«Левша» Лескова и военно-технический шпионаж

[Моргенштерн]

«Левша» Лескова и военно-технический шпионаж.

Сегодня рассмотрим сказ Н.С. Лескова «Левша», написанный в 1883 г. Сюжет сказа всем известен, если не по книге, то хотя бы по мультфильму, потому остановимся лишь на тех моментах, которые представляют интерес с точки зрения разведки. Как часто бывает, в книге, написанной совсем «не об этом», найдется достаточно много неожиданностей. Причем учтем, что Лесков был писателем консервативным и славянофильским.

Итак.
Прежде всего, обратим внимание на противоречие между царем Александром Павловичем и донским атаманом Платовым, выходцем из простых казаков, суворовским героем и участником Отечественной войны 1812 года. Сразу видно, что Александр Благословенный – явный западник, а казак Платов – русский патриот, прямо таки, «квасной», осаживающий неумеренные восторги царя перед Европой. Причем Лесков явно на стороне Платова, а сам царь явно напоминает Михал Сергеича, даже чем-то и внешне. Как там у Пушкина: «Властитель слабый и лукавый, плешивый щеголь, враг труда». История повторяется…

Причем Платов ведь не просто так спорит с царем, у него есть вполне понятные аргументы.

Государь оглядывается на Платова: очень ли он удивлен и на что смотрит;
а тот идет глаза опустивши, как будто ничего не видит,-- только из усов
кольца вьет.
Англичане сразу стали показывать разные удивления и пояснять, что к
чему у них приноровлено для военных обстоятельств: буреметры морские,
мерблюзьи мантоны пеших полков, а для конницы смолевые непромокабли.
Государь на все это радуется, все кажется ему очень хорошо, а Платов держит
свою ажидацию, что для него все ничего не значит.
Государь говорит:
-- Как это возможно -- отчего в тебе такое бесчувствие? Неужто тебе
здесь ничто не удивительно? А Платов отвечает:
-- Мне здесь то одно удивительно, что мои донцы-молодцы без всего этого
воевали и дванадесять язык прогнали.
Государь говорит:
-- Это безрассудок.
Платов отвечает:
-- Не знаю, к чему отнести, но спорить не смею и должен молчать.
А англичане, видя между государя такую перемолвку, сейчас подвели его к
самому Аболону полведерскому и берут у того из одной руки Мортимерово ружье,
а из другой пистолю.
-- Вот,-- говорят,-- какая у нас производительность,-- и подают ружье.
Государь на Мортимерово ружье посмотрел спокойно, потому что у него
такие в Царском Селе есть, а они потом дают ему пистолю и говорят:
-- Это пистоля неизвестного, неподражаемого мастерства -- ее наш
адмирал у разбойничьего атамана в Канделабрии из-за пояса выдернул.
Государь взглянул на пистолю и наглядеться не может.
Взахался ужасно.
-- Ах, ах, ах,-- говорит,-- как это так... как это даже можно так тонко
сделать! -- И к Платову по-русски оборачивается и говорит: -- Вот если бы у
меня был хотя один такой мастер в России, так я бы этим весьма счастливый
был и гордился, а того мастера сейчас же благородным бы сделал.
А Платов на эти слова в ту же минуту опустил правую руку в свои большие
шаровары и тащит оттуда ружейную отвертку. Англичане говорят: "Это не
отворяется", а он, внимания не обращая, ну замок ковырять. Повернул раз,
повернул два -- замок и вынулся. Платов показывает государю собачку, а там
на самом сугибе сделана русская надпись: "Иван Москвин во граде Туле".

Вот вам – пистолет супостатский, а замок-то наш. Стало быть, не только мы у них научно-технические идеи тырили, но и они у нас.

Когда царь платит миллион за блоху, это тоже вызывает вполне понятные ассоциации для нас нынешних. Сколько денег выбрасывали наши вожди на всякую ерунду – вплоть до строительства социализма в странах Африки или приобретения непроверенных «новейших технологий», оказывавшихся на практике никчемными.
Причем, купив блоху, царь вовсе не собирается поручать кому-то раскрыть ее секрет, чтобы научиться делать что-то подобное. Нет у него научного интереса, так что оказывается блоха в архиве и после смерти царя (а может быть, ухода в Сибирь под именем Федора Кузьмича) лежит никому не нужная. Пока дела покойного старшего брата не принимает новый царь Николай Павлович, которому о блохе рассказывает атаман Платов. Заметим, что Лесков явно с уважением относится к Николаю Первому, он ему куда более симпатичен, чем Александр. Сейчас, после окончания времени коммунистического маразма мы тоже можем по достоинству оценить этого государя и признать правоту Лескова. Да ведь недаром еще несколько лет назад нынешние придворные идеологи пытались делать промоушн этому русскому царю, явно намекая на его сходство с тов. Путиным – тоже «немцем в Кремле». Но как-то не пошло и вместо Николая Павловича начали пропагандировать (и продолжают) уже Лаврентия Павловича – лучшего кремлевского менеджера ХХ века. Ну, каждому свое. Но лично мне Николай симпатичней Лаврентия будет.

