Джеймс Мортон "Шпионы Первой мировой войны"

[Моргенштерн]

Джеймс Мортон
Шпионы Первой мировой войны

Оригинал: James Morton, Spies of the First World War. Under Cover for King and Kaiser.
The National Archives Kew, Richmond, Surrey, United Kingdom. 2010

Об авторе: англичанин Джеймс Мортон, адвокат по профессии, написал несколько успешных книг на тему организованной преступности, криминалистики и темных сторон истории. Наиболее популярными были его книги из серии “Gangland” – об истории преступности в разных частях Британии, а также биография актрисы и любовницы короля Баварии Людвига Первого Лолы Монтез. Его статьи также регулярно публикуются в Military Illustrated.

О книге: «Шпионы Первой мировой войны» - первое популярное изложение международного шпионажа первых десятилетий двадцатого века. Этот сборник очерков об истории разведки до и во время Первой мировой войны начинается с описания шпионской лихорадки в Британии в начале ХХ века, которая привела к созданию МИ5 и МИ6. В ней рассказывается о шпионской сети «Белая дама» в оккупированной немцами Бельгии, об успехах английских дешифровщиков, расшифровавших знаменитую «Телеграмму Циммермана», о казни Мата Хари и Эдит Кэвелл и о многих других широко известных и давно забытых разведчиках, агентах, организаторах разведки, сыщиках, а также и о предателях и перебежчиках.
Книга стала результатом исследований, которыми автор занимался в нескольких странах мира, но большая часть информации была взята им из материалов, хранящихся в Национальных Архивах Соединенного Королевства, под патронатом которых и была издана в 2010 году эта книга.

Содержание

Благодарности
Введение

Часть первая. Создание МИ5 и МИ6
1. Шпиономания
2. Келл и контрразведка
3. Британские шпионы под руководством Камминга

Часть вторая. Война начинается
4. Разведывательный корпус
5. В Голландии и Бельгии
6. Шпионы в Тауэре
7. Выжившие
8. Комната 40 и телеграмма Циммермана
9. Женщины-шпионки на стороне союзников
10. «Фройляйн» для кайзера
11. Люди кайзера в Америке
12. Швейцария
13. В Россию и обратно
14. Сошедшие в могилы

Примечания
Библиография

БЛАГОДАРНОСТИ

В определенной мере любая книга о разведке в Первой мировой войне в настоящее время не может не быть букетом из цветов, выращенных и сорванных другими людьми. Особенно благодарен я Николасу П. Хайли за его глубокие и информативные статьи в Historical Journal и English Historical Review в 1980-х годах. Я надеюсь, что дочитав до конца эту книгу, при написании которой я предпочел подход не историка, а скорее рассказчика любопытных историй, читатель подумает, что и я в свою очередь добавил несколько уже своих, новых цветов к такому историческому букету.
Хотя название МИ5 официально было принято только в 1915 году, я, во избежание путаницы, называю этим именем британскую службу безопасности уже с 1909 года, когда она была основана Верноном Келлом.
В первую очередь я выражаю свою благодарность Доку Бэйтсону, без постоянной помощи, поощрения и поддержки которого этот труд вряд ли увидел бы свет. Я глубоко благодарен Джойс Холланд, Фреду Джаджу и Алану Эдвардсу из Архивов Разведывательного корпуса (Intelligence Corps Archives) в Чиксенде, а также (в алфавитном порядке): Дж. П. Бину, Кэтрин Брэдли, Эдварду Хэмпширу, Питеру Хиджинсону, Шейле Найт, Барбаре Леви, Тиму Ньюарку, Шейле Томпсон и Тому Уортону, а также всем работникам Британской Библиотеки, Национальных Архивов в Кью, Библиотеки Британских газет в Колиндейле, Центра военных архивов имени Лиддела Гарта при Королевском Колледже в Лондоне, Имперского военного музея, Нью-йоркской публичной библиотеки, а во Франции: Библиотеки Маргерит Дюра, Библиотеки полицейской литературы, Исторической библиотеки города Парижа, Национальных архивов Франции и Музею полиции в Париже.

Джеймс Мортон, февраль 2010 года


ВВЕДЕНИЕ

В Германии поняли, что для этого специфического, необходимого, но в то же время, презираемого занятия нужны специальные люди. Ваш идеальный шпион – это человек с преступными побуждениями, своего рода моральный извращенец.
(«Германская система шпионажа изнутри», написанная «бывшим офицером разведки»)

До появления Джеймса Бонда образ шпиона в газетах и в массовом восприятии редко можно было назвать положительным.
В первые десятилетия двадцатого века общественное мнение, под влиянием популярной прессы, разделяла шпионов на «хороших» и «плохих». Хорошими были «наши» шпионы, такие как медсестра Эдит Кэвелл и Лоуренс Аравийский (хотя, оглядываясь назад, его, возможно, уже и нельзя было бы назвать хорошим примером). Мотивом «хороших шпионов» был патриотизм и они проявляли настоящий героизм. Плохими были «их» шпионы: Мата Хари и д-р Армгаард Карл Грейвс, подлые, низкие и шпионившие из-за собственной жадности. Иногда, как в случае немецкого офицера Карла Лоди, «их» шпионы вызывали сочувствие или даже настоящее восхищение. В массовом восприятии женщины-шпионки, страдающие от загадочных болезней или наркозависимости, такие как «фройляйн Доктор» или Деспина Шторх, блаженствовали в шелковом нижнем белье, курили турецкие сигареты с длинными мундштуками и соблазняли наших храбрых ребят с помощью своих женских хитростей. Их «аналоги» мужского пола, которые, как и женщины, курили турецкие сигареты с длинными мундштуками, в свою очередь носили хлысты и шелковые халаты.
Таковыми были шпионы, романтизованные газетами вроде Thomson’s Weekly News и Le Petit Journal. Но у большинства настоящих шпионов жизнь была совсем другой. Например, бывший чиновник Скотланд-Ярда Герберт Фитч думал так: «Часто преступников, показавших ранее свои недюжинные криминальные способности, освобождали от длительного тюремного заключения, надеясь использовать их как агентов секретной службы за рубежом».
Разведывательные службы, в общем, тогда не особо высоко ценили. Во время «Дела Дрейфуса», когда французская секретная служба попала в позорное положение, и имидж ее в народе сильно пострадал, парижский корреспондент газеты «Таймс» писал так:
«Отдел шпионажа представляет собой только маленькую секцию в Генеральном штабе и явно не пользуется там большой благосклонностью, скорее, на него смотрят несколько отстраненно как на полицейский участок, состоящий из офицеров с особым складом ума. Дружеские отношения между ними и другими офицерами чрезвычайно редки и, судя по тому, что произошло, очевидно, что у этих офицеров ненормальные манеры поведения».

