным, открытым, прямодушным человеком и действительно искренне верил в мечту о социализме и о лучшем обществе).
А тогда Кратч вызвал к себе начальника подотдела 1 подполковника Бомбик и обсудил с ним дело «Пирата». Бомбик вскочил от неожиданности: - Это очень похоже на нашего «Шакала»! Как оказалось, другое служебное подразделение уже напало на след нового шпиона. Теперь их силы были объединены в розыскную группу «Шакал», и об этом доложили министру Мильке. Давление на контрразведку после этого еще более возросло, так как нужно было как можно скорее выследить врага в собственной стране и обезвредить его.

ОСОБЫЙ КОНТРОЛЬ ЗА ПОЧТОЙ НА ЗАПАД
Если верить одному анекдоту, некий благородный офицер британской разведки, которому передали перехваченное вражеское письмо с важной информацией, кисло скривил лицо и заметил: «Джентельмены не читают чужую почту».
В ГДР прогнали дворянство, и лордов такого вида тут не было. Здесь у Министерства государственной безопасности и его отдела М были совсем другие принципы. В большом здании почтамта недалеко от Шёнхаузер Аллее в отдельных кабинетах сидели десятки служащих МГБ перед корзинками, полными писем и открыток. У этих писем была общая судьба: им предстояло пересечь границу в западном направлении. Если бы дела обстояли по желанию Эриха Мильке, возможно, вообще не было бы никакого непосредственного контакта с врагом, так же как это долгое время происходило в Северной Корее, но такой подход не соответствовал требованиям партийного руководства, которое было заинтересовано в улучшении имиджа ГДР на международном уровне, а также нуждалось в обмене для выживания экономики. Но то, что нельзя было предотвратить, хотели, по крайней мере, контролировать. Таким образом все письменные отправления на запад проходили контроль органов государственной безопасности в отдельных районах ГДР. Там за ними подглядывали и обнюхивали. Все адресаты и отправители сравнивались с длинными списками, и если была заявка на почтовый контроль, письмо или бандероль отсортировывали, открывали, контролировали и либо копировали и отправляли дальше адресату, либо конфисковали.
23 или 24 августа 1978 года один из усердных шпиков провозил одно письмо возле своего носа и унюхал кое-что затхлое. Сразу зазвонили колокола тревоги. Именно для таких случаев этих товарищей и учили. Здесь было не обычное свежее письмо, а пролежавшее спрятанным уже довольно долго, очевидно, где-нибудь во влажной среде. Письмо тут же открыли с помощью пара и передали для химической проверки в отдел 34 МГБ. И там под совершенно безобидным текстом на самом деле проявился написанный тайнописью шифр: группы пятизначных чисел, в общей сложности 129.


Кому:

Госпожа Х. Больцинг
Отправитель:
D-3352 Айнбек
Неддинштрассе 75

От:

Г. Мёлер
DDR 102 Берлин 2
Хольцмарктштрассе 75
22.08.1978
Дорогая Хайде!

Твое письмо, за которое мы тебя сердечно благодарим, очень успокоило нас, все же, ты была раньше очень подавленной. Однако, как ты видишь, всё однажды оборачивается к лучшему, и первые признаки этого уже видны.
Угроза с адвокатом кажется уже несколько помогла с Максом.
Надо надеяться, вы тоже действительно получите теперь все деньги, что Макс вам должен.
Хорошо хотя-бы то, что он больше не живет в Айнбеке и тебе не приходится встречаться с ним каждый день.
Хотя это, наверное, не очень хорошо, если вы раньше так нравились друг другу, а теперь приходиться общаться через адвоката, но после того, как вы своим разводом подвели окончательную черту, нужно теперь чисто решить и вопрос с финансами.
Вероятно, ты сможешь, если ты получишь деньги от Макса, позволить себе, наконец, машину, которую ты уже давно хотела купить, и тогда однажды приедешь к нам на ней.
Все же для нас намного труднее при ехать к вам.
Бабушка, наверное, также с удовольствием бы предприняла однажды снова такую поездку, что она охотно делала, пока дедушка еще был жив.
Мы ужасно были бы рады вашему посещению.
Корнелию, естественно, особенно интересует Урсула, которую она всегда называет своей подругой, хотя они обе пока еще никогда не виделись.
Мы рады, что у тебя на горизонте появилась светлая полоса и передаем вам всем троим наш самый сердечный привет
Ваши
Гизи, Райнер и Корнелия
(BStU, MfS, MBA41 / 78, Bl. 22-24)
______________________________________________________________________
Теперь могло быть лишь два варианта последующих действий: либо изъять письмо, чтобы помешать шпионской переписке и заставить шпиона занервничать, либо отправить письмо дальше адресату, чтобы шпион по-прежнему считал, что он в безопасности, побудив его тем самым к следующим письмам, вследствие чего можно было бы медленно очертить круг подозреваемых лиц и разоблачить шпиона. С группами чисел, т.е. с шифрованным текстом, ничего нельзя было сделать, для этого понадобилась бы кодирующая лента. Все же, только я один знал ключ, и я по инструкции отрезал использованную часть, сжег и спустил пепел в туалет.
Товарищи из отделена М доложили «наверх», и было решено отправить письмо по адресу, в надежде, что шпион или противоположная сторона совершат когда-нибудь ошибку, с которой можно было бы начать его поиск. Итак, группы чисел шифра снова сделали невидимыми, письмо умело заклеили и поместили в почтовый мешок, отправившийся на запад. Как я позже узнал, это было наше второе письмо Федеральной разведывательной службе, первое ускользнуло от контроля.
Между тем произошло кое-что, изменившее мои планы. Хельгу и меня проверила полиция во время купания в озере, которое, к сожалению, относилось к запретной военной зоне, причем у нас также взяли наши анкетные данные. При этом хотя у меня и было фиктивное удостоверение личности с вымышленным именем, все же, при соответствующем расследовании можно было бы выйти на мою настоящую фамилию. Тогда открылась бы связь критически настроенной к ГДР официантки из Оберхофа и женатого офицера Штази из Берлина. Это означало, что часы тикали и мы жили во взятом взаймы времени. Это побудило меня отказаться от моей первоначальной сдержанности по отношению к Пуллаху и приступить к ускорению всего процесса. После того, как во второй радиограмме от меня потребовали выдать настоящие данные некоторых западных агентов, так как на другой стороне, очевидно, боялись, что их обведут вокруг пальца, я согласился при условии, что пока против этих людей ничего не будут предпринимать, так как это угрожало бы мне. В этом отношении второе письмо содержало очень взрывоопасные анкетные данные нескольких западных НС, и с точки зрения МГБ было бы разумно не пропускать его дальше. Но там никто не мог этого знать. Теперь БНД со своей стороны установила, что письмо было открыто, и потребовала от нас, чтобы мы при следующем отправлении использовали другой условный адрес. Разумеется, при этом все эти фиктивные отправители все равно были из центра Восточного Берлина, однажды на Хольцмарктштрассе, в другой раз на Карл-Маркс-Аллее. Как мне представлялось, было бы лучше хоть и оставить лжеотправителей в Берлине, но в более удаленных друг от друга окраинных районах. Я опускал бы письма каждый раз в другом месте, и MГБ не смогло бы сконцентрироваться на одном районе. Следующему письмо от 21 сентября, правда, удалось невскрытым попасть на Запад.
При добросовестном анализе перехваченного второго письма товарищам бросилось в глаза, что очень своеобразный почерк в цифрах в «маскировочном» письме отличался от написания цифр в дате письма 22.8, которую я вписал позже. У контрразведки тем самым появился первый, пусть даже крохотный образец почерка шпиона и она проинструктировала точно сравнивать цифры во всех перехваченных в будущем письмах.
В то волнующее время состоялась моя первая настоящая командировка на Запад. Она привела меня вместе с моим шефом Кристианом Штройбелем в конце сентября 1978 года в Хельсинки для встречи там с нашим очень важным агентом Герхардом Арнольдом, псевдоним «Штурм». Я сообщил и БНД об этом путешествии в своем (перехваченном, но затем отправленном по адресу) письме от 22 августа и назвал отель, где мы собирались остановиться. Условия въезда в Хельсинки не были сложными, и мне повезло, что мой чемодан появился на транспортной ленте раньше, чем чемодан Кристиана. Сделав вид, что мне срочно нужно в туалет, я уже прошел через таможенный контроль, чтобы посмотреть, не ожидает ли меня что-то непредвиденное. И действительно. Рядом с ожидавшим нас резидентом ГУР в Хельсинки Клаусом Детлоффом, я к своему ужасу увидел брата Хельги, который очевидно понятия не имел, с кем он стоит рядом. Не захочет ли он поприветствовать меня, причем, возможно, где-то на заднем фоне стоит и сотрудник БНД, направленный сюда, чтобы проверить, существую ли я в реальности? Беспрецедентная глупость с профессиональной точки зрения. Мне не оставалось ничего другого, кроме как отвернуть взгляд в другую сторону и очень незаметно покачать головой.
Лишь немного позже подошел и Кристиан, и мы вместе поздоровались с резидентом ГУР. Я пояснил, что всё еще не успел облегчить мой мочевой пузырь и исчез в туалете зала для прибывающих пассажиров. К счастью брат Хельги уже ждал меня там. Невозможно даже представить себе, что было бы, если бы он пришел позже, и резидент бы это заметил. Мы пообщались только очень короткое время. Я предложил встретиться сегодня ночью в нашем отеле «Клаус Курки». У нас с Кристианом были разные номера. Брат Хельги быстро передал мне спичечный коробок, сказав, что информация для меня спрятана в двойном картоне крышечки. Я со своей стороны отдал ему паспортные фотографии Хельги, ее сына и меня, привезенные с собой, они, возможно, могли пригодиться для нашей эвакуации. Позже выяснилось, что это была абсолютно правильная идея. Потом мы снова расстались.
По дороге в город Детлофф явно слишком часто проверял, нет ли за нами «хвоста». Было ли это стандартным поведением резидента или он что-то заподозрил и стал недоверчивым? Эта ситуация немного действовала мне на нервы, но потом все успокоилось. Мы в спокойной обстановке осмотрели вырубленную в скале церковь Темппелиаукио, а затем поехали домой к Детлоффу. Уже после первой рюмки водки «за встречу» резидент спросил меня, в первый ли я раз нахожусь «снаружи», то есть, на Западе. Я ответил, что да. Кажется, это его успокоило. Кристиан ни о чем этом не догадывался. Я и сам удивился, что я во всем прочем чувствовал себя совершенно спокойным и нормально себя вел, тогда как Кристиан, несмотря на свой прежний опыт поездок на Запад, был довольно скованным. Но встречи с БНД в Хельсинки так и не состоялось. Напрасно я ждал ночью стука в дверь моего номера.
Зато после моего возвращения контакт с другой стороной стал намного интенсивнее. Многочисленные радиограммы и письма с тайнописью направлялись туда и сюда. Однажды сообщение из Пуллаха было таким объемным, что по радио было передано лишь описание тайника, где был спрятан собственно сам текст. Он находился в сломанной отвертке на горе Трюммерберг в берлинском районе Фридрихсхайн..
О некоторых этих действиях пронюхала и контрразведка, как я узнал впоследствии. За это время начался интенсивный розыск меня, «Шакала», и Хельги, «Борсте» («Щетина»). После того, как в руки контрразведчиков попали первые образцы наших почерков, они обязательно хотели разоблачить и арестовать лиц, оставивших эти письменные следы.