Платов снова становится на патриотическую позицию и поясняет царю, что мы и сами не хуже сделать можем.

Завели, она и пошла прыгать, а Платов говорит:
-- Это,-- говорит,-- ваше величество, точно, что работа очень тонкая и
интересная, но только нам этому удивляться с одним восторгом чувств не
следует, а надо бы подвергнуть ее русским пересмотрам в Туле или в
Сестербеке,-- тогда еще Сестрорецк Сестербеком звали,-- не могут ли наши
мастера сего превзойти, чтобы англичане над русскими не предвозвышались.
Государь Николай Павлович в своих русских людях был очень уверенный и
никакому иностранцу уступать не любил, он и ответил Платову:
-- Это ты, мужественный старик, хорошо говоришь, и я тебе это дело
поручаю поверить. Мне эта коробочка все равно теперь при моих хлопотах не
нужна, а ты возьми ее с собою и на свою досадную укушетку больше не ложись,
а поезжай на тихий Дон и поведи там с моими донцами междоусобные разговоры
насчет их жизни и преданности и что им нравится. А когда будешь ехать через
Тулу, покажи моим тульским мастерам эту нимфозорию, и пусть они о ней
подумают. Скажи им от меня, что брат мой этой вещи удивлялся и чужих людей,
которые делали нимфозорию, больше всех хвалил, а я на своих надеюсь, что они
никого не хуже. Они моего слова не проронят и что-нибудь сделают.

Платов просит тульских оружейников превзойти английских мастеров и те просят времени, чтобы разобраться. Ибо «аглицкая нация тоже весьма умная»».

Но справились.

Платов говорит:
-- Это что же такое? А где же ваша работа, которою вы хотели государя
утешить?
Оружейники отвечали:
-- Тут и наша работа.
Платов спрашивает:
-- В чем же она себя заключает?
А оружейники отвечают:
-- Зачем это объяснять? Вс здесь в вашем виду,-- и предусматривайте.
Платов плечами вздвигнул и закричал:
-- Где ключ от блохи?
-- А тут же,-- отвечают,-- Где блоха, тут и ключ, в одном орехе.
Хотел Платов взять ключ, но пальцы у него были куцапые: ловил, ловил,--
никак не мог ухватить ни блохи, ни ключика от ее брюшного завода и вдруг
рассердился и начал ругаться словами на казацкий манер.
Кричал:
-- Что вы, подлецы, ничего не сделали, да еще, пожалуй, всю вещь
испортили! Я вам голову сниму!
А туляки ему в ответ:
-- Напрасно так нас обижаете,-- мы от вас, как от государева посла, все
обиды должны стерпеть, но только за то, что вы в нас усумнились и подумали,
будто мы даже государево имя обмануть сходственны,-- мы вам секрета нашей
работы теперь не скажем, а извольте к государю отвезти -- он увидит, каковы
мы у него люди и есть ли ему за нас постыждение.
А Платов крикнул:
-- Ну, так врете же вы, подлецы, я с вами так не расстануся, а один из
вас со мною в Петербург поедет, и я его там допытаюся, какие есть ваши
хитрости.
И с этим протянул руку, схватил своими куцапыми пальцами за шивороток
босого левшу, так что у того все крючочки от казакина отлетели, и кинул его
к себе в коляску в ноги.
-- Сиди,-- говорит,-- здесь до самого Петербурга вроде пубеля,-- ты мне
за всех ответишь. А вы,-- говорит свистовым,-- теперь гайда! Не зевайте,
чтобы послезавтра я в Петербурге у государя был.
Мастера ему только осмелились сказать за товарища, что как же, мол, вы
его от нас так без тугамента увозите? ему нельзя будет назад следовать! А
Платов им вместо ответа показал кулак -- такой страшный, бугровый и весь
изрубленный, кое-как сросся -- и, погрозивши, говорит: "Вот вам тугамент!" А
казакам говорит:
-- Гайда, ребята!
Казаки, ямщики и кони -- все враз заработало и умчали левшу без
тугамента, а через день, как приказал Платов, так его и подкатили к
государеву дворцу и даже, расскакавшись как следует, мимо колонн проехали.
Платов встал, подцепил на себя ордена и пошел к государю, а косого
левшу велел свистовым казакам при подъезде караулить.