В ноябре 1894 года мадам Мари Бастиан, многолетний агент французской секретной службы, известная так как «агент Августа», нашла в мусорной корзине немецкого военного атташе в Париже Максимилиана фон Шварцкоппена обрывок бумаги – событие, которое привело к «Делу Дрейфуса» и к позорному падению французской секретной службы.
Для своей работы на разведывательную службу Мари Бастиан пользовалась прикрытием уборщицы. Она снабжала все иностранные посольства в Париже горничными, в результате чего содержание корзин для бумаг ежедневно становилось известным французским контрразведчикам. Еще раньше мадам Бастиан была связана с похищением документов из сейфа другого немецкого военного атташе, что привело к аресту немцами французского таможенного чиновника Вильгельма (Гийома) Шнэбеле и к обострению франко-германских отношений весной 1887 года. Она сыграла свою роль и в разоблачении гражданского служащего Военной библиотеки Бутонне, передававшего учебные материалы немецкому военному атташе фон Хюне. Бутонне, получавший ежемесячно 250 франков за свои услуги, был приговорен к пяти годам тюрьмы, а Хюне был вынужден покинуть Францию как «персона нон грата».
Теперь в передаче французских военных секретов немцам был обвинен Альфред Дрейфус, молодой артиллерийский офицер из Эльзаса. Среди секретов были детали новой французской гаубицы. Автор записки, найденной Мари Бастиан, написал в конце, что он собирается уезжать на маневры. Не было никакого доказательства виновности Дрейфуса, кроме сомнительного утверждения об его авторстве записки, высказанного криминалистом Альфонсом Бертильоном, считавшим себя экспертом-графологом. С другой стороны в самой записке содержалось свидетельство о невиновности Дрейфуса: он, молодой офицер Третьего бюро, не мог быть направлен на маневры. Но зато против него были три других обстоятельства: он был строгим и аскетичным, был богатым и – хуже всего - был евреем.
В то время, как и десятилетия спустя, целые слои французского общества были настроены антисемитски. Когда в начале двадцатого века мошенница мадам Юмбер обманным путем выманила у нескольких банкиров-евреев крупные суммы денег, во французском обществе было распространено мнение, что банкиры получили по заслугам.
В ноябре 1894 года Дрейфус был осужден, лишен воинского звания и отправлен на каторгу на Чертов остров. Два года спустя подполковник Жорж Пикар получил от Мари Бастиан вторую записку, что свидетельствовало о том, что предателем был не Дрейфус. Виновником оказался армейский майор Фердинанд Вальсен Эстерхази, незаконно называвший себя графом, игрок, тратящий к тому же большие деньги на свою любовницу. Но этот сценарий не устраивал французское верховное командование и, чтобы скрыть правду, французская контрразведка под руководством полковника Юбера-Жозефа Анри подделала документы, чтобы и они свидетельствовали в пользу виновности Дрейфуса. На второй день проходившего за закрытыми дверями процесса, начавшегося 10 января 1894 года, Эстерхахи был оправдан.
Такая ситуация не осталась незамеченной. Началась кампания за оправдание Дрейфуса, которую возглавили писатель Эмиль Золя и будущий президент Франции Жорж Клемансо. За этим последовали длительная общественная поддержка Дрейфуса, контр-кампания «антидрейфусаров», антиеврейские выступления и еще до серии процессов, в которых Золя был признан виновным и был вынужден покинуть Францию, а Пикара обвинили в подделке второй записки, первый приговор по делу Дрейфуса был отменен. На новом суде его снова признали виновным и приговорили к десяти годам каторги. После того как немецкого посольство согласилось предоставить документы, доказывающие, что автором записок был не Дрейфус (это была сделка, напоминающая сделку, связанную с освобождением ливийца Абделя Бассета аль-Меграхи, обвиненного в организации взрыва пассажирского самолета над Локерби в 1988 году), он был помилован, после того, как отозвал свою апелляцию. Но официально он был реабилитирован и восстановлен в звании лишь в 1906 году, когда Кассационный суд отменил приговор. Одним из результатов этого фиаско было то, что оно серьезно затормозило развитие контрразведывательной службы во Франции.
В принципе, в начале двадцатого века старались вообще не признавать, что такое явление как шпионаж существует. «Нужно понимать, что я говорю о методах иностранных государств. Если Великобритания и использует шпионов, то я ничего о них не знаю». Так врал в своей книге Герберт Фитч.
Шпионаж – грязное дело. Так считали в то время и высокопоставленные военные. Еще во время Крымской войны английский офицер Кингслейк писал: «Сбор информации тайными средствами был омерзительным для английского джентльмена». А генерал сэр Дуглас Хэйг подчеркивал: «Я не хотел бы позволить, чтобы моих людей использовали в качестве шпионов. Офицеры должны действовать честно и открыто, как и положено англичанам. «Шпионаж» среди наших людей был ненавистен нам, военным».
Такие чувства разделял и народ. Когда к бельгийке Марте Маккенна, медсестре, занимавшейся в Бельгии разведкой в пользу англичан, в первый раз подошла ее подруга и завела разговор о шпионаже, Марта подумала:
«Я поняла, что она имеет в виду шпионаж, и меня тут же охватил ужас. Я знала, что в Бельгии есть шпионы и что они служат своей стране. Но я все равно видела в них что-то несвойственное людям и очень далекое от моей жизни».
Члены героической бельгийской разведывательной сети «Белая дама» протестовали, если их называли шпионами. Они считали себя агентами или солдатами.
Возможно, это был случай особенной просьбы, но когда Ганс Таушер, торговец оружием и муж певицы Джоанны Гадски, звезды Нью-йоркской оперы, был под следствием как участник заговора с целью подрыва Велландского канала, его жена заявила газете «Нью-Йорк Геральд», что ее муж не тот человек, который мог бы шпионить, но зато она сама не испытывала бы таких колебаний.
Да и сами шпионы часто не испытывали добрых чувств к своей деятельности. Франц фон Папен, немецкий военный атташе в США, занимавшийся организацией диверсий на американских военных заводах, как говорят, сказал однажды за обедом: «Боже мой, я отдал бы все, чтобы оказаться в траншеях на фронте, где я мог бы делать свою работу, как положено джентльмену».
Некоторые шпионы, по крайней мере, старались оправдаться. Макс Шульц, в довоенное время шпионивший в пользу Англии, говорил:
«Я был шпионом в Германии, и я не только не стыжусь этого факта, но я даже горд тем, что рисковал, собирая информацию, которая, как я могу с уверенностью заявить, помогла нам выиграть войну».
С финансовой точки зрения жизнь шпиона, как правило, была тяжелой. Герберт Фитч вряд ли испытывал сочувствие к шпионам (других стран, разумеется), когда писал: «Жизнь шпиона трудна. Он зависит от своего «куратора», посылающего ему деньги, а их часто платят только в зависимости от результатов». На самом деле в письмах немецких шпионов почти всегда содержатся просьбы о деньгах, и если шпион и его «куратор» ссорились, то именно «куратор» всегда мог дергать шпиона за нитку, угрожая выдать его.
В начале 1900-х годов британский разведчик Генри Дэйл Лонг получал лишь половину положенной платы за большую часть пяти лет своей работы. В то же время 19 марта 1906 года бельгиец Хели Клэйс написал жалобное письмо своему «куратору» полковнику Чарльзу Репингтону с просьбой обеспечить ему жалование, чтобы он и его семья могли существовать в Бельгии. Клэйс работал на англичан с 1898 года, когда он собирал информацию об англо-французском конфликте вокруг нильского порта Фашода, захваченного майором Маршаном и отвоеванного лордом Китченером. В марте следующего года Клэйс и его жена были арестованы в Шербуре и он получил два года тюрьмы за попытку нарисовать схему порта. После освобождения он три года работал в Африке на Разведывательное бюро, а потом, в феврале 1906 года, он оказался лишним и, говоря современным языком, был «уволен по сокращению штатов». Полковник Репингтон обратился с просьбой о деньгах для Клэйса к сэру Чарльзу Хардинджу, а тот, в свою очередь, спросил сэра Томаса Сэндерсона, своего предшественника, как ему следует поступить. Деньги для Клэйса нашлись в министерстве иностранных дел, но, вероятнее всего, не те 120 фунтов стерлингов в год, о которых он просил. Возможно, что ход мыслей Сэндерсона был таким же, как у немецкого «мэтра шпионажа» Густава Штайнхауэра: «Выброшенный шпион – как и выброшенная женщина – опасен для любого человека», но он посоветовал Хардинджу дистанцироваться от Клэйса: «Благоразумней всего было бы сказать ему [Репингтону], что вы никогда не имели никаких дел с агентами такого рода. Возможно, вам следует добавить, что это было также и моим правилом».
Во время войны, однако, гонорары агентов обычно существенно возрастали. Но возрастал и риск такой работы. Обычное жалование немецкому шпиону, работающему в Британии в первые дни Первой мировой войны составляло от 10 до 25 фунтов стерлингов в месяц с бонусом в 10 шиллингов за страницу копии секретных документов. В июне 1916 года оно возросло до сотни фунтов в месяц, а в 1918 году – до 180 фунтов. Если верить сэру Вернону Келлу, первому главе МИ5, в последние месяцы войны хороший шпион мог сам назначать свою цену. Поток новых добровольцев к тому времени совершенно иссяк.
«Нет сомнения, что Германия, не имея выбора, использовала агентов, которые большей частью в обычные времена лишь кое-как сводили концы с концами. Кажется, что их секретной службой был принят принцип, что следует подбирать почти что обездоленных людей со склонностью к экстравагантной жизни, чтобы пообещать им достаточное вознаграждение в зависимости от результатов».
Конечно, были и исключения. Одним из таких был австриец барон Аугуст Шлуга фон Растенфельд, завербованный отделом IIIb немецкой секретной службы как агент 17, карьера которого длилась больше пятидесяти лет. Шлуга родился в венгерском городе Жольне (нынче Жилина в Словакии). Первым его достижением была передача в Берлин в 1866 году полного боевого расписания австрийской армии, включая биографии и характеристики наиболее важных австрийских генералов.
Приятный в общении, умный, хорошо образованный, настоящий аристократ, барон Шлуга поставлял информацию не часто. Он жил в Париже, откуда сообщал Бисмарку о планах генерала Патриса де Макмагона во время Франко-прусской войны 1870-1871 годов. Казалось, что он был одновременно независимым и самовластным, утверждая, что важным было, что именно содержали его сообщения в IIIb, а не то, знали или нет его «кураторы» в отделе, где он находился в то или иное время. Судя по всему, скромность не была главной чертой его характера, раз он заказал у известного тогда художника Мориса Ромберга свой портрет, который был выставлен в Лондоне в 1908 году.