ПЕРЕДАЧА МАТЕРИАЛА ПО ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ


Когда ГУР вербовало нового шпиона, на него создавалось два досье: личное дело и рабочее дело. В первое попадали все документы о личности агента, то есть, биография, данные о родственниках, результаты дознаний, анализ рисков для безопасности, оценки, награды, поощрения, план по связи и кое-что еще. (Так требовалось, по меньшей мере, по правилам, причем, естественно, были также и исключения. У некоторых очень важных источников подлинные личности были полностью защищены, не было никаких личных данных, и связь с ними осуществлялась только через тайники: товар в обмен на деньги).
Рабочее дело содержало наряду с этим все отчеты о встречах, поставки материала, оперативные планы, отчеты о командировках, сведения из других служебных подразделений и многое другое. Со временем одной папки рабочего дела больше не хватало, и приходилось заводить новую папку. Через некоторое время прибавлялся третий том и т.д. У многолетних бойцов их могли быть десять и больше. Этого было слишком много даже для самого большого сейфа для документации, поэтому со временем перешли к переводу документации на микрофиши. У некоторых НС одновременно было микрофильмировано и их личное дело. как правило, создавались четыре экземпляра. Один получал ответственный сотрудник, один попадал к его начальнику, один шел в регистратуру ГУР, а четвертый – не знаю куда. В течение всего времени моей службы во внешней разведке местонахождение микрофишей никогда не контролировалось. Я знал, что день Х уже близок и предложил БНД передать им пакет микрофишей. Я представлял себе это довольно просто: устроить тайник в Берлине, положить туда материал, проинформировать БНД письмом на условный адрес, а потом в Берлин приедет их курьер с контейнером, то есть, с сумкой с тайником или чем-то подобным, и заберет горячий товар. В конце концов, речь шла о нескольких тысячах переснятых страниц из личных дел вместе с относящимися к ним шпионскими делами. Уже одна лишь содержащаяся в них информация нанесла бы сильный удар по ГУР и всему МГБ и очень осложнила бы их жизнь.
Но я просчитался, упустив из виду очень важное обстоятельство. Федеральная разведывательная служба побоялась прислать курьера, и предложила вместо этого так называемый Zug-TBK, буквально «мертвый почтовый ящик в поезде», который ехал с востока на запад. Я, узнав об этом, мог только покачать головой. (Когда я позже рассказал об этом случае в ЦРУ, то столкнулся с удивлением и растерянностью с их стороны. Только чтобы не потерять курьера, БНД пошла на гигантский риск. Здесь, пожалуй, подошло бы изречение: больше страх, чем патриотизм). По радио мы тогда получили инструкции, какой поезд мы должны были выбрать, какой вагон, какой туалет и какой метод крепления. Я соответствующим образом подготовил материал. Все микрофиши были добросовестно упакованы, завернуты в черную фольгу и обмотаны несколько раз шпагатом и рыболовной леской, чтобы пакет был гибким при креплении. Поезд, о котором шла речь, должен был проехать по территории ГДР из Западного Берлина в Кёльн.
Кому из нас двоих предстояло провести эту операцию? Собственно, такой риск это мужское дело, но Хельга за это время уже поняла, что дорогой Господь Бог дал мне две левые руки и две левые ноги. Потому она настояла взять все дело в свои руки. В конце концов, в этой операции на карту была поставлена жизнь и смерть нас двоих.
Когда мы незадолго до операции проверили расписание поездов, чтобы решить, где Хельге следовало войти и снова выйти, мы не поверили своим глазам. Поезд, о котором нам сообщили, был поездом межзонального сообщения, который следовал по территории ГДР вообще без остановок. Я ужасно испугался. Что это за партнеры, на которых я положился? Ни малейших признаков профессионализма. Или же это была проверка? Мне следовало действовать самостоятельно и при этом очень быстро. Если обещанный материал не попадет в Пулах, нас, вполне возможно, просто бросят на произвол судьбы. Но мы уже довольно далеко зашли и подозревали, что на наш след уже вышли. Я хорошо знал свою «контору». Потому я попросил Хельгу отправить по условному адресу телеграмму и строго внушил ей писать по возможности четкими печатными буквами, потому что ясно понимал, что оригинальный бланк телеграммы попадет на стол почтового контроля Штази. У меня в то время еще и мысли не было, что условный адрес уже хорошо известен контрразведке, потому что БНД не сочла необходимым сообщить мне, что наши письма вскрывались, и потому условный адрес был раскрыт. Очевидно, они хотели сэкономить свои силы при поиске нового адреса. Как выяснилось впоследствии, дело обстояло еще абсурднее. Условного адреса вообще не существовало. Это был так называемый адрес для отсылки за выехавшим адресатом. Но телеграммы не отсылались, а отправлялись назад. И внезапно на столе у контрразведки оказался весь процесс
Я за это время подыскал в расписании новый поезд и выбрал тот, который следовал из Лейпцига в Мёнхенгладбах. Но тут появилась следующая проблема. Только после того, как горячий товар был бы надежно спрятан в определенном туалете поезда, мы смогли бы с уверенностью проинформировать другую сторону, чтобы она в месте прибытия вынула посылку. В противном случае, была вероятность, что поезд бы переформировали или при следующем случае снова использовали на маршрутах внутри ГДР. Не говоря уже о том, что было бы, если бы таможенники ГДР обнаружили пакет во время интенсивных проверок при въезде. Поэтому требовалось снова отправить телеграмму, но уже на другой условный адрес, а для надежности мы решили еще и позвонить брату Хельги, чтобы в закодированном виде сообщить ему номер поезда и номер вагона.
Итак, Хельга взяла микрофиши и в ноябре отправилась в Лейпциг. Сразу после отхода поезда она посетила туалет. От меня она получила четырехгранный ключ, которым можно было открыть крышку на потолке туалета. За ней находилась шахта с трубами для воды и отопления. Вниз, в направлении рельсов, шахта была открыта. При моей знаменитой неловкости у меня пакетик наверняка бы выскользнул из рук и упал на пути. Но Хельга хладнокровно укрепила его на одной из труб и снова закрыла крышку. Как выяснилось, крышку, очевидно, очень долго не открывали, потому что туча хлопьев сажи вылетела оттуда и запачкала все туалетное помещение. Хельге пришлось пожертвовать частью своего нижнего белья, чтобы почистить помещение, чтобы никто ничего не заподозрил.
Выйдя в Эрфурте, она проинформировала своего брата и меня, после чего я послал телеграмму. Сыщики Штази тоже получили на свой стол эту телеграмму с обратной почтой, так как ее тоже невозможно было доставить, и теперь могли предполагать, о каком поезде, к примеру, могла идти речь. Они догадывались, что указанные в телеграмме сведения не верны, а другая сторона должна была, основываясь на них, используя определенный ключ, что-то добавить или отнять, но теперь у них уже были конкретные исходные данные. Они уже радовались возвращению соответствующих поездов, предполагая, что другая сторона не получила сообщение и, таким образом, совсем ничего не знала о передаче. Когда поезда межзонального сообщения, которые они подозревали, возвращались назад в ГДР, техники МГБ разбирали каждый туалет каждого вагона вплоть до отдельных деталей. Гигантская акция - но без успеха. Дублирование передачи информации через брата оказалось великолепной идеей.
Если нам, в конечном счете, удалось успешно провести эту щекотливую акцию и убедить тем самым Федеральную разведывательную службу в серьезности нашего материала, то другой, довольно банальный процесс оказался для нас серьезной проблемой. У Хельги была слабость к отшлифованному вручную горному хрусталю. Она собрала маленькую, но серьезную коллекциею, а так как наш уход был уже близок, она не хотела оставлять лучшие куски образцы жандармам из Штази. Как раз в это время, как мы позже узнали, осуществлялась большая операция почтового контроля «Адлерфлуг» («Полет орла»), направленная против нас, в ходе которой подверглись проверке ни много, ни мало, 460 тысяч почтовых отправлений. При сравнении почерков охотники на шпионов вышли, таким образом, на имя Хельги и на ее адрес. Чтобы действовать наверняка, однако, они сначала 20 декабря запросили оценку эксперта по почеркам. Слава Богу, было время Рождества, причем самого настоящего Рождества, с сильным морозом и снегом, а к тому же и с новогодними отпусками. Только 3 января 1979 года поступила экспертиза отдела 32 оперативно-технического сектора. В ней говорилось, что Михновски, Хельга, являлась вероятным автором текстов телеграмм на западные условные адреса. Теперь началась захватывающая охота.
Но все же нам помогла зима 1978 года, одна из самых холодных и самых снежных зим за последние десятилетия. Значительные части территории ГДР были непроходимы, тонули в хаосе, частично было нарушено энергоснабжение, на севере Национальной народной армии приходилось целыми днями чистить от снега заметенные деревни, используя танки-бульдозеры. До Оберхофа едва ли можно было добраться, отели оставались закрытыми до наступления нового года. Так как даже в Министерстве государственной безопасности не хватало зимних шин, только 20 января удалось организовать необходимую командировку в Тюрингский Лес, чтобы проверить Хельгу Михновски, допросить и при необходимости арестовать. Но к тому времени птички уже упорхнули. Товарищи смогли лишь детально задокументировать свою неудачу.