Платов сам не зная, что сотворили тульские мастера, привозит блоху в Петербург к царю, а тот, разумеется, о блохе не забыл. Кстати, это исторический факт – Николай Первый действительно вникал во все вопросы лично и сам успевал все контролировать. На самом деле управлял государством, а не только «работал с документами».


Платов стал его уверять и рассказал, как все дело было, и как досказал
до того, что туляки просили его блоху государю показать, Николай Павлович
его по плечу хлопнул и говорит:
-- Подавай сюда. Я знаю, что мои меня не могут обманывать. Тут
что-нибудь сверх понятия сделано.
Оказывается, в результате первичной проверки, что блоха хоть и дергается, но уже не танцует. Платов разочарован, но царь не теряет веры в свой народ.

Платов весь позеленел и закричал:
-- Ах они, шельмы собаческие! Теперь понимаю, зачем они ничего мне там
сказать не хотели. Хорошо еще, что я одного ихнего дурака с собой захватил.
С этими словами выбежал на подъезд, словил левшу за волосы и начал
туда-сюда трепать так, что клочья полетели. А тот, когда его Платов перестал
бить, поправился и говорит:
-- У меня и так все волосья при учебе выдраны, а не знаю теперь, за
какую надобность надо мною такое повторение?
-- Это за то,-- говорит Платов,-- что я на вас надеялся и заручался, а
вы редкостную вещь испортили.
Левша отвечает:
-- Мы много довольны, что ты за нас ручался, а испортить мы ничего не
испортили: возьмите, в самый сильный мелкоскоп смотрите.
Платов назад побежал про мелкоскоп сказывать, а левше только
погрозился:
-- Я тебе,-- говорит,-- такой-сякой-этакой, еще задам.

Если бы левша сам не объяснил, в чем дело, никто бы и не понял, что блоху-то подковали. Любят наши военачальники – как при Платове, так и сейчас – скоропалительные решения, волосы там кому-то отодрать. А вот царь-то молодец!

Как взошел левша и поклонился, государь ему сейчас и говорит:
-- Что это такое, братец, значит, что мы и так и этак смотрели, и под
мелкоскоп клали, а ничего замечательного не усматриваем?
А левша отвечает:
-- Так ли вы, ваше величество, изволили смотреть?
Вельможи ему кивают: дескать, не так говоришь! а он не понимает, как
надо по-придворному, с лестью или с хитростью, а говорит просто.
Государь говорит:
-- Оставьте над ним мудрить,-- пусть его отвечает, как он умеет.
И сейчас ему пояснил:
-- Мы,-- говорит,-- вот как клали,-- И положил блоху под мелкоскоп.--
Смотри,-- говорит,-- сам -- ничего не видно.
Левша отвечает:
-- Этак, ваше величество, ничего и невозможно видеть, потому что наша
работа против такого размера гораздо секретнее.
Государь вопросил:
-- А как же надо?
-- Надо,-- говорит,-- всего одну ее ножку в подробности под весь
мелкоскоп подвести и отдельно смотреть на всякую пяточку, которой она
ступает.
Помилуй, скажи,-- говорит государь,-- это уже очень сильно мелко!
-- А что же делать,-- отвечает левша,-- если только так нашу работу и
заметить можно: тогда все и удивление окажется.
Положили, как левша сказал, и государь как только глянул в верхнее
стекло, так весь и просиял -- взял левшу, какой он был неубранный и в пыли,
неумытый, обнял его и поцеловал, а потом обернулся ко всем придворным и
сказал:
-- Видите, я лучше всех знал, что мои русские меня не обманут. Глядите,
пожалуйста: ведь они, шельмы, аглицкую блоху на подковы подковали!
Стали все подходить и смотреть: блоха действительно была на все ноги
подкована на настоящие подковы, а левша доложил, что и это еще не все
удивительное.
-- Если бы,-- говорит,-- был лучше мелкоскоп, который в пять миллионов
увеличивает, так вы изволили бы,-- говорит,-- увидать, что на каждой
подковинке мастерово имя выставлено: какой русский мастер ту подковку делал.
-- И твое имя тут есть? -- спросил государь.
-- Никак нет,-- отвечает левша,-- моего одного и нет.
-- Почему же?
-- А потому,-- говорит,-- что я мельче этих подковок работал: я
гвоздики выковывал, которыми подковки забиты,-- там уже никакой мелкоскоп
взять не может.
Государь спросил:
-- Где же ваш мелкоскоп, с которым вы могли произвести это удивление?
А левша ответил:
-- Мы люди бедные и по бедности своей мелкоскопа не имеем, а у нас так
глаз пристрелявши.
Тут и другие придворные, видя, что левши дело выгорело, начали его
целовать, а Платов ему сто рублей дал и говорит:
-- Прости меня, братец, что я тебя за волосья отодрал.
Левша отвечает:
-- Бог простит,-- это нам не впервые такой снег на голову.