В последние годы наметилась тенденция преуменьшать значение сведений, сообщавшихся бароном Шлугой в начале двадцатого века. Якобы это были обычные «открытые секреты», разного рода слухи, собиравшиеся им на светских приемах. Тем не менее, накануне Первой мировой войны именно он сообщил о том, как французы планируют развернуть свои армии на пятый день мобилизации, что давало немцам ключ к отражению французского контрнаступления. К сожалению для немцев, они так и не смогли воспользоваться этой информацией в полной мере.
В состоянии болезни и нервного срыва Шлуга уехал во время войны в Женеву, не сообщив об этом своим начальникам в IIIb, но во время своего визита в Висбаден, он был «интернирован» полковником Вальтером Николаи, тогдашним главой немецкой разведки, сначала там, а потом в Брюсселе. Он умер до окончания войны.
В 1930 году Вернон Келл читал лекцию о шпионах Первой мировой войны. В ее ходе он рассказал, что в начале конфликта различалось шесть «типов» иностранных агентов: путешествующий (разъездной) агент, работающий под прикрытием коммивояжера, путшественника-яхтсмена или журналиста; стационарный агент, например, немец Густав Эрнст, собиравший новости и служивший «почтовым ящиком», в их число входили официанты, фотографы, учителя иностранных языков, парикмахеры и владельцы пабов; агенты-казначеи, финансировавшие агентов; инспекторы или главные резиденты вроде Штайнхауэра; агенты, занимавшиеся коммерческими вопросами, например Агентство Шиммельфенга; и, наконец, британские предатели.
Первые пять категорий шпионов в разной степени могли рассматриваться как патриоты, и блестящим примером такого шпиона-патриота был немецкий офицер Карл Ганс Лоди, первый шпион, расстрелянный в лондонском Тауэре во время войны. О Лоди за все прошедшее с его казни время писали только в восторженном тоне, с глубоким уважением к его мужеству и выдержке, хотя с профессиональной точки зрения он был ужасно некомпетентен. Леди Келл говорила о нем так: «Это на самом деле был человек, взявшийся за работу, глубоко противную его природе, исключительно по патриотическим мотивам».
Шпионы-патриоты вызывали уважение, что бы они не делали. К примеру, с уважением отнеслись к немцу Францу фон Ринтелену, переехавшему в Англию в 1930-х годах. Когда в Палате Лордов был задан вопрос об его деятельности во время войны, включавшей, среди прочего, установку мин на торговые суда Антанты, граф Льюкан ответил: «Я думаю, что во время войны он делал для своей страны, все что мог, и полагаю, что нельзя упрекать его в этом».
Эдвин Вудхолл, сыщик Скотланд-Ярда, служивший в разведке во время войны, включил в категорию «шпионов-авантюристов» одновременно сэра Джона Нортона-Гриффитса, известного как «Джек Адский Огонь» и другого сыщика из Скотланд-Ярда, инспектора Хьюберта (Хёйберта Корнелиуса) Гинховена. Он полагал, что Гинховен, голландец по происхождению, знавший несколько языков и мастер перевоплощений, с разведывательными миссиями отправлялся за линию фронта в Германию, Турцию и Австрию.
Нортон-Гриффитс, известный и по другому его прозвищу: «Имперский Джек», действительно был авантюристом, но очень сомнительно, можно ли назвать его в той же степени успешным разведчиком, что и успешным саботажником-диверсантом. С началом войны он поступил на службу во 2-й кавалерийский полк Короля Эдварда и, разработав метод заливки цемента в колодцы, почти в одиночку вывел из строя 70 нефтеперерабатывающих предприятий. Еще он придумал систему скрытного выкапывания туннелей, прозванную им «пинком по глине». С ее помощью в 1915 году удалось незаметно подключиться к немецким телефонным кабелям и слушать их переговоры. Во всяком случае, в конце войны генерал Людендорф обвинял именно Нортон-Гриффитса в немецких проблемах с поставками.
Некоторые люди, например, француз Шарль Юльмо, стали шпионами из-за женщин. В 1900-х годах Тулон стал центром курения опиума – выкурить пару трубочек после обеда стало обычным делом для светского общества вообще и для молодых морских офицеров в особенности. Во время посещения Индокитая Шарль Бенжамен Юльмо, лейтенант французского флота, родившийся в 1882 году в богатой еврейской семье из Лиона, пристрастился к этой вредной привычке. Вернувшись в Тулон, он сблизился с певицей из местного мюзик-холла Мари Луизой Вельш, «красавицей Лизон», которая держала одну из семидесяти опиумокурилен в городе. Была ли она уже тогда немецкой шпионкой, специально направленной для соблазнения молодых моряков вроде Юльмо, неизвестно до сих пор. Во всяком случае, французский автор Поль Лануар считал именно так. В его описании она была «одной из тех грязных созданий, в которых не было ничего от женщины, кроме телесной формы».
В своем признании, хоть и не дотягивавших до «Исповеди» Блаженного Августина, опубликованном лишь через 30 лет после приговора, Юльмо утверждал, что одна из прежних любовных связей Вельш была разорвана именно потому, что ее заподозрили в шпионаже.
Когда он едва ли не полностью промотал свое наследство, потратив, по его словам три тысячи фунтов стерлингов на содержание Вельш и на курение опиума (он выкуривал до 20 трубок в день) и из страха, что «красавица Лизон» оставит его ради другого офицера, в октябре 1907 года Юльмо украл секретные коды и детали французского мобилизационного плана с миноносца, которым он временно командовал, пока его командир был в отпуске. Лануар совершенно определенно писал, что именно «красавица Лизон» потребовала от Юльмо сделать это и рассказала как.
Правда это или нет, но, во всяком случае, Юльмо действительно попытался продать планы через Брюссель, где в 1909 году была главная резидентура немецкой разведки. После того, как ему не удалось продать их через «Международное шпионское бюро» - его агент Талбот, известный также как Тайссен, усомнился в их достоверности, кроме того, он не сошелся с французом в цене, Юльмо решил шантажировать французского морского министра Гастона Томсона. Он написал ему письмо, наивно предлагая выкупить документы за 150 тысяч франков. «Если цена покажется вас слишком высокой, то назовите вашу последнюю цену». Для ответной связи следовало опубликовать в газете Le Journal объявление «Поль Пьеру. Согласен с вашей ценой или цена такая-то».
Было назначено несколько мест встречи, но все встречи не состоялись. Наконец, договорились встретиться в ущелье Оллиуль близ Олье. Конечно, на самом деле это была ловушка. Детектив Сульсбах при поддержке бывшего боксера-профессионала арестовал Юльмо. Исход суда, на котором «красавица Лизон» присутствовала в зале, сидя между капитаном Жором и начальником штаба морского префекта, был предрешен. Расследование коснулось многих других людей, включая немецкого военно-морского атташе адмирала Зигеля, но он вскоре был освобожден. В городе были проведены рейды против опиумокурилен, некоторым из них пришлось переехать дальше на побережье в Иер.
К удовольствию тысяч зевак, приезжавший на процесс в экскурсионных поездах и морских кадетов, наблюдавших за порядком в суде, 12 июня 1908 года с Юльмо сорвали погоны и сломали его саблю. На площади Сен-Рош ему пришлось пройти по плац-параду с опущенной головой, после чего его на 25 лет отправили на Чертов остров. Там его поселили в ту же камеру, где раньше сидел Дрейфус.
В январе 1937 года Юльмо опубликовал свою историю в журнале Confessions, где утверждал, что встречался с немецким «покупателем», человеком двухметрового роста, в одном брюссельском отеле. Этот человек сказал ему, что информация, которую он предлагает, не имеет никакой ценности, потому что ему все это уже известно. Что его бы заинтересовало, однако, так это детали конструкции подводных лодок. Юльмо оправдывал свои действия тем, что если бы началась война, все планы все равно тут же автоматически бы изменились.
Во время следствия и суда Юльмо оправдывал «красавицу Лизон», но несколько лет подряд ее имя всплывало снова и снова, пока 1 апреля 1915 года ее не арестовали в Париже и признали виновной в продаже секретной информации и контактах с другим шпионом.
Были люди, ставшие шпионами вследствие шантажа. 25 мая 1913 года один из руководителей австро-венгерской секретной службы полковник Альфред Редль застрелился в отеле «Кломзер» в Вене. Редль, девятый ребенок железнодорожного чиновника родился в галицийском городе Лемберг, нынешнем украинском Львове. Благодаря незаурядному уму и способностям ему удалось стать военным и поступить в Императорскую военную академию. В 1898 году он для углубления знаний русского языка поехал в Казань. Затем он перешел на службу в военную контрразведку и за годы службы провел несколько серьезных реформ. В частности, он внедрил запись бесед на восковых цилиндрах, впервые стал использовать отпечатки пальцев (в те годы дактилоскопия находилась еще в младенческом состоянии), секретные фотоаппараты, начал обмен развединформацией с Германией. В 1907 году Редль стал начальником агентурной разведки австрийской секретной службы, а 1 мая 1912 года получил звание полковника, тогда наивысший чин в австрийской армии.
Это была его видимая для всех положительная сторона. Но с другой, тайной стороны существовал огромный минус. Много лет назад Редля шантажировали русские, узнав, что он гомосексуалист. Если бы этот факт стал известен, Редля не только бы выгнали из армии, но и посадили бы в тюрьму. Помимо краткосрочных связей с молодыми людьми, Редль довольно долго заботился о своем любовнике Штефане Громодке, молодым кавалерийским офицером, которого полковник выдавал за своего племянника.
Самое странное в истории Редля – что его не разоблачили раньше. О гомосексуализме Редля русские знали с 1901 года, на самом деле «замужняя» женщина, поддерживавшая с ним временную любовную связь, когда он был в Казани, шпионила за ним. Видный руководитель российской разведки Николай Степанович Батюшин не только шантажировал Редля, но и финансировал его шикарный стиль жизни. Без этого Редль, сын скромного железнодорожного чиновника, никак не мог бы соответствовать принятому в армии образу жизни.
В 1903 году австрийцы узнали, что русским полностью известен их план боевого развертывания, и Редлю было поручено найти предателей. Сначала он разоблачил подполковника Зигмунда Гекайло, затем майора фон Вецковски, после того, как попросил его шестилетнюю дочку показать ему, где ее папа хранит секретные бумаги. Третим в этом трио, приговоренном к тяжелым каторжным работам, несмотря на то, что Редль изменил свое отношение к ним и просил для них снисхождения, был капитан Александр Ахт.