(Далее в главе приводятся документы из архива Штази:
1. Отчет о служебной командировке в районное управление МГБ в Зуле с цельюц контрольно-проверочных мероприятий Хельги Михновски c хроникой ее оперативной разработки.
2. Отчет по делу оперативной проверки «Танне» («Ель») путем почтового контроля за перепиской Хельги Михновски (дело «Борсте»)


ПОСЛЕДНИЕ ДНИ «ШАКАЛА» В ГДР

После того, как документы прибыли в Мюнхен, все внезапно начало происходить действительно быстро. Очевидно, у БНД теперь испарились все сомнения в подлинности ее двойного агента. В следующей радиограмме был снова описан очередной тайник. Все же, как я вынужден был убедиться, место для него было избрано не особенно умело: ниша под тротуарной плиткой на наружной лестнице перед Старой Национальной галереей на Музейном острове. Здесь крылись два опасных момента. С одной стороны, курьер при создании и закладке тайника мог попасть под наблюдение, а с другой стороны, я подвергался риску в момент его опустошения, так как за местом могли следить. Кроме того, это могло привлечь внимание слишком многих людей в этом хорошо обозреваемом месте. Я выбрал самое раннее утро. Холодная зима снова оказалась моим помощником. При двадцати градусах мороза все стремились находиться в тепле, а возможного наблюдателя я легко бы узнал по белому пару изо рта. Я смог беспрепятственно изъять новую передачу, которая снова была запаяна в черную пластиковую пленку. Содержание ее включало заграничный паспорт ГДР с многоразовой выездной визой для всех иностранных государств, а также желтой карточки регистрации въезда и выезда и справки об обмене валют, которые также требовались для перехода границы. Приложенное письмо разъясняло в незашифрованном тексте условия. Мне следовало в Магдебурге сесть на скорый поезд из Берлина в Ганновер, выйти в Ганновере и подойти к эротическому кинотеатру на вокзале. Там бы со мной встретились. Но потом следовало: лишь когда я прибуду в Ганновер, можно будет начинать эвакуацию Хельги и ее сына.
Было 13 декабря. Я вызвал Хельгу в Берлин, у нее, к счастью, было несколько выходных дней. От вокзала Лихтенберг мы отправились напрямик к «Бургу». Там я дал ей прочитать письмо и увидел, как ее руки начали дрожать, и лицо становилось все бледнее. Она, очевидно, опасалась того же, что и я: Другая сторона при случае могла бы решить оставить их. Прежде чем я сказал хоть что-то, Хельга собралась с силами и заявила: »Иди ты, мы последуем уже за тобой. Я восторгался ее мужеством, но не хотел принять, однако, этой жертвы. Хельга находилась так же глубоко в этом деле как я сам, она взяла на себя такой же риск, или даже еще больший. Имелось только одно решение: мы должны уходить вместе. Это не обсуждалось. Не полагаясь на сложные письма по сомнительным условным адресам, Хельга позвонила своему брату и сообщила ему в замаскированной форме наше однозначное решение.
16 декабря, в субботу, я снова ехал к «Бургу», чтобы в одиночестве спокойно поразмышлять над возникшим положением и обдумать возможные шаги. Сначала я попристальнее просмотрел документы для поездки, переданные мне БНД. Паспорт ГДР, кажется, был в порядке, но в нем отсутствовали отметки о предыдущих въездах и выездах. То есть, это был новый, ранее не использовавшийся документ. Но этому не соответствовали дата выдачи паспорта и дата получения выездной визы, так как они отнюдь не были новыми. Толковому сотруднику паспортного контроля это могло показаться подозрительным. Сотрудники подразделений паспортного контроля на пограничных переходах хоть и носили форму пограничных войск, но на самом деле все были сотрудниками Шестого главного управления МГБ и были соответствующим образом хорошо обучены. Вслед за тем я сделал еще одно ужасное открытие: Как цвет глаз был написан в паспорте «серый», хотя мои глаза были отчетливо коричневого цвета, почти даже темно-коричневые. Наконец, моя желтая карточка регистрации въезда и выезда тоже не выдержала бы более тщательную проверку. Так как я регулярно по несколько раз в месяц отправлял своих НС на Запад, я имел о ней представление. Присланная мне карточка была старого образца, который уже не использовался. О да, после неудачи с первым тайником в поезде, мое доверие к способностям пуллахцев уже порядком пошатнулось. С такими документами я, вероятно, приземлился бы прямо в тюрьме. Может, они специально рассчитывали на мое разоблачение, после того как получили первую поставку материала? Может, я слишком много уступил им?
Как раз вопрос паспорта был для меня важен, я долго им занимался. Ходили слухи, что на выездных визах ставили секретные защитные знаки, которые были известны только служащим паспортного контроля, и которые периодически менялись, как пароли. У меня были очень близкие дружеские отношения с нашим соседом по дому Гюнтером Либхеном, капитаном МГБ и начальником подразделения паспортного контроля пограничного перехода на берлинской Хайнрих-Хайне-Штрассе. Мы вместе провели несколько летних отпусков в Прерове на Балтийском море, и я на нудистском пляже выманил у него много деталей организации пограничной охраны и проверки паспортов. Тайных защитных значков не существовало, я это знал, но мне также было ясно, как добросовестно на границы принимали во внимание каждую деталь в паспортах.
Ничего другого мне не оставалось, как снова искать собственный выход. Я вспомнил, что у меня был еще дипломатический паспорт, который я использовал для поездки в Хельсинки, он лежал в моем сейфе для деловых бумаг, так как его до сих пор никто назад не потребовал. С ним я мог бы уехать когда и куда угодно. Вот его я и хотел попробовать использовать.
Мне следовало как можно быстрее проинформировать Пуллах о новой ситуации. Но в последней тайниковой передаче не прилагались никакие новые предписанные письма, куда я мог бы вписать свое сообщение с помощью тайнописи, а письма из первой передачи были уже израсходованы. Поэтому я написал в незашифрованном виде трогательное письмо бабушки своему внуку на западе по поводу близкого Рождества. Это была мудреная затея, так как одни профессионалы не должны были раскусить истинный смысл послания, а другие профессионалы, напротив, должны были суметь его понять. В качестве адреса отправителя я выбрал дом престарелых для функционеров СЕПГ в Берлине. Используя в письме договоренные слова, я предложил дать четыре недели отсрочки для перехода, так как мне сначала нужно было найти собственные способы, и еще раз настаивал на гарантиях для Хельги и ее сына. Теперь днем X должно было стать 18 января 1979 года. Этот день я выбрал обдуманно, так как это был четверг, а в пятницу утром согласно очередности были предусмотрены два часа занятий спортом, потому по-настоящему рабочий день начинался только около десяти часов утра. Только тогда бы обнаружилось мое отсутствие. Это дало бы еще несколько часов дополнительной форы для Хельги и ее сына.
Так началось ужасное время ожидания, совпадавшее с Рождеством и Новогодним праздником 1979 года. Я до сих пор не понимаю, как мне удалось тогда оставаться внешне спокойным и не дать никому заметить что-либо необычное в моем поведении. Вероятно, я в душе уже подвел окончательную черту, потому что я либо вскоре бы ушел, либо был бы мертв. Если бы мои прежние действия всплыли на поверхность, смертной казни я бы не избежал, это мне было совершенно ясно. Но без риска как раз ничего нельзя было достичь.
Зима 1978/79 года была самой холодной и самой тяжелой на моей памяти. Незадолго до Рождества температура резко упала с пятнадцати градусов тепла до двадцати градусов мороза всего за несколько часов. Только что шел дождь, и внезапно все покрылось скользким льдом. К этому добавился бесконечный снегопад. Движение по дорогам прекратилось почти полностью, и многие дни только немногие осмеливались выйти на улицу. МГБ тоже значительной частью было парализовано. Разумеется, радиоконтроль по-прежнему функционировал, и он зарегистрировал 20 декабря 1978 года возобновление передач для шпиона с позывным 688. Федеральная разведывательная служба не посчитала необходимым за это время сменить радиопозывной. Однако, из-за праздников, к счастью, только 2 января дошло до анализа обработки по делу «Борсте». Теперь, исходя из сравнения разных образцов почерка, они пришли к выводу, что в деле замешаны два преступника. Мое письмо с незашифрованным текстом, написанное в середине декабря, было выловлено из почты и обработано, но затем на него 4 января все же поставили почтовый штемпель и отправили на Запад. Так как в нем не было обнаружено признаков использования средства для тайнописи, контрразведке о нем тоже не сообщили. Только когда я много лет спустя прочёл об этом, мне стало понятно, как невероятно мне тогда повезло.
Мой план предусматривал выезд 18 января сначала в Прагу - в зависимости от погоды машиной или поездом. Для въезда туда не требовалась виза, лишь удостоверение личности, а в моем письменном столе их было несколько с моей фотографией, но на различные имена. Оттуда тогда я с дипломатическим паспортом вылетел бы в Федеративную республику. Это казалось совсем простым. Поэтому я подал заявку на 18 января на одну из моих обыкновенных командировок в Галле и Карл-Маркс-Штадт, откуда я официально должен был вернуться во второй половине 19 января. Это должно было создать свободу действий для вывоза Хельги и ее сына.
Но все случилось иначе. За неделю до запланированного дня X мой руководитель реферата Петер Бертаг зашел в мою комнату и самодовольно спросил: А ну-ка, рассказывай, с каких пор ты тайком катаешься в Западный Берлин? Всё, подумал я, вот и всё. Впрочем, ухмылка на его лице заставляла предположить какой-то двойной смысл в вопросе, потому я с легкомысленным видом ответил: - Там на Кудамме есть одна шлюшка, из-за которой я, к сожалению, потерял голову. Петер ухмылялся. - Ну, тогда возвращай поскорей свой диппаспорт, пока ты ничего от нее не подхватил. Я попросил прощения: - Мне жаль, я просто-напросто забыл его вернуть. Затем я подошел к сейфу для документов, и, изобразив длительное копание в куче хранившихся там паспортов, вынул его и передал ему. Петер исчез с ним в кабинете начальника отдела.
Я сидел как окаменевший в своей комнате. Мой запасный выход был отрезан. Или все еще хуже, может, они меня разоблачили, и тут же последует мой арест? Когда я вскоре после этого еще раз встретил Петера в холле, он, однако, проурчал только: - Разгильдяй! Очевидно, упущенный мною возврат паспорта был замечен только в ходе рутинной канцелярской проверки, и более глубоких причин требования возврата не было. У меня было, скажем так, счастье в несчастье, впрочем, несчастье состояло в том, что у меня больше не было надежного пути для выезда за рубеж. Итак, мне все-таки пришлось бы воспользоваться переданным мне БНД фальшивым загранпаспортом ГДР. Но карточку регистрации въезда и выезда мне в любом случае следовало заменить новой. Для этого у меня был свой план. Также я надеялся на то, что контролеры на границе предположат во мне выездного НС и проявят некоторый задаток доверия по отношению к «коллеге».
Вскоре после этого мне угрожала следующая неприятность. У нас всех были служебные пистолеты марки AP-9 венгерского производства, и я в такой напряженной ситуации очень хотел бы держать пистолет поблизости. Оружие хранилось в закрывавшемся каждый день служебном сейфе соответствующего офицера. Теперь в январе поступило новое распоряжение о том, что оружие нужно сдавать для хранения на центральном складе оружия. Причина не называлась, но ходили слухи, что в последнее время произошло сразу несколько случаев самосуда и самоубийств с применением служебного оружия. Однако в середине января состоялась ежегодная демонстрация памяти убийства Розы Люксембург («свобода это всегда свобода инакомыслящих») и Карла Либкнехта. Во время ее МГБ должно было обеспечивать безопасность партийного и государственного руководства на пути к кладбищу социалистов в берлинском районе Фридрихсхайн. Как свежеизбранный секретарь партийной ячейки нашего отдела, я хотел идти впереди, показывая всем хороший пример того, что на меня можно положиться даже в самый жуткий мороз. Мы получали для этой операции наши пистолеты. Когда спектакль закончился, я остановился на пути домой и засунул оружие в снег. На следующий понедельник на пистолете появилась небольшая ржавчина. Ответственный за хранение оружия, увидев это, скривился от отвращения и отказался принять пистолет, потребовав от меня основательно его почистить. Итак, я снова взял его с собой.
Время не терпело. Я больше не мог откладывать день моего ухода, так как на 20 января должен был прибыть для встречи мой НС «Клаус» из ядерного научно-исследовательского центра в Карлсруэ. На предыдущей заявленной встрече у лодочного причала Цюрихского озера он не появился. Наш инструктор зря ждал его. Вместо этого в почтовой открытке, отправленной в конверте на оговоренный условный адрес, он сообщил, что его уличила ревнивая жена, что она что-то пронюхала о нем. Это значило, что за ним наблюдали, то есть, что он уже попал под прицел ведомства по охране конституции. Если бы агент сообщил об этом на официальной встрече в ГДР в присутствии моих начальников, был бы большой шум, и сирены тревоги завыли бы на самых верхних этажах. Неизбежно последовало бы более глубокое расследование моей работы, чтобы установить, не было ли каких-то ошибок или неосторожности с моей стороны. Такой оборот меня действительно никак не устраивал.
Но время торопило еще по другой причине. В конце января меня должны были на полгода послать в районную партийную школу ГУР в Бельциг для повышения квалификации в теории марксизма-ленинизма – обязательной аттестации на пути к должности руководителя реферата. Однако это означало мою абсолютную изоляцию, это было бы пребывание в интернате среди сотрудников МГБ, без малейшего шанса неподконтрольного контакта с внешним миром. Там я был бы в абсолютной ловушке.