Царь приказывает отправить блоху назад в Англию – чтобы не зазнавались. А ведь это как раз очередное обострение всегдашних геополитических противоречий между Британской и Российской империями и, несмотря на традиционное взаимное уважение англичан и русских, политические их интересы были враждебны друг другу. Так что отправка блохи – важное, как ни странно, действие с точки зрения пропаганды.

И велел государь, чтобы вез блоху особый
курьер, который на все языки учен, а при нем чтобы и левша находился и чтобы
он сам англичанам мог показать работу и каковые у нас в Туле мастера есть.
Платов его перекрестил.
-- Пусть, -- говорит, -- над тобою будет благословение, а на дорогу я
тебе моей собственной кисляркя пришлю. Не пей мало, не пей много, а пей
средственно.
Так и сделал -- прислал.
А граф Кисельвроде велел, чтобы обмыли левшу в Туляковских всенародных
банях, остригли в парикмахерской и одели в парадный кафтан с придворного
певчего, для того, дабы похоже было, будто и на нем какой-нибудь жалованный
чин есть.
Как его таким манером обформировали, напоили на дорогу чаем с
платовскою кисляркою, затянули ременным поясом как можно туже, чтобы кишки
не тряслись, и повезли в Лондон. Отсюда с левшой и пошли заграничные виды.
Итак, Левшу явно отправляют в Англию с пропагандистской целью, но наверное, не только с ней. Кстати, «Кисельвроде» - это министр иностранных дел Нессельроде, тогдашний Козырев. Безродный космополит.

Ехали курьер с левшою очень скоро, так что от Петербурга до Лондона
нигде отдыхать не останавливались, а только на каждой станции пояса на один
значок еще уже перетягивали, чтобы кишки с легкими не перепутались; но как
левше после представления государю, по платовскому приказанию, от казны
винная порция вволю полагалась, то он, не евши, этим одним себя поддерживал
и на всю Европу русские песни пел, только припев делал по-иностранному: "Ай
люли -- се тре жули".

Ну, с винной порцией – дело житейское. И с песнями тоже. Вот я кой-кого помню, как он полицейским оркестром возле Берлинской ратуши дирижировал, мыча «Калинку-малинку» как медведь. Так Левше больше простительно – он все же эвон какой мастер!

А вот теперь еще интереснее.

А те лица, которым курьер нимфозорию сдал, сию же минуту ее рассмотрели
в самый сильный мелкоскоп и сейчас в публицейские ведомости описание, чтобы
завтра же на всеобщее известие клеветон вышел.
-- А самого этого мастера,-- говорят,-- мы сейчас хотим видеть.
Курьер их препроводил в номер, а оттуда в пищеприемную залу, где наш
левша порядочно уже подрумянился, и говорит: "Вот он!"
Англичане левшу сейчас хлоп-хлоп по плечу и как ровного себе-- за руки.
"Камрад,-- говорят,-- камрад -- хороший мастер,-- разговаривать с тобой со
временем, после будем, а теперь выпьем за твое благополучие".

Подумаем, не с одной ли пропагандистской целью отправили Левшу в Юнайтед Кингдом? Не подумывал ли царь использовать его как своего рода промышленного шпиона – для выведывания некоторых секретов британских технологий? Не напудренного же графа посылать – тот не найдет с английскими мастерами общего языка. А тут свой- мастер, коллега. Хотя и графы бывают разные, вот граф Игнатьев как-то на выставке новейший патрон уволок.