В июле 1904 года перед австрийским судом предстали русские шпионы Симон Ланров и Бронислав Дрыч, их сдал Редлю Батюшин. Взамен Редль сообщал русским о шпионах, которых сам отправлял в Россию.
Впрочем, Редль не пользовался симпатией ни с чьей стороны. В докладе 1907 года его описывают как «скорее хитрого и фальшивого, чем умного и талантливого». Несмотря на это, его карьерный взлет продолжался. Когда ему присвоили звание полковника, его преемником на посту руководителя контрразведки стал майор Максимилиан Ронге – ученик Редля и человек, которому удалось его разоблачить, хоть, в значительной мере и благодаря случайности.
Весной 1913 года письмо «до востребования», присланное в Вену на имя «Никона Ницетаса» и не забранное адресатом, было отправлено назад в Берлин. Там его вскрыла почтовая цензура. В письме было 600 австрийских крон и адреса, известные как шпионские «почтовые ящики». Был изготовлен дубликат письма и снова отправлен в Вену. Когда Редль забрал его, сыщики попытались установить за ним слежку от почты до отеля, но не успели. Однако по удивительному совпадению они сели в то же такси, на котором раньше уехал Редль. В такси он потерял свой складной ножик. Персоналу отеля было приказано спрашивать всех постояльцев, не их ли этот ножик. Редль сказал, что ножик его, и тут же был задержан. Его провели в номер и после допроса оставили ему револьвер. Спустя несколько часов Редль покончил с собой, оставив предсмертную записку со словами «Страсть и легкомыслие погубили меня. Я плачу своей жизнью за мои грехи. Молитесь за меня».
Самый большой вред, который нанесло Австро-Венгрии предательство полковника Редля, состоял в выдаче им русским Плана III о вторжении в Сербию вместе с планом боевого развертывания в решающий момент мобилизации. Русские честно передали эти сведения сербам, поэтому они смогли хорошо подготовиться к отражению вторжения превосходящей их по численности австрийской армии. Таким образом, измена Редля стоила жизни половине миллиона австрийцев.
Трудно определить к какой категории шпионов следует причислить аббата Ортебу. После поездки в Австрию и Германию Ортебу, кюре маленькой деревушки в Нормандии, попался с поличным в июле 1914 года, когда он пытался сфотографировать мобилизационные планы для Северной Франции, которые он купил у местного начальника железнодорожной станции за двадцать фунтов стерлингов. Пока он занимался фотографированием, сыщик проколол шины его велосипеда, и как только священник отложил фотоаппарат, чтобы устранить поломку, сыщик схватил аппарат и пластины. Очевидно, добрый пастырь вел двойную жизнь, часто, переодевшись, посещая ночные заведения Парижа. Вот ради денег, нужных для удовлетворения такого «хобби», он и откликнулся на газетное объявление о поиске корреспондента для немецкого военного журнала. Его прихожане, как стало известно, знали о любви своего аббата к ночной жизни Парижа и нормально воспринимали это увлечение, но были в шоке, узнав, что кюре был шпионом.
На самом деле шпионская жизнь часто была серой, тусклой и однообразной. Драматург Эдвард Ноблок, работавший во время Первой мировой войны на сэра Мэнсфилда Камминга, первого руководителя разведки МИ6, позднее писал:
«Если люди думают, что жизнь сотрудников «Секретной службы» состоит из постоянных рискованных побегов «на волосок от гибели», то они глубоко ошибаются. Она состоит из постоянной тяжелой, скучной и нудной работы, где очень редко случаются моменты, которые условно можно назвать драматичными. Информацию можно собрать только сводя воедино маленькие кусочки из разных сведений, как картинку-головоломку, и лишь изредка после бесконечного труда и терпения удается получить нужные результаты».
Другой агент Мэнсфилда Камминга, Гектор Байуотер, подчеркивал, что одной из проблем при вербовке агентов является поиск людей с достаточными техническими знаниями в нужной области, чтобы они могли при сборе информации отделить зерна от плевел.
Конечно, заниматься шпионажем в чужой стране намного опасней, чем руководить операциями из штаба у себя на родине. Правила Гаагской конвенции вводятся в действие во время войны, так что пойманный и осужденный шпион может быть казнен. Но в противоположность этому и несколько странно враждующие государства стараются получить информацию о своих противниках и в мирное время по тем же правилам и не заявляют, как правило, никаких протестов. К своему счастью Франц фон Ринтелен шпионил в Америке до того, как она вступила в войну. Поэтому он был осужден за шпионаж, но все же не как шпион вражеского государства в военное время.
Как должен вести себя шпион? Уильям Мелвилл, которого часто упоминают в качестве выдающегося контрразведчика и организатора МИ5, считал что:
«Прежде всего, нужно избегать напускной таинственности. Она только усиливает недоверие. Открытый и честный подход обычно вызывает доверие… люди, как правило, не против встретиться с вами снова. Один человек может шутить и наврать с три короба в веселой манере, другой может наговорить много и при этом не сказать ничего».
Немецкое Разведывательное бюро (Nachrichten Bureau) составило памятку для своих агентов. И хотя многие из советов давно устарели, некоторые принципы вполне пригодны и сегодня:
«Никому не рассказывайте о своих заданиях.
Никогда не делайте заметок.
Если вам нужно доставить донесение, напишите его на очень тонкой бумаге, и сверните его трубочкой в сигарету. В случае опасности зажгите ее.
Не связывайтесь ни с каким другим агентом, даже с работающим на ту же службу, что и вы.
Избегайте употребления алкоголя.
Никогда не покупайте билет до той станции, куда едете на самом деле, берите билет до станции, находящейся ближе, и уже там заплатите за билет до пункта, который вам нужен.
Старайтесь менять купе во время поездки».
Другие советы, исходящие, вероятно, из той же самой организации, гласили:
«Не разговаривайте в ресторанах и на железнодорожных перронах; уничтожайте все бумаги, включая промокательную бумагу, но не выбрасывайте их в урны; в кафе и ресторанах садитесь за угловым столиком; всегда садитесь спиной к стене. Южнонемецкий акцент вполне может быть уместным, если говорящий с самого начала даст понять, что он католик».
Шпионы бывают разных форм и размеров; шпионы, работающие все время и работающие «на полставки», время от времени. Есть версия, что одним из таких шпионов, использовавшихся секретными службами время от времени, был фокусник Эрик Вайсс, прославившийся под псевдонимом Гарри Гудини. Но доказательств этой истории маловато. Рассказывают, что 14 июня 1900 года еще сравнительно малоизвестный тогда Гудини приехал в Лондон и встретился там с Уильямом Мелвиллом, в то время еще полицейским офицером в Скотланд-Ярде. Гудини продемонстрировал, как можно быстро освободиться от пары лучших британских наручников, которыми Мелвилл приковал его к столбу. Мелвилл закрыл замок наручников, собираясь уйти на обед с театральным импресарио К. Дандасом Слэйтером. Но они не успели даже выйти из комнаты, как Гудини нагнал их. Пораженный Слэйтер тут же подписал с Гудини контакт на двухнедельные выступления в мюзик-холле «Альхамбра» на площади Лейсестер-сквер. Уильям Калуш и Лэрри Сломэн в своей биографии Гудини предположили, что на самом деле его способности проверяли не ради «Альхамбры», а ради Мелвилла. Конечно, у него были для этого занятия определенные преимущества: для шпиона очень важна правдивая «легенда прикрытия», а артисты мюзик-холла, циркачи и танцоры всегда могут объяснить и свои частые переезды с места на место и гастроли в разных странах. Как гастролирующий иллюзионист Гудини тоже легко мог приезжать в Германию, не вызывая подозрений. Он прекрасно знал немецкий язык и без проблем мог вращаться и в среде высшего класса и среди простых людей.
В конце сентября того же года Гудини – если код НН в заметках Мелвилла действительно обозначал его (Harry Houdini) – прислал свой первый отчет из Берлина. Но других ссылок, способных подтвердить факт работы фокусника на британскую разведку, кроме еще одной заметки в журнале Мелвилла «Жду сообщения от НН», нет. Потому это может быть просто еще одной забавной историей.
И таких любопытных историй было очень много. Писатель Джон Макларен писал:
«В 1920-е и 1930-е годы было опубликовано множество личных «воспоминаний» предполагаемых агентов британской разведки. Для любого желающего было довольно просто заявить свои требования на такую сомнительную честь. Власти обычно не подтверждали, но и не опровергали заявления того или иного лица о службе в разведке. Некоторые из этих историй того времени со временем вошли в фольклор истории войны».
То же самое было и во Франции, где Луи Ривьер написал, что «большинство шпионских историй это приятная смесь из фактов и вымыслов, написанных для того, чтобы развлечь читателя».
При чтении любых мемуаров всегда возникает одна и та же проблема: автор, как правило, преувеличивает свои заслуги и замалчивает или преуменьшает свои неудачи. Другая проблема связана с коммерческими требованиями издательств: чтобы мемуары продавались лучше, их надо изрядно приправить сказками об опасных приключениях. Читатель не сильно заинтересуется правдивой историей, начинающейся фразой: «В это майское утро в моем ящичке для входящей корреспонденции было 27 писем». А вот если написать: «В тот вечер в этом опасном притоне в каменных джунглях Сохо/Монмартра/Берлина, полном головорезов, готовых перерезать мне горло, меня ожидал мой суперагент, чтобы передать мне информацию, которая могла спасти Англию», то, разумеется, популярность книги и ее продажи значительно возрастут, но, с другой стороны, ведь все написанное тут – как правило, просто вымысел. К примеру, невозможно проверить насколько правдивы утверждения Марты Маккенна, что ей удалось сохранить свою девичью честь, когда ее направили на несколько дней в Брюссель вместе с немецким офицером или когда она попалась в ловушку в доме с двумя другими солдатами. Наверняка для большего коммерческого успеха ее стойкость хорошо вписывалась в историю, и потому, хотя нет доказательств, что она поступала так на самом деле, в своих мемуарах ей никак нельзя было поддаваться.
Еще одна проблема состоит в том, что полные имена людей не всегда известны или не могут быть раскрыты; диалоги в книгах как правило вымышлены и не подтверждены документально; память человека с годами ослабевает и книги часто используются для сведения старых счетов.