За три дня до 18 января я покинул свой дом около шести часов утра, как обычно. Моя машина стояла на стоянке рядом с другими служебными автомобилями. Но что это? Там стояла еще и машина западногерманского представительства в ГДР. Я мало что смог разглядеть в темноте, но машина не была пустой. Я осторожно широко расставил указательный и средний пальцы на левой руке: Victory! После этого я взялся за скребок. Когда я очистил ветровое стекло от льда, другой машины уже не было. Пуллах хотел удостовериться, что я еще на свободе.
Мы долго ждали знака из Пуллаха, как теперь должна была происходить эвакуация Хельги и ее сына. Для них до сих пор не пришли никакие документы. Когда, наконец, долгожданная радиограмма прозвучала, это снова был холодный душ: Федеральная разведывательная служба настаивала на том, что сначала на Запад должен был попасть один я, но обещала, что сразу после этого устроит вывоз их обоих, все будет подготовлено. Вывоз должен был осуществиться через третью страну.
Теперь больше не помогало никакое промедление. Все становилось слишком горячим. Хельга и ее сын с вещами приехали в Берлин в понедельник 15 января. Мы увиделись только на очень короткое время. Они вдвоем сели на ближайший поезд до Варшавы, куда в то время тоже можно было ездить без виз с удостоверением личности. Я инструктировал их разместиться там в маленьком, неприметном пансионе, где не уделяют особое внимание формальностям при регистрации. Еще перед моим уходом на Запад нам следовало созвониться, чтобы я точно знал, где они поселились. Там тогда с ними установила бы контакт западная сторона и устроила бы все остальное. Мы расстались в надежде, что все каким-то образом сложится хорошо.
Впоследствии мы задним числом узнали, что в тот момент всё сорвалось. Курьер БНД, верный ХСС «журналист», регулярно приезжавший в страны Восточного блока, приехал в Варшаву с двумя фальшивыми паспортами. Там он должен был оставить все это в камере хранения. Но уже после въезда он увидел, что его собственные въездные документы внешне сильно отличаются от тех, которые Федеральная разведывательная служба передала с ним для Хельги и ее сына. Штемпели, удостоверяющие въезд, не соответствовали, отсутствовали обязательные для туристов гостиничные штемпели и справка об обмене валюты государственного туристического бюро ORBIS. С такими документами они оба могли бы только провалиться. Он самостоятельно решил, что уничтожит эти плохо изготовленные документы и возвратится как можно скорее. Все же, когда, наконец, были изготовлены лучшие документы, пурга занесла снегом Варшавский аэропорт. Никто не знал, что произойдет дальше.