Англичане всех вин перед ним опробовали и тогда ему стали наливать. Он
встал, левой рукой перекрестился и за всех их здоровье выпил.
Они заметили, что он левой рукою крестится, и спрашивают у курьера:
-- Что он -- лютеранец или протестантист?
Курьер отвечает:
-- Нет, он не лютеранец и не протестантист, а русской веры.
-- А зачем же он левой рукой крестится?
Курьер сказал:
-- Он -- левша и все левой рукой делает.
Англичане еще больше стали удивляться -- и начали накачивать вином и
левшу и курьера и так целые три дня обходилися, а потом говорят: "Теперь
довольно". По симфону воды с ерфиксом приняли и, совсем освежевши, начали
расспрашивать левшу: где он и чему учился и до каких пор арифметику знает?
Левша отвечает:
-- Наша наука простая: но Псалтирю да по Полусоннику, а арифметики мы
нимало не знаем.
Англичане переглянулись и говорят:
-- Это удивительно.
А Левша им отвечает:
-- У нас это так повсеместно.
-- А что же это,-- спрашивают,-- за книга в России "Полусонник"?
-- Это,-- говорит,-- книга, к тому относящая, что если в Псалтире
что-нибудь насчет гаданья царь Давид неясно открыл, то в Полусоннике
угадывают дополнение.
Они говорят:
-- Это жалко, лучше бы, если б вы из арифметики по крайности хоть
четыре правила сложения, знали, то, бы вам было гораздо пользительнее, чем
весь Полусонник. Тогда бы вы могли сообразить, что в каждой-машине расчет
силы есть; а то вот хоша вы очень в руках искусны, а не сообразили, что
такая малая машинка, как в нимфозории, на самую аккуратную точность
рассчитана и ее подковок несть не может. Через это теперь нимфозория и не
прыгает и дансе не танцует.
Левша согласился.
-- Об этом,-- говорит, -- спору нет, что мы в науках не зашлись, но
только своему отечеству верно преданные.

Тут непонятно – то ли Лесков иронизирует над Левшой и его «теоретическим» невежеством, то ли над самими англичанами, которые со всей их ученостью все же уступили в мастерстве неграмотному самоучке-практику.

А англичане сказывают ему:
-- Оставайтесь у нас, мы вам большую образованность передадим, и из вас
удивительный мастер выйдет.
Но на это левша не согласился.
-- У меня,-- говорит,-- дома родители есть.
Англичане назвались, чтобы его родителям деньги посылать, но левша не
взял.
-- Мы,-- говорит,-- к своей родине привержены, и тятенька мой уже
старичок, а родительница -- старушка и привыкши в свой приход в церковь
ходить, да и мне тут в одиночестве очень скучно будет, потому что я еще в
холостом звании.
-- Вы,-- говорят,-- обвыкнете, наш закон примете, и мы вас женим.
-- Этого,-- ответил левша,-- никогда быть не может.
-- Почему так?
-- Потому,-- отвечает,-- что наша русская вера самая правильная, и как
верили наши правотцы, так же точно должны верить и потомцы.
-- Вы,-- говорят англичане,-- нашей веры не знаете: мы того же закона
христианского и то же самое Евангелие содержим.
-- Евангелие,-- отвечает левша,-- действительно у всех одно, а только
наши книги против ваших толще, и вера у нас полнее.
-- Почему вы так это можете судить?
-- У нас тому,-- отвечает,-- есть все очевидные доказательства.
-- Какие?
-- А такие,-- говорит;-- что у нас есть и боготворные иконы и
гроботочивые главы и мощи, а у вас ничего, и даже, кроме одного воскресенья,
никаких экстренных праздников нет, а по второй причине -- мне с англичанкою,
хоть и повенчавшись в законе, жить конфузно будет.
-- Отчего же так?-- спрашивают.-- Вы не пренебрегайте: наши тоже очень
чисто одеваются и хозяйственные.
А левша говорит:
-- Я их не знаю.
Англичане отвечают:
-- Это не важно суть -- узнать можете: мы вам грандеву сделаем.
Левша застыдился.
-- Зачем,-- говорит,-- напрасно девушек морочить.-- И отнекался.--
Грандеву,-- говорит,-- это дело господское, а нам нейдет, и если об этом
дома, в Туле, узнают, надо мною большую насмешку сделают.

Не удалась англичанам вербовка Левши. Тульский мастер – это ж не Резун и не Горди.
Причем и на потенциальную медовую ловушку не купился.

Ничем его англичане не могли сбить, чтобы он на их жизнь прельстился, а
только уговорили его на короткое время погостить, и они его в это время по
разным заводам водить будут и все свое искусство покажут.
-- А потом,-- говорят,-- мы его на своем корабле привезем и живого в
Петербург доставим.
На это он согласился.
Согласился? Или так и было задумано? Впрочем, скорее всего, Левшу русская разведка использовала «втемную», понимала, что любому мастеру будет интересно, чего достигли другие в его области. Миноксов в то время еще не было, но у Левши и так глаз силен. Итак, Шеффилд ждет. Заводы Виккерса, заводы Армстронга – мощь Британской империи.