[Моргенштерн]

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
СОЗДАНИЕ МИ5 И МИ6

Глава 1. ШПИОНОМАНИЯ

Полученные доказательства не оставляли сомнений в умах членов подкомитета, что в нашей стране существует разветвленная система немецкого шпионажа, и что у нас нет организации, способной следить за этим шпионажем и точно определять суть и цели его существования.
(Иностранный шпионаж в Соединенном Королевстве: Доклад и слушания на заседаниях)

Со времени Первой мировой войны прошло так много лет, что люди уже забыли, даже если кто-то из них и знал, кто был чьим союзником в момент объявления войны в августе 1914 года и почему. Детей в школе учат, что Первая мировая война началась с убийства австрийского эрцгерцога Франца-Фердинанда, как будто его убили в шесть часов вечера, а война началась спустя всего час. Кроме того, людям сейчас свойственно путать участников коалиций Великой войны с коалициями Второй мировой.
Разумеется, война началась не за одну ночь. За предшествовавшие войне полвека в Европе накапливались противоречия, когда распадались старые союзы и появлялись новые, расшатывая международное равновесие сил. Возможно, первоначальный импульс этим процессам дал прусский канцлер Отто фон Бисмарк, когда он в 1860-х годах принялся объединять разрозненные немецкие государства в единую Германскую империю. Десять лет спустя Франко-прусская война вызвала чувство глубокой обиды во Франции после ее поражения и потери Эльзаса и Лотарингии. В 1888 году на трон Германской империи вступил Вильгельм II, и князь Бисмарк был отправлен в отставку. Вильгельма рассматривали как человека душевно неуравновешенного, и в определенной мере Германия управлялась автономно, но при этом такой тип правления не приносил ей пользы, в отличие от британского парламентаризма. Стабильность покинула ее вместе с Бисмарком. Новый союз России с Францией означал, что Германия оказалась в тисках. Это давление еще больше усилилось в результате заключения Великобританией в 1904 году с ее традиционным прежде соперником, Францией, союза, названного «Сердечным согласием», по-французски Entente cordiale, или «Антанта», к которому через три года присоединилась и Россия.
Причиной заключения англо-французской «Антанты» изначально были колониальные противоречия между двумя странами. Летом 1898 года между ними едва не началась война, когда французский майор Жан-Батист Маршан с небольшим отрядом занял городок Фашоду на Ниле, прервав тем самым беспрепятственный прежде для англичан речной путь от Нигера по всему Нилу. Это событие разозлило англичан, ибо владея Фашодой французы в любой момент могли помешать британским речным поставкам в Египет по Нилу. Франция в свою очередь выступила против британской оккупации Египта. 18 июля сэр Герберт Китченер, позднее фельдмаршал лорд Китченер (и герой Англо-бурской войны) прибыл к Фашоде с флотилией канонерок, и на некоторое время война казалась неизбежной. Однако в ноябре, когда на первых полосах французских газет главной новостью стало дело капитана Дрейфуса, французского офицера, несправедливо обвиненного в передаче военных секретов немцам, французы приказали своим солдатам отступить.
Балканы, большей частью находившиеся под контролем Австрии, но ставшие ареной притязаний не только Австрии, но и России, были еще одним серьезным очагом напряженности, наряду с Африкой, где страны Европы в ходе колонизации пережили ряд конфликтных дипломатических инцидентов, прежде всего в Марокко, и незначительных войн.
Между Германией и Великобританией напряженность возникла на рубеже девятнадцатого-двадцатого веков и была связана с развитием их военных флотов. Каждая страна старалась построить самый сильный в мире флот, что привело к беспрецедентной гонке военно-морских вооружений, прежде всего в области строительства самых больших, мощных и быстрых линкоров. Первым из них, давшим название всему этому классу, был английский «Дредноут», спущенный на воду в 1906 году. Он был вооружен десятью 12-дюймовыми (305-мм) пушками, способными стрелять на расстояние до восьми миль. После этого только вопросом времени было, сможет ли Германия догнать Британию – и она быстро ее догнала. В 1908 году на выборах в Великобритании звучал предвыборный лозунг, касающийся количества необходимых стране линкоров: «Мы хотим восемь, и мы не будем ждать».
Существование напряженности было официально признано в октябре 1908 году, когда кайзер Вильгельм II дал интервью газете «Дэйли Телеграф», в котором заявил:
«Вы англичане совершенно безумны, безумны, безумны как мартовские зайцы. Что с вами случилось, что вы настолько подозрительны, это даже недостойно великой нации? Что еще я могу сделать, кроме того, что уже сделал? Я четко и определенно заявляю, что мое сердце желает только мира. Я друг Англии…»
Эти высказывания в чем-то напоминали ситуацию, как если бы сегодня сказали, что менеджер футбольного клуба пользуется полной поддержкой всего правления и «будет работать в нем всю жизнь» - заявление, предшествующее его увольнению в течение недели. Разумеется, министр иностранных дел сэр Эдвард Грей прекрасно понимал иронию ситуации, написав в той же «Дэйли Телеграф» в ноябре, что «я не думаю, что война будет сейчас, но будет очень трудно сохранить мир в Европе следующие пять лет».
В том же году, воспользовавшись слабостью России, все еще не оправившейся от поражения в войне с японцами тремя годами раньше, Австро-Венгрия воспользовалась возможностью аннексировать Боснию и Герцеговину. Второй раз Россия подобную ситуацию не стерпела бы.
К тому времени уже появился и современный шпионаж. В начале 1890-х годов Европа, по крайней мере, теоретически жила в мире. Франко-прусская война уже двадцать лет как закончилась, хотя и не была забыта. Но в последующие два десятилетия произошло довольно много шпионских скандалов, связанных с регулярными похищениями и продажей военно-морских секретов, планов обороны и информации о новых боеприпасах и оружии. По разным странам в поисках информации путешествовали агенты всех крупных государств, в том числе и Англии. Англичане шпионили за французами, а позже за немцами, итальянцы за французами, французы за итальянцами и немцами, русские за немцами и за всеми другими, если было нужно. Немцы шпионили за всеми. Несмотря на все свои красивые слова и благонамеренные мысли политики во всей Европе прекрасно знали о развитии политической ситуации и вполне были готовы использовать шпионов, если это было нужно. Шпионажем, возможно, пользовались тогда и не на постоянной основе, а только для получения той или иной информации, но уже были деньги, которые можно было с его помощью заработать, и если информация поступала, ею старались воспользоваться максимально полно. Некоторые из тогдашних шпионов были самыми настоящими дилетантами, но те, кто обладал природными способностями, оказывались порой удивительно результативными.
С той поры и до начала войны шпионов арестовывали по всей Европе едва ли не ежемесячно. Время от времени те из них, кто представал перед судом, заявляли, что пытались продать информацию Англии. А иногда арестовывали и самих англичан. Например, 26 декабря 1891 года Джон Сэмьюел Купер и Уолтер Бедуелл предстали перед судом во Франции по обвинению в попытке заполучить образец русской винтовки, выпускавшейся на заводе в Сент-Этьен. По мнению обвинения, Купер, который уже пытался ранее приобрести прототип винтовки в Тюле и Шательро до того, как отправился в Сент-Этьен, познакомился за игрой в бильярд с рабочим оружейного завода и предложил ему десять тысяч франков за винтовку. Рабочий сообщил о попытке вербовки своему начальству, и для шпионов была устроена ловушка. Рабочий принес негодную винтовку Куперу, с которым теперь пришел и Бедуелл. Полиция не успела нагрянуть до того, как Купер вернулся в Бирмингем. Когда он снова приехал в Сент-Этьен, рабочий устроил для него вечеринку с «несколькими дамами». Вместо дам вечеринку посетили полицейские.
Купер заявил, что достать винтовку его попросил человек по имени Харрисон, живущий в Лондоне в районе Тауэрского моста. Но он не смог или, скорее всего, не захотел подробнее описать своего «работодателя». Он защищался, настаивая на том, что так как он пытался купить винтовку на частном, а не на государственном заводе, его нельзя судить за шпионаж. Он ошибся. Купер и Бедуелл были приговорены к 15 месяцам тюрьмы, а после апелляции срок для Купера был увеличен до двух лет. Это произошло из-за того, что в ходе разбирательства свидетель, выступавший только в кабинете судьи, без присутствия посторонних, сообщил, что Купер также пытался приобрести патрон к винтовке Лебеля.
Примерно в то же время в Париже был по подозрению в шпионаже арестован, но затем отпущен другой англичанин по фамилии Пурди.
В конце мая 1904 отставной английский полковник, Эдвард Смит-Гордон (cлуживший ранее в Королевской артиллерии), был арестован за шпионаж в городке Бель-Иль в северо-западной Франции. Газета «Таймс» тут же воспользовалась этой новостью для иллюстрации истеричного поведения французов: «Было предъявлено много обвинений, но все они были тут же после небольшого расследования отвергнуты». Действительно, как мог этот пожилой джентльмен, рисующий наброски «живописной старой крепости» быть шпионом? Французы отнеслись ко всему этому куда серьезней, и арест Смита-Гордона стал главной темой их газеты «Ле Пти Журналь». По мнению газеты, англичанин был шпионом в течение некоторого времени, и его уже даже официально предупреждали о недопустимости такого поведения. В конечном счете, его освободили без суда несколько недель спустя.
Рост международной подозрительности и тайная деятельность нашли свое отражение в новой тенденции в тогдашней литературе, и даже в какой-то мере «подогревались» ею. Иногда, как оказалось, литературный вымысел может способствовать появлению реального явления. Французы давно были традиционным врагом в британской военной беллетристике, но в романе Луи Трейси «Последняя война» они продвинулись на шаг вперед, заключив союз с Германией для вторжения в Великобританию. К счастью, в последнюю минуту немцы перешли на сторону англичан, и Париж был взят британским командующим лордом Робертсом. Тогда же продуктивный автор бульварных романов Уильям Ле Кё, который пятнадцать лет спустя сделал так много для появления британской Секретной службы, придумал совместное русско-французское вторжение в Англию в романе «Отравленная пуля», изданном в том же году. В его более позднем произведении «Угроза для Англии: История Секретной службы», был изображен месье Гастон Ла Туш с закрученными усами - глава французской Секретной службы. «Кампания Дуэ», «Угроза Лондону», «Большая траншейная война 1901 года», опусы «Битва под Доркингом» и «Грядущее Ватерлоо» Джорджа Чесни – все это были франкофобские романы, в одном из которых даже описывалось французское вторжение через туннель под Ла-Маншем.
Но потом старые союзы сменились новыми, и появился новый враг. В 1899 писатель Хидон Хилл написал «Шпионы в Уайте», рассказав о кознях немецких агентов в английской деревенской глубинке. В 1901 году последовала книга Макса Пембертона «За родину», в которой французы снова вторгались через туннель под Ла-Маншем. В том же самом году у Луи Трейси в «Захватчике» к французам присоединились немцы. Год спустя А. К. Кёртис в книге «Новый Трафальгар» описал другое объединенное немецко-французское вторжение в комбинации с нападением немецкого военно-морского флота, к счастью разбитого прекрасным британским новым линкором.
Одним из самых замечательных романов этого жанра была «Первая мировая война 189- года», Филипом Коломбом, изданная в 1891 как серия (публикация с продолжением) журнала «Блэк энд Уайт». На страницах романа война вспыхнула на Балканах из-за попытки убийства болгарского принца Фердинанда, после которой Сербия объявила войну Австрии, Россия послала войска в Болгарию, Германия мобилизовала армию против России для поддержки Австро-Венгрии, а французы объявили войну немцам, которые проигнорировали бельгийский нейтралитет. Великобритания оставалась нейтральной, но потом соединила свои силы с Турцией, что заставило Францию и Россию объявить ей войну. Если не считать нескольких «отклонений» тут и там, роман вполне можно назвать удивительно пророческим.
В 1903 году вышел лучший и наиболее долгоживущий из довоенных романов о немецком вторжении, «Загадка песков» Эрскина Чайлдерса, в котором герои, проводящие отпуск на яхте в Северном море, раскрыли заговор, направленный на вторжение в Англию. Автор воспользовался очень умным приемом, сославшись на якобы обнаруженный им документ, из которого он и узнал эту историю. Романист Джон Бьюкен считал «Загадку песков» лучшим приключенческим романом последних 25 лет. «Загадка песков» даже оказала непосредственное влияние на британскую военную систему, поспособствовав, как считается, учреждению Комитета имперской обороны, который должен был консультировать премьер-министра по военным вопросам — небольшую организацию, но куда более активную и работоспособную, нежели прежний Комитет обороны, собиравшийся, как правило, только в кризисных случаях. А в Саутгемптоне флотский офицер, отставной старый морской волк, Мэнсфилд Камминг, создал из владельцев моторных лодок резервную флотилию, готовую помочь отразить любую агрессию.
В 1905 году очень популярный романист Э. Филлипс Оппенгейм, шпионы у которого неизменно ходили в шелках и курили турецкие сигареты, описал в «Делающем историю» капитана X, главу немецкой разведки, и официанта, утверждавшего, что в Лондоне трудятся тысячи немецких агентов. Два года спустя А. Дж. Доусон в «Сообщении» затронул до того времени считавшуюся среди писателей неприличной перспективу оккупации Британии, описывая сценарий, в котором немцы собирали разведданные в течение многих лет и знали «почти о каждом стоге сена между Лондоном и побережьем».
Британские читатели не были одиноки в том, что касалось стимулирования маний и фобий. И у французов, и у немцев были свои собственные фантастические военные романы, такие как французская повесть «Война с Англией» (1900), немецкие эпопея Карла Айзенхарта 1900 года «Расплата с Англией» и «Мировая война — немецкие мечты» Аугуста Ниманна, изданная в 1904, у которого Германия, Франция и Россия объединяются, чтобы напасть на Англию и высаживают десант в Ферт-оф-Форте.