ПЕРЕХОД

Последние недели моего пребывания в МГБ я был занят тем, что как можно незаметней собирал самые важные материалы, которые хотел забрать с собой. Это были указания на западных агентов, важные служебные документы и документы под грифом «секретно». Часть их я спрятал на Мариенбургер Штрассе в нише над потолком кухни моей конспиративной квартиры, а те, наличие которых у меня я мог оправдать служебными потребностями, сберегал в служебном кабинете.
И вот наступил четверг, 18 января, мой день X. Мои коллеги считали, что я нахожусь в командировке на юге республики, а я собирал свои вещи в «Бурге» и уничтожал все, что могло вызвать хоть какие-то подозрения. Здесь я также принял самую последнюю радиограмму из Пуллаха. Вечером, когда по моим расчетам все коллеги ушли домой, я подъехал к министерству, но, впрочем, оставил машину на соседней улице. На пятом и шестом этажах новостройки ГУР вдоль Франкфуртер Аллее, где размещались служебные кабинеты моего отдела, все окна были темны. У дежурного офицера я взял ящичек с ключами от служебных кабинетов отдела. В этом не было ничего необычного, так часто поступали, если необходимо было заняться какими-то срочными служебными делами. Таким путем я попал и в кабинет начальника отдела, где в сейфе хранились особенно интересные документы. Я охотно взял бы и их с собой, но этот стальной шкаф был крепким и прочно установленным, а попытка открыть его с помощью молотка и зубила произвела бы слишком большой шум. Зато проще оказалось разобраться с сейфом секретарши, в котором тоже было кое-что интересное. Он свободно стоял в помещении, так что я перевернул его, поставил на ребро и смог потом открыть его, как это порой приходилось делать и с нашими собственными металлическими сейфами, когда кто-то забывал ключи. Здесь я нашел то, что было нужно: карточки регистрации въезда и выезда, которыми следовало дополнить мой поддельный паспорт. Однако не только это: я обнаружил в сейфе также служебную заявку на тайную передачу груза через КПП на вокзале Фридрихштрассе, специальные документы на пребывание в приграничной зоне и соответствующие загранпаспорта. С такими документами я там мог появиться в качестве сотрудника МГБ, а также бесконтрольно перенести с собой через границу кейс. Это сразу показалось мне лучшим вариантом бегства.
При последующем поиске в шкафу я попал еще на другие важные документы, в том числе список материалов, в котором содержалась поступившая в последнее время с Запада разведывательная информация. Я упаковал всё, что казалось полезным и еще могло поместиться в мою сумку. Закрыв все кабинеты, я вернул ящичек с ключами дежурному офицеру и любезно с ним попрощался.
По дороге к Фридрихштрассе я еще раз остановился в моей старой конспиративной квартире, чтобы заполнять формуляр для «особого служебного задания» и дополнить его поддельной подписью. На вокзале Фридрихштрассе я воспользовался затем «служебным входом». Кратко нажав на расположенную сбоку кнопку звонка, я обратил на себя внимание. Занавес в служебном помещении отодвинулся в сторону, и показалась голова в офицерской фуражке. Я прижал служебное удостоверение к стеклу окошка. Прозвучал зуммер, и дверь открылась. Помещение за ней было несколько больше. Справа лестница вела наверх к кабинетам дежурного персонала МГБ, который занимался пограничным контролем. Там стояли также мониторы, с которых наблюдали за всеми платформами. Я знал об этом от коллег. Прямо коридор шел к следующей двери без ручки, за которой находилась уже транзитная часть вокзала, с которой поезда ехали на Запад. На левой стороне помещения находился барьер вроде прилавка, за которым сидел капитан в форме пограничных войск, являвшийся, тем не менее, сотрудником нашего Шестого главного управления. Все теперь зависело от него. Я предъявил формуляр на служебное задание, служебное удостоверение, специальный документ на пребывание в пограничной зоне и особый заграничный паспорт. Однако, капитан заинтересовался только заполненным мной белым формуляром на служебное задание. Он рассматривал бумагу довольно долго, а потом спросил: - И ты думаешь, что служебная заявка заполнена правильно? На какой-то момент у меня остановилось дыхание, но я ответил как можно более свободно: - Но мне-то откуда это знать, ее заполняла секретарша, а мой начальник расписался. Собственно, там все должно было быть в порядке!
- Нет, не в порядке, - настаивал товарищ капитан. – С 1 января действует новая служебная инструкция, по ней в заявке нужно обязательно указывать и суть служебного задания. Как видно, ты, похоже, собираешься перенести и оставить там чемодан. Итак, должно быть вписано: «собственная оперативная работа», а в скобках: «передача груза через границу»! Я возразил: - Знаешь, наша секретарша такая тупая, что ей понадобится дождаться следующего нового года, пока до нее это дойдет.
- Хорошо, - прозвучало из-за «прилавка», - на этот раз я тебя еще пропущу. Однако, расскажи об этом в своем отделе, чтобы в следующий раз все было по правилам. Он шлепнул на бумагу выездной штемпель и с зуммером открыл мне дверь на «западную часть».
Самый важный барьер был взят. Последнюю опасность представляли мониторы. Я двинулся в сторону метро, потому что оно находилось под западноберлинским управлением. Эта линия метро связывала юг и север Западного Берлина, проходя без остановок под Восточным Берлином с его закрытыми для входа и выхода «станциями призраков». На ней была лишь одна открытая для входа и выхода станция на восточной территории – здесь, на Фридрихштрассе Городская электричка, наоборот, была под контролем ГДР, и использование ее показалось мне слишком рискованным. Я спрятался на платформе, насколько это удалось, за опорной колонной. До этого момента всё шло по правилам МГБ, потому что сотрудники, занимавшиеся передачей груза через границу, должны были здесь смешиваться с прибывающими пассажирами, а потом бежать с ним назад в направлении выхода, чтобы оставить что-то там в камерах хранения, что они якобы снова должны были бы забрать на обратном пути. Однако в действительности у западных агентов были запасные ключи для соответствующей ячейки, и они могли, таким образом, при следующем случае забрать себе оставленный для них материал, не въезжая при этом официально в ГДР.
Следующий поезд ехал в направлении севера, что было мне очень на руку, так как я хотел как можно скорее добраться до аэропорта Тегель, чтобы оттуда вылететь прямо в Мюнхен. Поезд прибыл вовремя. Однако я не присоединялся к прибывающим, а при звонке сигнала об отправлении сначала снова зашел за мою колонну, а потом уже быстро заскочил в первое купе. Поезд двинулся. Если сейчас дежурные на вокзале Фридрихштрассе подняли бы тревогу, они все еще могли бы включить красный свет до того, как поезд достиг бы территории Западного Берлина. Однако поезд притормаживал только на замурованных «станциях призраков» а затем двигался дальше. Когда он остановился в первый раз, мне в глаза бросился щиток с названием станции «Райникендорфер Штрассе». У меня получилось.

[Моргенштерн]

ПРИБЫТИЕ В НОВЫЙ МИР

Когда я, наконец, примерно в 22.30 прибыл в аэропорт, оказалось, что авиарейсов в ФРГ этим вечером уже не было. На кассе мне сказали, чтобы я подошел завтра. Но у меня не было времени ждать. Мне необходимо было срочно сообщить БНД, что я беспрепятственно прибыл в Западный Берлин со всеми документами, чтобы они оттуда сразу же занялись подготовкой эвакуации Хельги и ее сына. Поэтому я решил пойти в полицейский участок в аэропорту, чтобы попросить их немедленно связаться с Федеральной разведывательной службой или с ведомством по охране конституции.
Когда чуть позже там появился сотрудник западноберлинского земельного ведомства ведомства по охране конституции, я открылся ему: - Я офицер Министерства государственной безопасности ГДР и как раз перешел сюда из Восточного Берлина. Сообщите обо мне, пожалуйста, БНД в Пуллахе. Меня там ждут. Как доказательство я положил на стол свое служебное удостоверение. Между тем в кабинете появился и ответственный за безопасность французский офицер, так как согласно статусу Западного Берлина аэропорт Тегель находился во французском секторе – то есть, под властью военной комендатуры французов. Теперь дело пошло. Он привел с собой двух сотрудников французской секретной службы (внешняя разведка), и они тут же начали расспрашивать меня о шпионах ГДР во Франции и в зависимости от моей готовности к сотрудничеству обещали свою дальнейшую поддержку. Я передал им материалы на НС «Шпербера», которые были у меня с собой.
Затем к ним присоединились сотрудники полиции государственной безопасности Западного Берлина, главный комиссар уголовной полиции и другие военные. Обсуждение шло громко и на разных языках, пока меня, наконец, не провели к ожидавшей машине, которая с эскортом быстро привезла меня в полицай-президиуму на Темпельхофер Дамм, то есть, в американский сектор. До начала опроса мне предложили что-то выпить, и я высказал свои пожелания по поводу напитков. Я попросил холодного пива и большую стопку водки. Но это вдруг оказалось проблемой для полицейских, потому что водку им сначала пришлось купить на ближайшей заправке. В Министерстве госбезопасности это было бы совсем иначе. Между тем я смог позвонить брату Хельги, который со своей стороны для надежности еще раз проинформировал о моем переходе Федеральную разведывательную службу. Затем полиция государственной безопасности еще пожелала, чтобы я раскрыл им свои материалы и предоставил данные об агентах ГДР в Западном Берлине. Но я объяснил, что никаких срочных мер не требуется, а всё остальное я улажу с БНД.
После полуночи три американца, наконец, забрали меня и отвезли на квартиру в Далеме, где сотрудник ЦРУ сделал мне интересное предложение. Сейчас я находился в американском секторе. Если бы я попросил предоставить мне убежище в Соединенных Штатах, то уже через несколько часов меня бы вывезли в Америку на самолете. Судя по характеру беседы, это было сказано совершенно серьезно. Американская разведка, очевидно, очень заинтересовалась моей информацией и как раз была готова переманить меня у западногерманских партнеров. Но все же я еще должен был сначала позаботиться о бегстве Хельги, а в этом вопросе все ниточки сходились именно в Пуллахе.
Ранним утром мы сели в Тегеле на первый регулярный рейс компании «Пан Америкен», летевший через Нюрнберг в Мюнхен. Мой чемодан с документами всегда был при мне и я никогда не выпускал его из рук. После взлета в Тегеле самолету предстояло пролететь над территорией ГДР. Мне стал немного не по себе. Что, если контрольный пункт на Фридрихштрассе заметил мое бегство и уже поднял тревогу? Можно ли было принудить самолет к промежуточной посадке в Лейпциге или Эрфурте? Но вот поступила информация из кабины экипажа: «Мы только что пересекли границу около Фульды».
После промежуточной посадки в Нюрнберге я наслаждался чудесным видом нового мира. Как раз дул фён, теплый ветер, благодаря которому при взгляде из иллюминатора открывалась необычайно далекая перспектива. Я узнал вдали Альпы. Оба мои сопровождающие из берлинского бюро Федеральной разведывательной службы были очень рады возможности побывать на родине и с восторгом рассказывали мне о традиционных баварских вареных белых сосисках, которые я непременно сразу должен был попробовать.
После посадки мы вышли первыми из самолета, и нас сразу же провели к группе машин, где нас ждал Фолькер Фёртч, в то время одно из самых высокопоставленных ответственных лиц в Федеральной разведывательной службе, с несколькими коллегами.
На короткое время меня привезли в отель «Шератон», чтобы я смог принять душ, а затем под сильной охраной отвезли прямо в Пуллах.