Взяли англичане левшу на свои руки, а русского курьера назад в Россию
отправили. Курьер хотя и чин имел и на разные языки был учен, но они им не
интересовались, а левшою интересовались,-- и пошли они левшу водить и все
ему показывать. Он смотрел все их производство: и металлические фабрики и
мыльно-пильные заводы, и все хозяйственные порядки их ему очень нравились,
особенно насчет рабочего содержания. Всякий работник у них постоянно в
сытости, одет не в обрывках, а на каждом способный тужурный жилет, обут в
толстые щиглеты с железными набалдашниками, чтобы нигде ноги ни на что не
напороть; работает не с бойлом, а с обучением и имеет себе понятия. Перед
каждым на виду висит долбица умножения" а под рукою стирабельная дощечка:
все, что который мастер делает,-- на долбицу смотрит и с понятием сверяет, а
потом на дощечке одно пишет, другое стирает и в аккурат сводит: что на
цыфирях написано, то и наделе выходит. А придет праздник, соберутся
по-парочке, возьмут в руки по палочке и идут гулять чинно-благородно, как
следует.

Сравнение условий работы и жизни в России и в Англии явно не в нашу пользу. 170 лет прошло, а мало что изменилось…

Не столь
его занимало, как новые ружья делают, сколь то, как старые в каком виде
состоят. Все обойдет и хвалит, и говорит:
-- Это и мы так можем.
А как до старого ружья дойдет,-- засунет палец в дуло, поводит по
стенкам и вздохнет:
-- Это,-- говорит,-- против нашего не в пример превосходнейше.
Англичане никак не могли отгадать, что такое левша замечает, а он
спрашивает:
-- Не могу ли,-- говорит,-- я знать, что наши генералы это когда-нибудь
глядели или нет? Ему говорят:
-- Которые тут были, те, должно быть, глядели.
-- А как,-- говорит,-- они были: в перчатке или без перчатки?
-- Ваши генералы,-- говорят,-- парадные, они всегда в перчатках ходят;
значит, и здесь так были.

Вот и докопался Левша до главного секрета Ройял Арми. А генералы, как и разного рода военные атташе, как тогда, так и сейчас предпочитают в перчатках работать, якобы – чтобы отпечатков не оставлять (ведь именно это имел в виду Дзержинский, когда говорил о «чистых руках чекиста»), а на самом деле из-за этого кое-что проходило и проходит мимо их внимания.

Левша ничего не сказал. Но вдруг начал беспокойно скучать. Затосковал и
затосковал и говорит англичанам:
-- Покорно благрдарствуйте на всем угощении, и я всем у вас очень
доволен и все, что мне нужно было видеть, уже видел, а теперь я скорее домой
хочу.

Правильно – информация получена. Радио еще не изобрели, телеграф тоже. А донесение доставить надобно.

Его силом не удерживали: напитали, деньгами наградили, подарили ему на
память золотые часы с трепетиром, а для морской прохлады на поздний осенний
путь дали байковое пальто с ветряной нахлобучкою на голову. Очень тепло
одели и отвезли левшу на корабль, который в Россию шел. Тут поместили левшу
в лучшем виде, как настоящего барина, но он с другими господами в закрытии
сидеть не любил и совестился, а уйдет на палубу, под презент сядет и
спросит: "Где наша Россия?"
Англичанин, которого он спрашивает, рукою ему в ту сторону покажет или
головою махнет, а он туда лицом оборотится и нетерпеливо в родную сторону
смотрит.

Патриот, однако, настоящий.

Так все время и не сходил до особого случая и через это очень
понравился одному полшкиперу, который, на горе нашего левши, умел по-русски
говорить. Этот полшкипер не мог надивиться, что русский сухопутный человек и
так все непогоды выдерживает.

А вот это интересно. Якобы случайно на том же корабле находится некий полшкипер, знающий русский язык. Вспомним – ни Интеллидженс Сервис, ни МИ 5 в то время еще не было. А вот некоторая морская разведка уже была. У англичан она была всегда, по меньшей мере со времен Элизабет Первой. Так что, кем был этот моряк, случайно ли он подкатился к Левше – следовало бы разобраться.


-- Молодец,-- говорит,-- рус! Выпьем!
Левша выпил.
-- А полшкипер говорит:
-- Еще!
Левша и еще выпил, и напились.
Полшкипер его и спрашивает:
-- Ты какой от нашего государства в Россию секрет везешь?
Левша отвечает:
-- Это мое дело.

Ага, а я что говорил? «Какой секрет везешь?»

-- А если так,-- отвечал полшкипер,-- так давай держать с тобой
аглицкое парей.
Левша спрашивает:
-- Какое?
-- Такое, чтобы ничего в одиночку не пить, а всего пить заровно: что
один, то непременно и другой" и кто кого перепьет, того и горка.
Левша думает: небо тучится, брюхо пучится,-- скука большая, а путина
длинная, и родного места за волною не видно -- пари держать все-таки веселее
будет.
-- Хорошо,-- говорит,-- идет!
-- Только чтоб честно.
-- Да уж это,-- говорит,-- не беспокойтесь.
Согласились и по рукам ударили.
Стало быть, британская морская разведка принимает решение, споить Левшу. Типичный случай дискредитации источника. Если сведения доставляет пьяница, есть большая вероятность, что ему не поверят.