_____________________________________________________________________________

СНT
Берлин, 19 января 1979 г.

ДОКЛАД О СОСТОЯНИИ ДЕЛА

Об обоснованном подозрении в дезертирстве с использованием украденных пограничных документов старшего лейтенанта ШТИЛЛЕРА, Вернера, род. 24.08.1947,
сотрудника Главного управления разведки, отдела XIII,

18.01.1979

Состояние дела:
07.50.
19.01.1979 тов. капитан доктор Бертаг, руководитель реферата 1 отдела СНТ/XIII, зайдя в свой служебный кабинет - комнату 510 - установил, что стальной сейф находился не на своем месте, дверная ручка висела книзу, и были видны признаки повреждения на сейфе Рядом с сейфом лежали два больших металлических зубила, которыми насильственно пытались открыть сейф. На двери служебного кабинета не было обнаружено никаких следов насильственного вскрытия.
07.52.
Тов. капитан Бертаг, руководитель реферата отдела XIII, сообщил о случившемся товарищу начальнику отдела XIII, подполковнику Яуку.
07.55
сообщение тов. Эшбергер, секретарши руководителя отдела XIII, что ее сейф, комната 508, был обнаружен насильственно открытым.
08.10
Тов. подполковник Яук доложил об этом инциденте руководителю СНТ, тов. полковнику Фогелю. Это сообщение было сразу передано руководителем СВТ начальнику штаба, тов. полковнику Шульце. Оба отправились для проверки в это служебное помещение.
Первая проверка показала в итоге, что из стального шкафа секретарши были изъяты следующие документы:
1. 2 специальные служебные заявки, экземпляры 113 599 и 113600
2. 1 заграничный паспорт ГДР (используемый только для передачи груза через границу) экземпляр 00197
3. 1 пропуск для нахождения во всех пограничных КПП, экземпляр 00197
4. Список телефонных номеров СНT (всех сотрудников) с фамилиями, и всех руководителей и приемных Главного управления разведки, без указания фамилий.
5. После проверки кассы было установлено, что в ней отсутствуют 7180 западных марок.
08.25
Доклад Главному управлению кадров и обучения о вышеупомянутом происшествии.
В сотрудничестве с Главным управлением кадров и обучения отдано распоряжение о проведении следующих мероприятий:
Проверка нахождения на службе всех сотрудников отдела XIII и других отделов СНТ. В результате было установлено, что сначала отсутствовали три сотрудника отдела XIII.
Тов. Стасни и тов. Мюллер находились в отпуске. Перепроверка в итоге показала их отсутствие. Не подтвердилось пребывание Штиллера.
08.40
Отдел VI начал поиски, опираясь на данные похищенных документов. Результат: с украденным документом под номером 00197 и специальной служебной заявкой под номером 113599 18.01.1979, в 21.05 лицо мужского пола пересекло границу через пограничный КПП Фридрихштрассе.
Товарищ генерал Йенике был проинформирован.
Проверка сейфа Штиллера: После первой проверки установлено, что отсутствует служебный пистолет Штиллера с магазином и 7 патронами, пистолета АП 9, номер ВЕ 4330. В настоящее время еще продолжается проверка, какие документы или материалы были похищены.
09.00
Тов. капитан Бертаг, руководитель реферата Штиллера, связался с женой Штиллера по телефону. Жена сообщила, что Штиллер звонил 18.01.79, около 17.00, и сообщил ей, что он отправляется в Дрезден в служебную командировку. Он собирался снова вернуться в Берлин 19.01.1979 во второй половине дня, чтобы вместе с нею посетить празднество вечером 19.01. Затем жена сообщила, что на вопрос Штиллера, не изменила ли она свою точку зрения относительно развода, ответила, что не изменила.
09.30
Подполковник Штройбель позвонил жене Штиллера и тоже спросил о местопребывании ее мужа. Жена Штиллера ответила на этот вопрос так же, как уже указано выше. От руководителя реферата тов. капитана Бертага стало известно, что Штиллер действительно должен был выехать в Дрезден в служебную командировку для осуществления оперативного мероприятия, запланированного на 19.01.1979, 13.00. Впоследствии было выяснено, что Штиллер это запланированное мероприятие не проводил.
09.30
Опрос сотрудников отдела XIII о пребывании Штиллера показал следующие результаты: Старший лейтенант Купфер (дежурный офицер) и тов. Петра Шульце, секретарша отдела XIII, видели Штиллера 18.01.1979, около 19.00, в служебном здании Главного управления разведки. Штиллер брал ящик для ключей от дверей отдела XIII. Примерно через 20 минут он снова появился у тов. старшего лейтенанта Купфера и вернул ему ключи.
10.15
Распоряжение о проведении отделом М почтового контроля, включая розыск писем по образцам почерка Штиллера и его жены.
10.15
Распоряжение о проведении отделом 26 мероприятия A на личном телефоне Штиллера. Подготовка мероприятия В в квартире Штиллера.
10.15
Использование специальной комиссии Девятого главного управления / 7 для обеспечения сохранности следов (комната 506, 508, 510). Точных результатов обеспечения сохранности следов пока еще нет.
11.00
Результат поиска служебного легкового автомобиля Штиллера, «Вартбург», IP 82-55:
Автомобиль был найден на стоянке напротив отеля «Метрополь» и конфискован. Первая проверка автомобиля показала, что в дорожной сумке в багажнике было обнаружено несколько ювелирных изделий, таких как кольца, часы, монеты и т.д., вероятно, из золота и серебра, а также предметы личной гигиены.
Обследование автомобиля (на наличие контейнеров, тайников и т.д.) продолжается.
11.30
Телефонный звонок жены Штиллера в служебное подразделение (служебный аппарат Штиллера). Эту беседу проводил тов. подполковник Штройбель. Жена Штиллера интересовалась, исходя из двух предшествовавших телефонных звонков, что, собственно, произошло с ее супругом. Она связалась по телефону со своей золовкой в Галле и узнала, что ее супруг не останавливался у нее в Галле и не находится там сейчас.
12.00
Распоряжение о постоянном наблюдении за женой Штиллера.
14.00
Опрос сотрудников органов пограничной охраны, которые дежурили 18.01.1979 и подтверждали, что в тот же день в 21.05 лицо мужского пола с похищенными пограничными документами прошло через пограничный КПП в направлении Западного Берлина. Сотрудники, старший лейтенант Брюкнер, Мартин и старший лейтенант Пэтц, Вернер, не смогли дать точное описание внешности этого мужчины. Названные ими приметы включают возможность, что этим лицом мог быть Штиллер. Оба заявили с уверенностью, что это лицо несло с собой портфель и чемодан средней величины.
16.20
Первый результат мероприятия A: [следует затемненный черной краской абзац]
18.00
Опрос жены Штиллера ответственными офицерами Девятого главного управления. Жена сообщила, что Штиллер поддерживает интимные отношения с официанткой в Оберхофе. Жене Штиллера известно ее имя: Хельга и ее номер телефона ***.
[следует затемненный черной краской абзац]
Других исходных данных для поиска Штиллера опрос его жены в настоящее время еще не дал.
Жена Штиллера вела себя очень заинтересованно и заявила о своей готовности содействовать разъяснению наличествующих фактов.
20.30
Следующий результат контроля сейфа Штиллера показал, что картотека парторганизации отдела APO V / 13 похищена Штиллером и, по-видимому, также список сбора членских взносов.
22.00
Следующий результат проверки сейфа секретарши руководителя, комната 508: 18 секретных документов похищено.
22.45
Следующий результат проверки сейфа секретарши руководителя отдела XIII, комната 508, показал, что похищены материалы отдела V за 1978 год.

Указания министра

Для обеспечения безопасности министерства приказано:
- Заблокировать доступ на все служебные объектов МГБ по служебному удостоверению Штиллера.
- Переустановить важные телефоны ГУР.
- Шестому главному управлению изъять из обращения документы на пересечение границы.
- Обеспечить, чтобы восьмилетняя дочь Штиллера не посещала школу или не оставалась без присмотра.
- Кроме того, проверить, можно ли разместить жену Штиллера и обоих детей на подходящем объекте МГБ, чтобы избежать угрозы мероприятий против них со стороны противника.
(BStU, MfS, HA II 36560, Bl. 8-14)

[Моргенштерн]

ФЕДЕРАЛЬНЫЙ ПРОКУРОР ПРИСТУПАЕТ К РАБОТЕ

Когда мы прибыли на объект «Каштан» близ Изара, никто по-настоящему не знал, с чего теперь начать. Я больше всего беспокоился о Хельге и ее сыне. Несколько смущенно мне объяснили, что произошла неудача, срыв из-за ужасной зимней погоды. Собственно, она уже при прибытии в Варшаву найти в камере хранения документы для выезда, но ячейка была пуста, как я позже узнал. Однако в БНД изо всех сил работали над решением, уверяли они меня. Я разъяснил сотрудникам БНД, что опережение по времени в сравнении с сыщиками, идущими по их следу, минимально, и что после обнаружения моего побега их тоже можно было быстро идентифицировать. Следовало сделать всё, чтобы вытащить их из Польши, потому что между спецслужбами стран Восточного блока было налажено тесное деловое сотрудничество.
После того, как мне еще раз заверили, что они задействовали все только мыслимые рычаги, я открыл кейс и принялся вытаскивать из него мой обширный материал. Так как я сам не был в должной мере знаком с делами из сейфа секретарши начальника, мне сначала пришлось их упорядочить и классифицировать. Больше всего другую сторону интересовала идентификация неофициальных сотрудников МГБ на Западе, то есть, агентов в западногерманских органах власти, на предприятиях и в научно-исследовательских учреждениях.
После первой общей демонстрации меня попросили отсортировать и сложить вместе все документы, важные для открытия уголовных дел. Несколько позже мы через вход на улице Хайльманнштрассе попали на территорию БНД. Там уже стоял вертолет Федеральной пограничной охраны с вращающимися винтами. На вопрос, куда мы летим, мне ответили, что мы направляемся в Кёльн в Федеральное ведомство по охране конституции, где нас уже ждали господа из Федерального управления уголовной полиции, чтобы начать соответствующие аресты. Восточных агентов следовало схватить, прежде чем они успеют сбежать в ГДР.
Меня, среди прочих людей, сопровождал мужчина, назвавшийся «Томасом» и представившийся моим личным куратором. Ему довелось играть эту роль еще больше десяти последующих лет. В Кёльне мы приземлились сразу после полудня. Там в зале средней величины собрались сотрудники из самых разных органов власти. Мне объяснили, что речь здесь шла только об уголовном преследовании шпионов ГДР, тема сотрудничества с Федеральной разведывательной службой вообще в данный момент не должна была затрагиваться. Присутствовали на встрече, среди прочих, президент Федерального ведомства по охране конституции Рихард Майер и шеф управления контрразведки Хериберт Хелленбройх, а также Хайнрих Шорегге из Федерального ведомства по охране конституции. Время от времени появлялись также правительственный директор Хансйоахим Тидге и специалист по контрразведке Клаус Курон, которые оба впоследствии предложили свои услуги Главному управлению разведки. Люди постоянно приходили и уходили. Федеральное управление уголовной полиции (БКА) было представлено, в том числе главными комиссарами уголовной полиции Мааром и Кюпперсом. Но над всеми, однако, возвышался Федеральный прокурор Петер Штокманн.
Выявлялась, что БНД на самом деле не передала ведомству по охране конституции еще ничего из уже давно поставленной мной информации об агентах ГДР. Поэтому до сих пор ничего еще не было готово, и теперь всё приходилось делать в спешке. Я продиктовал короткий протокол об известных мне людях и характере их шпионской деятельности, подписался как свидетель, и тогда голос Федерального прокурора Штокманна громко прогремел в зале: «Арест!»
Герхард Арнольд, НС «Штурм», мюнхенский предприниматель в области программного обеспечения: Арест!
Райнер Фюлле, НС «Клаус», ядерный научно-исследовательский центр Карлсруэ: Арест!
Гюнтер Зэнгер, НС «Хаузер», начальник отдела на кабельном заводе концерна «Сименс» в Кобурге: Арест!
Профессор Карл Хауффе, НС «Феллоу», Гёттингенский университет: Арест!
Рольф Доббертин, НС «Шпербер», ядерный научно-исследовательский центр CNRS, Париж: уже арестован французами.
Аннемари Гутшмидт, НС «Габи», секретарша в Бонне: Здесь попросил слова Шорегге из Федерального ведомства по охране конституции: - Да, господин Штиллер, с «Габи», пожалуй, немного поводили за нос их мы. Значит, так и было! Мое тогдашнее впечатление не было ошибочным. Если бы я знал это, то смог бы уже гораздо раньше и проще выйти на сотрудничество с БНД.
Но там обе стороны, пожалуй, были слишком осторожны.
Так мы на первый раз прошлись по делам, в которых поставленный мной материал был достаточен для четкого доказательства их вины.
Следующими на очереди были люди, которых я лично не знал, но о которых собрал достаточно сведений на своем участке работы, исходя из попадавших ко мне отчетов коллег, чтобы сделать возможным их идентификацию. Это был написанный от руки список с 32 пунктами, который позже попал в литературу под названием «списка тридцати двух». Здесь тоже еще несколько раз гремел голос Федерального прокурора Штокманна: «Арест, арест, арест!»
В заключение речь пошла о тех людях, на которых я вышел случайно. Хотя соблюдение конспирации снова и снова подчеркивалось в ГУР как высший принцип работы, но если, например, составлялся план поездки инструктора к западному источнику, это должна была делать секретарша реферата в приемной, через которую проходили регулярно мы все. Так как я научился с некоторым трудом читать перевернутый вверх ногами текст настолько же быстро как нормальный, я легко смог запомнить некоторые имена. То же самое бывало и с делами коллеги, с которым мы вдвоем сидели в кабинете.
К вечеру все более частое урчание в желудке грозило заглушить обсуждение дел, поэтому кого-то послали купить что-то съедобное. Он вернулся с гамбургерами и картошкой фри из «Макдональдса». Я с жадностью впился зубами в то, что, по моему ожиданию, должно было быть хрустящей булочкой, но натолкнулся на нечто без консистенции и вкуса. Из гамбургера, к тому же, жир капал наперегонки с жиром от картофеля фри. С кулинарной точки зрения я представлял себе попадание на Запад совершенно иначе.
В течение следующих долгих дней появились первые сообщения об арестах, однако, все еще не было никаких сведений о Хельге и ее сыне.
Меня позднее часто спрашивали, как я все же справился с моральной дилеммой, когда выдавал агентов, которых я сам вел. Это можно понять, пожалуй, только с учетом моего большого внутреннего отчуждения от ГДР. С годами эта система стала для меня действительно отвратительной, и я все меньше понимал, как можно было без особой нужды предлагать этой системе свои услуги, особенно живя на Западе, где есть так много других возможностей. И после решения по поводу ухода для меня больше не было пути назад. Теперь не называть отдельных людей, даже если они лично были мне симпатичны, означало знание о преступлении и вместе с тем соучастие, как мне во всей ясности разъяснили в БНД. Мне еще сказали, что за шпионаж в ФРГ наказывали сравнительно мягко. Здесь никому не угрожала ни смертная казнь как в ГДР в те времена, ни двадцать лет заключения в тюрьме Баутцена. В одном случае, когда одному из агентов действительно пришлось отсидеть шесть лет в тюрьме, он после падения Стены так сказал мне во время встречи: - Я не держу на тебя зла за то, что отсидел из-за тебя, но я в обиде на тебя, что ты тогда не доверился мне. Ты знал, что я тоже терпеть не мог этих вождей СЕПГ. Я нашел бы способ перевести тебя из Югославии в Австрию.


Следующим утром процесс продолжился. Теперь мы принялись за списки с заголовками поставленной информации за два последних года, которые я прихватил из шкафа секретарши. В них были зарегистрированы все НС отдела, с псевдонимами и ответственными за них сотрудниками. Настоящий золотой запас для другой стороны. Во многих случаях из содержания переданной информации можно было непосредственно выйти на место работы разыскиваемого агента, в других случаях требовались определенные аналитические способностей и дополнительные расследования.
В этом помогало особенное обстоятельство, связанное с практикой предоставления псевдонима в МГБ. Мне эта проблема была знакома по моей собственной работе. Некоторым оперативным офицерам приходилось «курировать» до ста активных агентов, все из которых получали псевдоним. Если добавлялось новое контактное лицо, то нужен был и новый псевдоним. Чтобы исключить путаницу и составить для себя маленькие «шпаргалки», офицеры охотно подбирали псевдонимы, имевшие скрытое отношение к данному лицу, будь это его место жительства или профессия. НС «Эмзиг» («Старательный»), к примеру, которого долгое время вел мой коллега по кабинету Петер Бертаг, носил настоящую фамилию Фляйсснер (от слова «фляйссиг» - «прилежный»). Агентом «Хайнфельс» («Скала в роще») был референт Министерства социального обеспечения земли Гессен Эрих Цигенхайн (буквально «козья роща»). Для начальника отдела кадров Рейнско-вестфальских электростанций Карла-Хайнца Глоке кто-то выдумал псевдоним «Бронце» («Бронза»), раз уж его фамилия означала «колокол». Это было удивительной небрежностью для секретной службы, и для упомянутых лиц это обстоятельство теперь оказалось роковым.

[Моргенштерн]