Началось у них пари еще в Твердиземном море, и пили они до рижского
Динаминде, но шли вс наравне и друг другу не уступали и до того аккуратно
равнялись, что когда один, глянув в море, увидал, как из воды черт лезет,
так сейчас то же самое и другому объявилось. Только полшкипер видит черта
рыжего, а левша говорят, будто он темен, как мурин.
Левша говорит:
-- Перекрестись и отворотись -- это черт из пучины.
А англичанин спорит, что "это морской водоглаз".

«Морской водоглаз» - не Лайонел Крэбб ли? Вероятно, не так уж сильно Левше и «казалось» (вряд ли водка ему в новинку), и корабль в натуре сопровождали боевые пловцы английского флота, - «на всякий случай».

Так их и привезли взаперти до Петербурга, и пари из них ни один друг у
друга не выиграл; а тут расклали их на разные повозки и повезли англичанина
в посланнический дом на Аглицкую набережную, а левшу -- в квартал.
Отсюда судьба их начала сильно разниться.
Шкипер направился в посольскую резидентуру с докладом, а Левшу вместо того, чтобы сразу отправить в военное министерство к графу Чернышеву, отправили в полицию.

А левшу свалили в квартале на пол и спрашивают:
-- Кто такой и откудова, и есть ли паспорт или какой другой тугамент?
А он от болезни, от питья и от долгого колтыханья так ослабел, что ни
слова не отвечает, а только стонет.
Тогда его сейчас обыскали, пестрое платье с него сняли и часы с
трепетиром, и деньги обрали, а самого пристав велел на встречном извозчике
бесплатно в больницу отправить.
Повел городовой левшу на санки сажать, да долго ни одного встречника
поймать не мог, потому извозчики от полицейских бегают. А левша все время на
холодном парате лежал; потом поймал городовой извозчика, только без теплой
лисы, потому что они лису в санях в таком разе под себя прячут, чтобы у
полицейских скорей ноги стыли. Везли левшу так непокрытого, да как с одного
извозчика на другого станут пересаживать, вс роняют, а поднимать станут --
ухи рвут, чтобы в память пришел.
Привезли в одну больницу -- не принимают без тугамента, привезли в
другую -- и там, не принимают, и так в третью, и в четвертую -- до самого
утра его по всем отдаленным кривопуткам таскали и все пересаживали, так что
он весь избился. Тогда один подлекарь сказал городовому везти его в
простонародную Обухвинскую больницу, где неведомого сословия всех умирать
принимают.
Тут велели расписку дать, а левшу до разборки на полу в коридор
посадить.

Отношение к своим гражданам и в частности к своим талантам за все время существования России не изменилось. «Унтерменш» он и есть «унтерменш».

А аглицкий полшкипер в это самое время на другой день встал, другую
гуттаперчевую пилюлю в нутро проглотил, на легкий завтрак курицу с рысью
съел, ерфиксом запил и говорит:
-- Где мой русский камрад? Я его искать пойду.
Оделся и побежал.
То ли шкипер был сам по себе хорошим человеком, то ли получил дополнительное задание от местного резидента, то ли и то и другое. Нужно же было узнать, куда попал Левша и что и кому он успел рассказать.

Удивительным манером полшкипер как-то очень скоро левшу нашел, только
его еще на кровать не уложили, а он в коридоре на полу лежал и жаловался
англичанину.
-- Мне бы,-- говорит,-- два слова государю непременно надо сказать.
Англичанин побежал к графу Клейнмихелю и зашумел:
-- Разве так можно! У него,-- говорит,--хоть и шуба овечкина, так душа
человечкина.
Англичанина сейчас оттуда за это рассуждение вон, чтобы не смел
поминать душу человечкину. А потом ему кто-то сказал: "Сходил бы ты лучше к
казаку Платову -- он простые чувства имеет".
Англичанин достиг Платова, который теперь опять на укушетке лежал.
Платов его выслушал и про левшу вспомнил.

Наверное, англичанин все-таки хороший был человек. А граф Кляйнмихель и с точки зрения истории был большим мерзавцем, казнокрадом и т.д.

Полшкипер пошел и к Скобелеву и все рассказал: какая у левши болезнь и
отчего сделалась. Скобелев говорит:
-- Я эту болезнь понимаю, только немцы ее лечить не могут, а тут надо
какого-нибудь доктора из духовного звания, потому что те в этих примерах
выросли и помогать могут; я сейчас пошлю туда русского доктора
Мартын-Сольского.
Но только когда Мартын-Сольский приехал, левша уже кончался, потому что
у него затылок о парат раскололся, и он одно только мог внятно выговорить:
-- Скажите государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть
чтобы и у нас не чистили, а то, храни бог войны, они стрелять не годятся.

Даже перед смертью, Левша помнил о секрете.

Мартын-Сольский сейчас
же поехал, об этом графу Чернышеву доложил, чтобы до государя довести, а
граф Чернышев на него закричал:
-- Знай,-- говорит,-- свое рвотное да слабительное, а не в свое дело не
мешайся: в России на это генералы есть.
Государю так и не сказали, и чистка все продолжалась до самой Крымской
кампании. В тогдашнее время как стали ружья заряжать, а пули в них и
болтаются, потому что стволы кирпичом расчищены.
Тут Мартын-Сольский Чернышеву о левше и напомнил, а граф Чернышев и
говорит:
-- Пошел к черту, плезирная трубка, не в свое дело не мешайся, а не то
я отопрусь, что никогда от тебя об этом не слыхал,-- тебе же и достанется.
Мартын-Сольский подумал: "И вправду отопрется",-- так и молчал.
А доведи они левшины слова в свое время до государя,-- в Крыму на войне
с неприятелем совсем бы другой оборот был.
Наши генералы и военные министры в своем репертуаре. А ведь дело в том – и тут секрет – что у англичан были уже нарезные ружья – штуцера, а у нас – гладкоствольные. Сами понимаете разницу в точности стрельбы. Конечно, кто же нарезные ружья чистит кирпичом. Результат – битва на реке Альма, Севастополь и многое другое. Русский солдат в очередной раз заплатил кровью за невежество своих верховных командиров. Причем – Чернышев не передал информацию царю, хотя направлял Левшу в Англию царь, а не Чернышев. Правда, сам Чернышев в молодости был разведчиком, но совал не палец в стволы, а совсем другое. За что его и любили парижские дамы. В принципе, это был такой себе аналог поляка Ежи Сосновского из 1930-х годов. Но на посту военного министра оказался крайним консерватором и ультра-реакционером.

Теперь все это уже "дела минувших дней" : и "преданья старины", хотя и
не глубокой, но предания эти нет нужды торопиться забывать, несмотря на
баснословный склад легенды и эпический характер ее главного героя.
Собственное имя левши, подобно именам многих величайших гениев, навсегда
утрачено для потомства; но как олицетворенный народною фантазиею миф он
интересен, а его похождения могут служить воспоминанием эпохи, общий дух
которой схвачен метко и верно.
Таких мастеров, как баснословный левша, теперь, разумеется, уже нет в
Туле: машины сравняли неравенство талантов и дарований, и гений не рвется в
борьбе против прилежания и аккуратности. Благоприятствуя возвышению
заработка, машины не благоприятствуют артистической удали, которая иногда
превосходила меру, вдохновляя народную фантазию к сочинению подобных
нынешней баснословных легенд.
Работники, конечно, умеют ценить выгоды, доставляемые им практическими
приспособлениями механической науки, но о прежней старине они вспоминают с
гордостью и любовью. Это их эпос, и притом с очень "человечкиной душою.

В общем, повесть вполне соответствует исторической правде – ненужность таланта и его невостребованность в России, наплевательское отношение к отдельно взятому человеку, косность военно-бюрократического аппарата, не желающего слушать неприятную для него информацию. За 125 лет, прошедших с момента публикации «Левши» ничего не изменилось.

Да, я бы еще добавил, что Лесков за век до Хантингтона показал тут столкновение цивилизаций - математической, научной, протестантской цивилизации Запада символически представленной роботом-блохой и эмпирически-наивной, в чем-то невежественной цивилизации России в лице мастера Левши. Причем в книге нет никакой критики в адрес англичан, они отнюдь не враги - вплоть до Крымской войны, наоборот, у них есть чему поучиться. (Критика тут скорее в адрес Александра Первого.)
Но они другие. Им не стать русскими, но и из русских не выйдет англичанин. Задолго до Киплинга - "Запад есть Запад, Восток есть Восток"...

[Егор]

Мне всегда этот "Левша" нравился и нравится.
Ну, а тема разведки, да, присутствует в сказе. Для того времени совершенно актуально. А в наше время - поучительно.

[crosboro]

Да так и есть. Не вздумайте об этом заикаться в Конторе - сочтут за сумасшедшего (меня сочли). Правильно - впытывать да выспрашивать (или хотя-бы слушать). Знали бы вы сколько разведданных пропадает почем зря...