ЭВАКУАЦИЯ ХЕЛЬГИ В ПОСЛЕДНЮЮ МИНУТУ

Утром 20 января 1979 года дело Хельги сдвинулось с мертвой точке, чему поспособствовал один необычный случай. С начала 1979 года БНД возглавил новый президент Клаус Кинкель, он и взял этот вопрос под свой личный контроль. Кинкель был близко знаком с министром иностранных дел Гансом-Дитрихом Геншером, штаб планирования которого он возглавлял всего пару недель назад. Потому Кинкель попросил министра о быстрой и нетрадиционной поддержке. Геншер выдал разрешение, что Хельга и ее сын могут отправиться в посольство Федеральной республики Германии в Варшаве, находясь там в неприкосновенности под дипломатической защитой, ожидать дальнейшей помощи. У меня был номер телефона отеля Хельги, и я сразу ей позвонил. Ее голос звучал удивительно спокойно и уверенно, хотя я догадывался, с каким внутренним напряжением ей приходится справляться. Я оговоренными намеками попросил ее как можно быстро взять такси и поехать на соответствующую улицу, все дальнейшее она поймет на месте. Там их уже ждали. Через полтора часа поступило успокаивающее сообщение из западногерманского посольства.
Хельга вела себя очень профессионально и умно выбрала для своего пребывания в Польше отель «Сирена». Это была гостиница самой низкой категории, и никто не заполнял здесь регистрационных формуляров, просто фамилию постояльца записывали в список, без какой-либо проверки. (Как она рассказала мне позже, это было что-то вроде почасового отеля, который молча терпели в строго католической Польше). Хельга была достаточно умна, чтобы использовать не свое правильное имя при регистрации, а назваться девичьей фамилией. Это и спасло их, так как Штази уже шла за ними по пятам. Генерал-лейтенант МГБ Кратч, который руководил охотой на нас, подтвердил мне в нашей беседе после падения Стены, что уже в день моего ухода и неудавшегося ареста Хельги в Оберхофе, ее поиск начался в Чехословакии и Польше. Мильке разбушевался и потребовал сразу арестовывать их, безразлично где. В Варшаве все отели подверглись проверке, но все же нигде в регистрационных списках постояльцев не значилось фамилии Хельги.
Но предоставление убежища в посольстве ФРГ еще далеко не решало все проблемы. В посольстве эта операция не вызвала никакого энтузиазма. Ведь если бы о предоставлении убежища стало бы известно полякам, это очень осложнило бы всю последующую работу дипломатического представительства. Хельгу и ее сына разместили в помещении с походными кроватями, которое не было видно с улицы. Кроме того, ей предстояло в любом случае еще раз ступить на польскую землю, она хотела покинуть страну, и в этот момент ее могли бы там арестовать. Снова началось время ожидания в состоянии неизвестности.
Между тем в Кёльне продолжался анализ доставленных мною сопроводительных списков материалов, который возглавили опытные криминалисты Мар и Кюпперс. Полезными при этом оказались списки партвзносов СЕПГ, которые я тоже привез, так как переселившиеся на запад шпионы или особенно «высококачественные», то есть, действующие по идеологическим мотивам западные агенты ГУР, обязательно являлись одновременно членами СЕПГ в ГДР, даже если они уже в течение долгих лет жили в Федеративной республике. Каждый месяц ответственный офицер-«куратор» должен был уплачивать взнос в партийную кассу СЕПГ за своего соответствующего агента. При этом отмечались псевдоним, номер дела и сумма. В вопросах сбора членских взносов для бюрократии СЕПГ не было шуток. Однако этим псевдонимы снова появлялись в сопроводительных списках материала, и номер дела указывал, с каких пор упомянутое лицо действовало для МГБ. В нескольких случаях этого было достаточно для идентификации агента. Криминалистам было ясно, что время работало против них, так как параллельно к этому коллеги в МГБ круглые сутки сидели над теми же самыми материалами и анализировали, какие люди находятся под угрозой, кого нужно проинформировать, чтобы они легли на дно или даже вернулись назад в ГДР.
Под вечер 20 января мне нужен был перерыв, многие имена начали уже крутиться у меня в голове. Кроме того, на мне уже свыше шестидесяти часов была одна и та же одежда, и она уже в некоторой степени пропахла потом. Мне нужна была свежая одежда. Мой персональный «куратор» привез меня в один кёльнский магазин готового мужского платья, где всего за полчаса полностью переодели. Всё из самых тонких ниток. Некоторые вещи из купленных тогда я все еще носил последующие двадцать лет во время моих поездок по всему миру.
Потом вечером в офисе ведомства по охране конституции я смог принять душ и переодеться. Коллеги были весьма удивлены, когда я появился снова своевременно к телевизионному выпуску новостей «Тагесшау». Мой уход был самой важной новостью. «Офицер разведки ГДР перебежал со своей подругой и ее сыном в Федеративную республику. Для федеральных органов власти бегство не было неожиданным. В Федеративной республике вследствие побега некоторые подозреваемые в шпионаже лица были арестованы». Часть сообщения, естественно, была рассчитана на то, чтобы ослабить рвение контрразведки MГБ в поисках Хельги и ее сына, но Мильке разгадал этот трюк и принялся еще больше торопить своих сыщиков. Зато с другой точки зрения публикация новости полностью достигла своей цели. Как рассказывали мне позже бывшие коллеги, несколько агентов ГДР после этого сами прекратили сотрудничество с разведкой Штази, среди них были и те, с которыми разведчики ГДР только начали устанавливать контакт. Отныне было значительно тяжелее вербовать новых шпионов на Западе, так как никто не мог быть уже уверен, не разоблачит ли его когда-нибудь какой-то новый перебежчик. До того момента подобных сенсационных случаев еще не происходило.
Наконец, мы когда-то закончили наш рабочий день и пошли еще в один кёльнский ресторан на ужин. Там нас настигло забавное сообщение. Мой НС «Клаус», работавший в ядерном научно-исследовательском центре Карлсруэ и шпионивший для ГДР, был во второй половине дня без сопротивления задержан полицейским чиновником. «Клаус», кажется, был готов к сотрудничеству с властями, поэтому полицейский не надел на него наручники и повез в следственную тюрьму. Приехав туда, полицейский вышел из машины, чтобы постучать в ворота тюрьмы. «Клаус» воспользовался моментом, тоже вышел из машины и принялся бежать. Полицейский заметил это и ринулся в погоню, но попал на лед, поскользнулся и упал. Было ли это неспособностью, случайностью или умыслом? На следующий день газеты, во всяком случае, были полны соответствующими карикатурами. Этот случай скорее развеселил меня. «Клаус» шпионил на Штази, и с усердием, и со значительным умением, но он не был убежденным приверженцем системы ГДР и тем более не был ослеплен политико-идеологическими мотивами. Он был скорее авантюристом, который искал всплеска адреналина, в этом отношении он был очень похож на меня. Вероятно, это тоже было причиной для моей симпатии. (У его истории было авантюрное продолжение, но об этом позже.)
Все воскресенье продолжалась работа с анализом, опросами и допросами. Одновременно стало известно о первых случаях, в которых моим бывшим коллегам удалось своевременно предостеречь своих агентов, среди прочего, таких как Клаус Шмидт, псевдоним «Шнайдер», который шпионил в Интератоме в Бенсберге, доктор Вернер Унзельд, псевдоним «Кёлер», начальник отдела фирмы «Дегусса», и доктор Ганс-Зигхарт Петрас, псевдоним «Брокен», начальник производства на фирме «Хёхст».
Вечером 22 января первый раунд персонального анализа был окончен, и ночью мы поехали назад в Мюнхен. В понедельник утром последовал раунд опросов аналитиками БНД, преимущественно интересовавшихся структурными вопросами. Они хотели знать, как выглядит организационная структура МГБ и, в частности, Главного управления разведки, какие там в настоящее время отделы, и кто там за что отвечал.
Но меня больше всего волновало, как продолжится дело с Хельгой и ее сыном. Мне сообщили, успокаивая, что началась решающая фаза операции. Сразу после полудня поступило радостное сообщение, что они оба с западногерманскими паспортами, выписанными на новые имена, находятся на борту самолета авиакомпании «Финнэйр», летящей на Хельсинки. Если все пройдет по плану, они после промежуточной посадки в Гамбурге еще вечером прибудут в Мюнхен. На варшавский аэропорт их доставили в дипломатической машине, где они без проблем прошли выездной контроль. Поздним вечером мы все действительно смогли обнять друг друга. Последующие дни мы вместе провели в отеле «Старый хозяин» в Грюнвальде на другой стороне Изара, точно в поле зрения Пуллаха.

__________________________________________________________________________

Второе главное управление/1
Берлин, 12.02.1979

Информация
польских органов безопасности о лице Михновски, Хельга

1. 26.01.1979 польские органы безопасности сообщили, что вечером 20.01.1979, около 20.00 ч., лицо женского пола и лицо мужского пола пешком вошли в посольство ФРГ в Варшаве.
После предъявления дежурным, находившимся в то время на посту, фотографий, польские товарищи пришли к выводу, что с большой вероятностью данными пешеходами были Хельга Михновски и ее сын ***. Примерно на двадцать пять минут позже советник посольства по политическим вопросам прибыл в посольство на легковом автомобиле. Польские органы безопасности не смогли выяснить, покинули ли оба пешехода посольство ФРГ, когда и как. Также не удалось выяснить, когда советник посольства снова покинул территорию посольства ФРГ. Польские органы безопасности считают, что пребывание советника посольства в этом месте в такое время было совершенно необычным.
Поступило сообщение, что в момент передачи этой информации 26.01.1979 существуют надежные сведения, что Михновски и ее сын не пребывают в здании посольства ФРГ.

2. 05.02.1979 тов. полковник Единак сообщил, что последующие проверки показали, что Хельга Михновски и ее сын с 16.1 по 20.01.1979 проживали в отеле «Сирена» в Варшаве. В связи с этим тов. полковник Единак дал следующие разъяснения:
- М. зарегистрировалась в вышеупомянутом отеле под ее девичьей фамилией Кросс, Хельга с паспортом № *** , а ее сын как Михновски, ***.
- Отель «Сирена» является отелем нижней категории. В этом отеле постояльцы не заполняют никаких бланков для регистрации. Учет ведется лишь в соответствующих списках. В списки данные постояльцев вносит как персонал гостиницы, так и сами постояльцы.
- За это время Хельга Михновски один раз звонила в ФРГ на номер с кодом 09563.
- 19. и 20.01.1979 в ходе опроса гостиничного персонала польскими органами безопасности было установлено, что вечером 19.1 и в первой половине дня 20.01.1979 Хельга М. в нетрезвом виде пребывала в ресторане отеля. Кроме того, она привлекла к себе внимание тем, что заплатила слишком высокие чаевые.
- Михновски покинула отель «Сирена» с неизвестной целью 20.01.1979 между 13.00 и 15.00. Сведения о багаже, одежде и контактирующих с нею лицах не смогли быть обработаны польскими органами безопасности.
Подполковник Браун
(BStU, MfS HA II 38 700, Bl. 2f.)
_____________________________________________________________________________