Но было ли это всё чистой фантазией? К тому времени в министерство внутренних дел поступали донесения, из которых следовало, что немцы действительно блуждали по английским фермам, подсчитывая количество рабочих лошадей-тяжеловозов. Нет сомнения, что немецкие агенты действовали в Англии, и вероятно они были там уже с 1890-х годов. Они ведь активно действовали во Франции и в России — в то время как агенты самой Великобритании собирали информацию в разных местах, включая Европу, Самару и Мозамбик — потому наивно предполагать, что немцы отказались бы от тайного сбора нужных им военных сведений в Англии. Вопросы, которые всегда занимали ответственных за эти вопросы чиновников, касались степени, природы и эффективности иностранного шпионажа: было ли в Англии больше, чем горстка таких шпионов, и чем именно они интересовались? И в какой степени их действия были действительно полезны Германии?
В лесу контрразведки уже начал слышаться вначале тихий шелест, а затем все более активное движение. В 1903 Уильям Мелвилл, который был главой Специального отдела Скотланд-Ярда, получил от полковника Джеймса Троттера из военного министерства предложение открыть «агентство» как часть MO3, позже MO5, отдела, служащего прикрытием для Секретной службы, оставшейся от Англо-бурской войны (сформированной в 1899 году под названием «Отдел H»).
Не могло быть более подходящего человека для работы охотника на шпионов, чем родившийся в Керри в 1850 году Мелвилл. Он поступил в столичную полицию в сентябре 1872 года, и его карьера, как у многих других в полиции, была переменчивой и разнообразной. К 1879 году его повысили в звании до сержанта-детектива в Департаменте уголовного розыска. В марте 1883 года он был принят на работу в новый отдел, известный как Специальное ирландское отделение, на следующий год Мелвилл отправился в Гавр, чтобы наблюдать в этом порту за перемещениями ирландских сепаратистов-фениев. Он оставался во Франции целых четыре года. Его начальник, сэр Фрэнсис Дэвис, позже в несколько снобистском тоне заметил: «У него действительно есть хорошее практическое знание французов, очень необычное для мужчин его класса... Его акцент, конечно, напугал бы вас».
Специальное ирландское отделение было реорганизовано, и Мелвилла повысили до инспектора и взяли в новую, очень маленькую и секретную секцию, обычно называемую просто Специальным отделом. Задачей его было наблюдение не только за фениями, но и за социальными революционерами и анархистами. В 1893 году Мелвилл был назначен руководителем отдела, когда его предшественник Джон Литтлчайлд вышел в отставку, чтобы стать частным сыщиком.
В этот период Великобритания была единственной европейской страной, которая не ограничивала иммиграцию, и потому она стала убежищем для многих иностранных анархистов. В то время террор анархистов, в отличие от насильственных действий ирландских фениев, еще не был большой проблемой, но Великобритания стремительно теряла свою респектабельность в глазах ее соседей, видевших в британской политике сознательное предоставление убежища улизнувшим от правосудия иностранным анархистам.
В этот момент, и очень кстати, Мелвилл раскрыл заговор бомбистов-анархистов в Уолсолле. Шесть анархистов были арестованы в начале 1892 года, и обвинены в изготовлении бомб, которые должны были использоваться против российского режима. Трем из них дали по десять лет тюрьмы, и четвертому - пять.
Именно это дело поспособствовало карьере и популярности Мелвилла. Наградой ему стало повышение по службе – он возглавил Специальный отдел. Сейчас высказываются некоторые сомнения, не был ли этот заговор провокацией, устроенным самим Мелвиллом через своего агента, Огюста Кулона, который сначала подстрекал анархистов сделать несколько примитивных бомб, а затем донес на них. Но когда в 1895 раздраженный бывший полицейский Специального отдела, сержант Патрик Макинтайр, заявил в газете «Рейнолдс Ньюс», что заговор бомбистов был операцией Скотланд-Ярда — как и многие другие так называемые заговоры фениев и анархистов — к счастью для Мелвилла, никто ему не поверил. Кроме того, сам Макинтайр уже скомпрометировал себя — его разжаловали за злоупотребления служебными деньгами в личных целях и за слишком близкие отношения с хорошенькой дочкой одного известного анархиста, после чего ему и пришлось покинуть службу.
На протяжении следующих десяти лет Мелвилл провел серию очень выгодно представленных в прессе рейдов против анархистов. Во время одного из них он лично отправился на Вокзал Виктория, чтобы арестовать террориста Теодюля Мёнье. В 1896 году Мелвилл принял на службу Шломо Розенблюма — позже ставшего намного более известным как Сидней Рейли — как информатора в организации, которую он подозревал в связях с российскими анархистами. В 1901 году он сотрудничал с Густавом Штайнхауэром, тогда главой немецкой секретной службы, чтобы предотвратить заговор против германского кайзера во время государственных похорон королевы Виктории.
Но затем внезапно и совершенно необъяснимо для постороннего взгляда, в начале ноября 1903 года Мелвилл вышел в отставку, чтобы заняться своим садом на Лайдон-Роуд, в Клэпхэме, на юге Лондона. Его осыпали наградами и почетными дарами, и посольства выстраивались в очередь, чтобы присоединиться к подписному списку для представления ему в следующем мае в городской ратуше в Вестминстере.
Фактически никакой отставки не было: Мелвилл просто ушел в тень и сменил сферу деятельности. Получив годовое жалование в 400 фунтов стерлингов в дополнение к его полицейской пенсии, 1 декабря Мелвилл открыл бюро, состоящее из двух комнат на улице Виктория-Стрит, 25, отделенной всего лишь площадью Парламент-Сквер от здания Скотланд-Ярда. Мелвилл продолжил работу под именем У. Моргана, генерального агента, работающего на военное министерство, под непосредственным руководством сэра Фрэнсиса Дэвиса.
А комнаты были подобраны специально, потому что в этом здании было два входа: Мелвилл мог использовать второй вход, за углом, чтобы заходить и выходить незаметно для посторонних. К своему большому удивлению он признал, что, хотя, как он скромно выразился, «немного людей в это время были более известны в Лондоне», чем он, за пять лет он никогда, входя или выходя из бюро, не встретился ни с одним человеком, знавшим его.
Новое «агентство» Мелвилла начало наблюдать за подозрительными «немцами, французами и иностранцами вообще». Ранее уже были замечены некоторые случаи довольно примитивного сбора информации немцами и о немцах, направленные на получение сведений о военно-морских силах и морской обороне (в тот момент армия действительно еще не считалась серьезным объектом для сбора аналогичных данных). Например, в 1902 году, все еще служа в полиции, Мелвилл поймал гражданина Соединенных Штатов и потенциального немецкого шпиона, назвавшего себя Аллейном, предположительно виноторговца, который расспрашивал солдат об укомплектовании личным составом фортов в Портсмуте. Хотя ничто не было доказано, считалось, что Аллейн заплатил деньги за информацию по меньшей мере трем солдатам. Так или иначе, во время его переезда во Францию на пароме Дувр - Кале, у Аллейна ловко изъяли его пакет с документами, содержащими результаты его исследований, что заставило его вернуться в Лондон. В тот год, когда Мелвилл открыл свое агентство, Аллейна нашли в Шербуре, где он был учителем английского языка. Там он задавал те же самые вопросы и был поэтому выслан из Франции.
Одним из служащих Мелвилла был Генри Дэйл Лонг, бывший сержант корпуса службы тыла армии, впоследствии нанятый министерством иностранных дел и ставший одним из самых долго служащих агентов. Он был человеком, которого постоянно направляли на различные задания то туда, то сюда. В 1900 году он был в Мадагаскаре, и в апреле 1903 года прислал отчет полковнику сэру Фрэнсису Дэвис, «который посчитали довольно хорошим и точным», об обороне побережья в Дувре. После этого Мелвилл направил его в Гамбург, чтобы «сдружиться» со служащими на немецких заводах. Неизвестно, был ли опытный Лонг рад этому, но Мелвилл дал ему «Полную инструкцию: Все должно быть сделано коммерческим путем. Для этого [Вам] предоставляют приложенную визитную карточку, которая сама по себе объясняет возможные спорные вопросы». В феврале 1905 года Лонг поехал в другую командировку, на сей раз на Мадагаскар, в Диего-Суарес.
Третьим полупостоянным членом штата был родившийся в Австрии Бызевский, профессиональный шпион, проживающий большей частью в Берлине, принятый на службу, очевидно к 1906 году. Еще были другие платежи агентам в Оренбурге, Баку, Петровске и Самаре, а также на Мальте и в Монтевидео.
Впрочем, однажды Мелвилл выразил некоторое недовольство из-за служебного положения, когда обнаружил, что Лонг, выезжая в свои командировки, зарабатывал на 100 фунтов в стерлингов в год больше, чем он сам. Мелвилл немедленно попросил прибавки к жалованию. В конце концов, как он сказал, инспектор Литтлчайлд теперь зарабатывал 1500 фунтов как частный сыщик, а два других бывших полицейских Скотланд-Ярда, отставной инспектор Суини, также работая частным детективом, получал 850 фунтов в год, а некий Торп, который был простым сержантом, имел годовое жалование 450 фунтов, получаемых от российского правительства за информацию об анархистах.
Но Мелвиллу ответили, что Лонг «в любой момент может быть направлен в командировку, где рискует попасть в иностранную тюрьму и с учетом того риска, которому он часто подвергается в таких поездках и будет вскоре подвергаться ему снова, жалование Лонга не столь высоко, как кажется». В это время Лонг как раз был на пути в Занзибар, где пребывание в тюрьме, несомненно, было бы чрезвычайно неприятным. Дэвис написал сэру Томасу Сэндерсону, добавив: «Это [деньги] представляет собой то неудачное обстоятельство, которое, как я всегда надеялся, он не должен был бы обнаружить, для чего я всегда сам платил Лонгу непосредственно».
Однако Мелвилл не был бы настоящим сыщиком, если бы не сумел выведать это. Ему тут же увеличили жалование на 50 фунтов и потом, после окончания года – еще 50. Было также оговорено новое условие, что, если бы ему пришлось покинуть службу не по собственной вине, ему выплатили бы годовое жалование. Бедняга Лонг, вернувшись после двух лет поездок по Восточной Африке, стал получать лишь половину прежнего жалования.
Мелвилл занялся также и активным шпионажем. Незадолго до Рождества 1904 года его агент Хели Клэйс, тогда живший в Брюсселе, попытался достать новые патроны для винтовки Лебеля, которые там продавал, очевидно, некий французский солдат из тыловой службы французского военного министерства. Именно из-за этого оружия не повезло Джону Куперу и Уолтеру Бедуеллу в 1891 году. Сделка шла очень туго, и к своему раздражению Мелвиллу пришлось поехать самому в Бельгию после Рождества, чтобы исправить ситуацию. В конце концов, продажа так и не состоялась, потому что солдат продавал устаревшие патроны, но вскоре Мелвилл получил образец нового патрона в Лондоне.
В 1906 году газета «Дэйли Экспресс» сообщила, что Мелвилл стал работать на российскую тайную полицию. Он отрицал это обвинение, объясняя, что спокойно наслаждается своей заслуженной отставкой, и заявил в журнале «Полис Ревью», что его чрезвычайно оскорбило даже само предположение, что он согласился бы служить иностранной державе.
В том же году Мелвилл расследовал деятельность предполагаемой агентурной сети в Эппинге, где сменяющая друг друга группа немцев жила в отеле «Форест Гейт Инн», делала фотоснимки неиспользовавшегося форта и совершала долгие поездки на восточное побережье. Когда Мелвилл указал местному руководителю полиции, что они могли бы быть шпионами, полицейский ответил: - Шпионы — да за чем же они могли бы тут шпионить? После этого Мелвилл отправился в Гамбург, чтобы проследить за другим вероятным шпионом К. Вернером, продолжая тем самым удовлетворять свою тягу к путешествиям, маскировке и к некоторому риску.
Мелвилл подчеркивал необходимость введения системы наблюдения за иностранцами в Великобритании в сотрудничестве между полицией, почтовой службой и береговой охраной. Следующим летом трех немцев застигли за фотографированием пляжей в Уэст-Хартлпуле и других, делавших то же самое в Холихеде. Расследования Мелвилла продолжались, причем местные полицейские силы ему больше мешали, чем помогали. Старшие офицеры провинциальных полицейских участков, как правило, вообще не верили, что шпионаж существует в реальности.
Приблизительно в 1906 году шпиономания на самом деле начала овладевать общественным мнением, что могло бы объяснить обвинения, выдвинутые против Мелвилла. Началось все с того, что газета «Дэйли Мэйл» начала печатать с продолжением новый роман Уильяма Ле Кё «Вторжение в 1910 году», в котором сорокатысячная немецкая армия вторгалась в Великобританию; затем последовал его новый роман «Битва при Ройстоне». Через год после публикации книг Ле Кё, немецкие силы выросли на одну треть у Патрика Вокса в романе «Когда орлы летят к морю», но, к счастью, и они все-таки потерпели поражение. В 1909 году Лондон был быстро занят немцами в романе Генри Кёртиса «Когда Англия спала»: никто не заметил тайного наращивания немецкой армии на британской территории за предшествовавшие непосредственному вторжению недели.
Немногие люди во власти, похоже, верили тогда тревогам Ле Кё. Эдвард Генри, который был главным специальным уполномоченным (комиссаром) столичной полиции с марта 1903 по 1918 год, считал, что Ле Кё «в его собственных глазах человек важный и для врага опасный», добавляя, что Ле Кё на самом деле «не стоит принимать всерьез». Но и Ле Ке был не лучшего мнения о Генри: описывая его в нехудожественной книге о немецких шпионах в Англии, романист писал, что комиссар был «совершенно неспособен» и его полицейское управление Лондона «безнадежное».
Однако Ле Кё оказывался победителем в обоих случаях. Когда никаких шпионов не нашли, он просто сказал, что это только доказывает их изощренную хитрость. В феврале 1909 года журнал «Уикли Ньюс» опубликовал объявление:

«ИНОСТРАННЫЕ ШПИОНЫ В БРИТАНИИ/ Вознаграждение за информацию 10 фунтов. Вы видели шпиона?... У вас, возможно, были приключения, связанные с ними, вы, возможно, видели фотографии, диаграммы и планы, которые они готовят.

И неудивительно, что многие видели.
Одним из самых примечательных людей, всерьез веривших в то, что Великобритания наводнена немецкими шпионами, был Роджер Покок, авантюрист и писатель, книга которого «На границе» получила высокую оценку от Роберта Баден-Пауэлла. Покок, что неудивительно, был другом Ле Кё. В 1898 году Покок организовал экспедицию на Клондайк в поисках золота. 10 июня повар экспедиции, сэр Артур Кёртис исчез, и распространились слухи, что Покок убил его, чтобы завладеть его долей добычи. (Другое предположение состояло в том, что Кёртис, столкнувшийся с проблемами в своем браке, возможно, сам организовал собственное исчезновение, заблудился и умер.) В декабре 1904 года Покок сформировал Легион жителей пограничной полосы, патриотическую вспомогательную военизированную организацию, занимающуюся военным обучением людей в свободное от работы время, при этом обеспечивая их формой и оружием (в то время даже ребенок мог владеть револьвером). Под сильным влиянием Ле Кё, Легион обучался для войны и собирал информацию о потенциальных немецких шпионах.
Но не только «желтая пресса» боялась немецкого вторжения. В июне 1907 года военный корреспондент "Таймс", Чарльз А. Корт Репингтон, бывший офицер, который в предыдущем году работал в министерстве иностранных дел, а теперь стал «куратором» агента Клэйса, отправился с визитом к учтивому и вообще весьма спокойному (кроме как во время игры в теннис) бывшему премьер-министру Артуру Бальфуру, лидеру консервативной оппозиции, и передал ему «Заметки о вторжении». В них утверждалось, что немецкое вторжение может быть организовано быстро, ловко и скрытно.
Если верить "Таймс", это не представило бы больших трудностей. Обстоятельства изменились со времени отчета о возможной угрозе вторжения французов, составленного четырьмя годами ранее. Концентрацию сил вторжения можно было замаскировать под маневры или ежегодные учения, и, несмотря на то, что концентрация флота около Гельголанда прежде тут же вызвала бы подозрения, теперь она больше не выделялась бы в сравнении с обычным положением. Первоначально к «Заметкам» отнеслись с пренебрежением и сэр Джордж Кларк, секретарь Комитета имперской обороны, и лордом Адмиралтейства «Джеки» Фишер, который, тем не менее, поручил Эдмонду Слэйду, тогдашнему начальнику военно-морского колледжа, написать доклад о возможном вторжении. Слэйд пришел к заключению, что хотя силы немцев и внушительны, но их приготовления даже к самой незначительной атаке были бы заметны не менее, чем за два дня до ее начала. Впрочем, даже в этом случае вопрос был передан на рассмотрение в Комитет имперской обороны, и заседания на эту тему проводились в ноябре 1909 года.
Рассмотрение данного вопроса заставило умы в военном министерстве и в Адмиралтействе задуматься над тем, как они узнали бы о готовящемся вторжении, если бы немцы действительно планировали его. Проблема была двоякой — внутренней и внешней. Во-первых, следовало добыть разведывательные данные о тактике немецкого вторжения, и во-вторых, очень мало было известно о немецкой разведке в самой Англии. Не было никакой реально действующей системы получения своевременной информации. Британский шпионаж, что бы ни говорил Мелвилл, в то время не стал по-настоящему активным. Агентам, если они были, вообще платили только по результату и не использовали их на постоянной основе.
Министерство иностранных дел не выработало общей политики по вопросам разведки. «Действия, выходящие за пределы служебных обязанностей» осуждались, и министерство не собиралось позволить своим дипломатическим и консульским работникам заниматься таким неджентльменским делом, как шпионаж. И действительно заместитель министра сэр Чарльз Хардиндж предупредил, что такие действия будут расценены как дисциплинарный проступок. 5 марта 1908 года капитан Эдмонд Слэйд, тогда директор военно-морской разведки, отметил в своем дневнике, что британский консул в Шербуре отказался заплатить 1000 французских франков за чертежи французских подводных лодок на том основании, что это будет неджентльменским поступком. Однако, если его собственные руки оставались незамаранными, министерство иностранных дел с удовольствием пользовалось услугами, скажем так, неофициального шпионажа, действовавшего на непостоянной основе – для получения той или иной информации: «Услуги случайного художника или коммивояжера могли бы оказаться полезными». В октябре 1906 года Норман Хааг был назначен вице-консулом в немецком Бремерхафене, получив задачу собрать «максимальный объем информации по военно-морским вопросам, насколько это возможно для сотрудника консульства».
Управление военных операций военного министерства располагало, как минимум, МО5 как источником информации, но занималось ним настолько плохо, что все позорно развалило. Когда генерал-майор Джон Спенсер Юарт был назначен начальником управления в 1906 году, то узнал, что для разведки не было никакого надлежащего финансирования и что отделом управляли «в очень несерьезной манере». Со следующего года положение начало понемногу меняться к лучшему после назначения руководителем отдела друга Ле Кё подполковника Джеймса Эдмондса, которого в отделе прозвали Архимедом из-за его любви к разным техническим штучкам. Его перевели в МО5 из отдела Дальнего Востока.
Эдмондс, выдающийся интеллектуал и опытный офицер впоследствии стал официальным историком Первой мировой войны. Его прежняя карьера тоже была полезной для MO5: например, в 1891 году он посетил Германию, где познакомился с майором Даме, главой немецкой секретной службы, Bureau Nachrichten («Разведывательное бюро»), у которого в подчинении тогда было два отдела для ведения разведки во Франции и Германии. Эдмондс и Даме поддерживали близкую дружбу, пока майора Даме, которого его начальники посчитали чрезмерно проанглийским, не сменил в 1900 году майор Брозе, известный своими антибританскими взглядами. Вскоре после того Эдмондс узнал, что в Разведывательном бюро был создан третий отдел — занимающийся непосредственно Англией, работая, главным образом, из Брюсселя, но также и из Нью-Йорка.
Еще в 1899 году, Эдмондс, придя в разведывательный отдел, начал с вербовки агентов. Впоследствии он следил за развитием событий для дальневосточного отдела Комитета имперской обороны, а затем был направлен в Южную Африку, чтобы защищать там британские интересы. Эдмондс возвратился в Англию 22 марта 1904 и следующим утром явился с рапортом к начальнику Управления военных операций и разведки.
Когда в октябре 1907 года Эдмондса перевели в МО5, «освеженную» разведывательную службу, которой передали большую часть досье и отчетов и сферы компетенции «Отдела Н», он нашел там на посту руководителя майора А. А. Адама, консервативного кандидата в парламент, более интересующегося делами потенциального избирательного округа, чем проблемами бюро на Виктория-Стрит, ежедневную работу в котором спихнули на Мелвилла. Что касается служебных досье службы, то Эдмондс в своих мемуарах утверждал, что там были некоторые материалы о России и Франции и вообще ничего о Германии.
Гигантский шаг был сделан в феврале 1907 года, когда Отделу специальных задач MO5 («внутренняя чистка») разрешили «принять на себя обязанности исполнительного характера»; то есть, взлом и проникновение, подслушивание и слежку.
В том же самом году Герберт Генри Аскит, тогда премьер-министр, настоял, чтобы Комитет имперской обороны сделал запрос о приготовлениях на случай немецкого вторжения. Прогресс был, хотя и медленный.
У Эдмондса была тенденция видеть шпионов под кроватью, и из его мемуаров видно, что он обращался к немецким друзьям с просьбами, чтобы они «искали и сообщали ему сведения, касающиеся определенных вопросов, особенно движения военных кораблей, работ в верфях и арсеналах и прогресса в воздухоплавании и авиации, а также о строительстве заводов по производству боеприпасов».
Иногда действительно удавалось обнаружить какие-то крупицы, доказывающие существование немецких шпионов в Англии. Парикмахеру в Дувре и фотографу в Ширнессе предложили щедрую сумму по 1 фунту в месяц каждому «за информационные услуги». Агентам заплатил бывший немецкий офицер по имени Гордон, у которого возникли проблемы из-за необеспеченных чеков. На самом деле информация о фотографе устарела, ибо ей было уже несколько лет. В другом случае, который не имел никаких последствий, перед судом предстал Франц Хайнрих Лозель, обвиненный в шпионаже в 1905 году. Лозеля заметили рабочие, когда он, по их словам, фотографировал батарею на равелине в Ширнессе, но на единственной фотографии, которую нашли в его аппарате, была снята лишь Хай-Стрит, главная улица города. Лозель утверждал, что сфотографировал улицу для продажи фотографии торговцу, чтобы сделать на ее основе художественные открытки. Главный прокурор не представил никаких доказательств.
Большая часть теорий Эдмондса основывалась на мемуарах бывшего французского агента Эмиля Лажу «Мои воспоминания о шпионаже», где высказывалось мнение, что любой проживающий заграницей немец был шпионом. Часть логики Эдмондса оставляла желать лучшего — например, он рассуждал, что так как ряд официантов в отеле «Куинс» около Олдершота были немцами, а многие английские чиновники постоянно останавливались в этом отеле, то эти официанты были шпионами.
В декабре 1908 года Эдмондс представил в министерстве внутренних дел доклад, в котором настаивал на сотрудничестве министерства внутренних дел и министерства почты в целях получения их «помощи в идентификации и слежении за немецкими агентами в Англии». Ссылаясь на офицера территориальной армии, Эдмондс сказал, что немецким офицерам были выделены районы для их тщательного изучения, и что это продолжалось с 1900 года. Затем он добавил:
«Мы находимся в положении французов в 1870; наш враг готовится к войне, а мы - нет. У французов не было никакой секретной службы, и 16 июля 1870 года генералу Фроссарду приказали создать ее путем импровизации. Как он говорит, тогда это было уже «слишком поздно»; такая служба требует осторожной и тщательной подготовки в мирное время».
Начальник Эдмондса, генерал-майор Юарт, в некоторой степени был согласен с таким представлением, и попросил у министра разрешения попытаться назначить встречу представителей заинтересованных ведомств. В следующем году Генри Дэйла Лонга послали в Восточную Англию, чтобы попробовать поддержать дело Эдмондса, подкрепив его несколькими современными отчетами. 5 марта 1909 года Лонг предоставил доклад о предполагаемых «шпионах» в городе Линн, написав, что один местный немец, Зоммерфельд, был человеком «солидным и с благородной репутацией», тем самым отвергая предположение, что он мог быть шпионом. Мелвилл заметил, что «репутация» никогда не препятствует тому, чтобы человек был «ТР» или «тарифным реформатором» (Tarriff Reformer), как агентство называло немецких агентов. «Я думаю, что скорее бывает как раз наоборот», сказал он. На самом деле Мелвилл был скорее склонен видеть повсюду «тарифных реформаторов», в отличие от многих других, и не придавал при этом никакого значения «респектабельности».
Лонг сначала обосновался в Норидже; его следующая цель состояла в том, чтобы узнать то, что происходило в Ярмуте. Там было предположительно три «ТР», пребывавших на ферме около Дерхэма, и еще двое в Фэйкенхэме. 10 марта Эдмондс написал Лонгу запрос об источнике этих сведений с просьбой о более точной информации. 23 марта 1909 года, после сообщения, что тайные агенты «обработали район», Лонга отозвали назад.
Частично основываясь на этих очень слабых доказательствах, Эдмондс сообщил Комитету, что немцы занимаются шпионажем в 50 местах на линии от Уоша на Линкольншире в Восточной Англии до южного побережья. В предыдущем году они проявляли большой интерес к новому железнодорожному узлу в Хитер-Грин. Кроме того, были сообщения, что в 1908 году 68 немецких офицеров — слишком много для комфортного отдыха — охотились с местными сворами гончих в Англии.
Из более раннего (ноябрь 1906 года) сообщения британского военно-морского атташе в Берлине Эдмондсу было ясно, что, хотя немецкое вторжение и оставалось маловероятным, совершенно невозможным оно не было. Его можно было бы осуществить скрытно при условии, что посадка войск производилась бы не в Гамбурге, где был английский консул и многочисленная английская община, а местное население было дружественно настроено по отношению к Англии. Банкиры Ротшильды чувствовали, что в случае непосредственной подготовки к вторжению на финансовых рынках будет отмечено активное движение, достаточное для них, чтобы обнаружить будущую мобилизацию. Сэр Джон Пендер из телеграфной компании «Eastern Telegraph Company» утверждал, что изменения в телеграфной связи тоже будут скоро обнаружены: «Наши клиенты столь же постоянны как клиенты мясника». Но, как рассуждал МО2с, немецкий отдел военного министерства, если бы немцы смогли остановить шифрованные телеграммы и газетные отчеты, так же как имели бы возможность управлять перемещениями пассажиров по железным дорогам во Францию, Бельгию и Голландию, то: «Ничто не пробудило бы наши подозрения, пока какой-то дружески настроенный к нам человек, который сбежал через голландскую границу, не послал бы нам телеграмму из Голландии».
Военное министерство хотело создать систему, способную предупредить его о мобилизации в течение часов, а не дней. Поэтому Эдмондс начал вербовать еще больше агентов. Но шпионаж по-прежнему оставался любительским занятием. Друзей Эдмондса, едущих в Германию, просили заходить в отделения полиции и спрашивать, проживают ли в этих районах англичане, под предлогом, что им нужен документ, засвидетельствованный англичанином. Затем найденных таким образом людей просили сообщать о военных и военно-морских приготовлениях. Удивительно, но и немецкая разведка в Великобритании использовала точно такой же неуклюжий метод вербовки.
Начитавшись Ле Кё, Эдмондс стал одержим намерениями Германии и вторжением в Англию немецких шпионов. Он начал нажимать на военного министра, лорда Холдейна, чтобы тот всерьез занялся вопросами немецкого шпионажа внутри Британии. В нескольких аспектах следующая книга Ле Кё, «Шпионы кайзера», где была описана немецкая агентурная сеть, работающая в Великобритании, стала для этого решающим доводом. Публикация книги с продолжениями началась в начале марта 1909 года, а в последний день этого месяца была созвана подкомиссия Комитета имперской обороны при лорде Холдейне. Участники, включая министра внутренних дел, первого лорда Адмиралтейства, министра почты, адмирала Александра Эдварда Бетелла - директора военно-морской разведки; генерал-майора Джона Юарта - директора Управления военных операций; и объекта постоянной ненависти Ле Кё, специального уполномоченного столичной полиции - сэра Эдварда Генри, приступили к рассмотрению «вопроса об иностранном шпионаже в Соединенном Королевстве». Теперь у Эдмондса появился шанс обрисовать в общих чертах свои доказательства. Но доказательств, за исключением книги Ле Кё, некоторых неподтвержденных историй в газетах, и сообщений Мелвилла, было слишком мало. Впрочем, как ни соблазнительно было бы высмеять Эдмондса, в его убеждениях было что-то очень важное, а именно: Англия действительно нуждалась в функционирующей секретной службе.
Эдмондс представил свою оценку ситуации, основываясь на опыте деятельности немецкой разведки в мирное время, и сослался на консульского чиновника графа Виктора Ойленбурга, которого в 1904 году обнаружили в шлюпке, с которой он, очевидно, наблюдал за десантированием войск на маневрах близ Клактона. Эдмондс утверждал, что Брюссель, Женева и Нью-Йорк были немецкими шпионскими центрами и в этом, по крайней мере, он был прав.
Большей частью «доказательства», приводившиеся Эдмондсом, были анекдотичными. Например, он рассказывал историю о том, что когда немецкий военный атташе майор Рональд Остертаг (по прозвищу «Пасхальное Яйцо»), пожаловался в театре Уиндхэма в январе 1909 года на то, что актеры, играющие немецких офицеров в пьесе Гая дю Морье «Дом англичанина» (о вторжении в Англию), говорили «хриплыми голосами», генерал-лейтенант Уильям Твэйтс, поднял монокль и сказал: «Нечистая совесть, Остертаг, нечистая совесть». Преувеличенное значение также придавалось сообщениям, основанным на рассказах от Ле Кё; сообщениям друга Эдмондса Фреда Джейна, который издал военно-морской справочник «Все боевые корабли мира Джейна»; полученным письмам, некоторые из которых просто пересказывали истории из «Шпионов кайзера», и газетным сообщениям. Кроме того, как он сказал, ему мешали равнодушие и апатия населения: например, одна владелица пансиона в Уэллсе отказалась помочь ему, говоря, что немецкие деньги ничуть не хуже любых других.
Некоторые сомнительные статистические данные помогли поддержать дело Эдмондса. Он сказал комитету, что в 1907 году было пять шпионских инцидентов; в 1908 году произошел гигантский рывок – до 48 в общей сложности; в то время как за первые три месяца 1909 года были отмечены 24 случая шпионажа. Эдмондс также показал карту, на которой 77 случаев шпионажа были отмечены красными точками. Они были, главным образом, сконцентрированы на юго-востоке, из чего можно было сделать вывод, что любое вторжение начнется именно там.
Кроме сообщений людей, которые написали о своих наблюдениях Ле Кё или Фреду Джейну, некоторую поддержку Эдмондс получил от капитана Р.К. Темпла из военно-морской разведки, рассказавшего о серии объявлений, помещенных человеком по имени Триану в газете «Дэйли Мэйл» в предыдущем году, с просьбой к британским военным морякам писать для американских газет и журналов, выходящих в Брюсселе. Было предположение, что это могло быть немецкой разведывательной операцией, но никаких прямых доказательств не нашли. В отделе Темпла совершенно не было никакой работоспособной контрразведки и любую информацию, которую он получал, оттуда передавали Эдмондсу.
Ни Холдейна, ни лорда Эшера, командующего территориальными войсками лондонского округа, представленные Эдмондсом дела не впечатлили. Эшер считал, что Эдмондс был «глупым свидетелем из военного министерства. У охотников на шпионов шпионы заводятся в мозгах. Крысы повсюду — за каждым гобеленом».
Холдейн хотел получить больше доказательств прежде, чем начать действовать, и отправился в отпуск в Германию, где, что неудивительно, его друзья сказали ему, что за разговорами о шпионаже не стоит ничего реального. На второй встрече подкомиссии 20 апреля, Холдейн сообщил, что прусский Генеральный штаб действительно собирал некоторые разведывательные сведения, но они не были связаны с каким-либо вторжением, а скорее направлены на то, чтобы помочь с саботажем до или в начале любой войны. Это было, несомненно, правильно и, следуя идее Мелвилла о контроле над перепиской иностранцев, подкомиссия провела большую часть времени за внесением соответствующих изменений в Закон о государственных тайнах 1889 года.
Однако, когда подкомиссия встретилась в третий и последний раз 12 июля того же 1909 года, Холдейн передумал. В тот момент ему срочно нужно было прикрыть зад. Он попал под сильное давление со стороны восходящих политических звезд, таких как Уинстон Черчилль, и в парламенте ему задали вопрос, знал ли он, что в Англии было 66000 обученных немецких солдат с оружием и боеприпасами, спрятанными около Черинг-Кросс. Ему также рассказали о французе, которому удалось увидеть официальный немецкий план вторжения, скопированный им для британских властей. Хотя план почти наверняка был фальшивкой, генерал Юарт и генерал Мюррей, глава Управления военного обучения, убедили Холдейна отнестись к нему серьезно.
В этом вопросе следовало действовать по принципу: «Семь раз отмерь, один отрежь». Подкомиссия теперь решила, что действительно существовала обширная немецкая система, работающая в стране, и у них не было средств и возможностей, чтобы это проконтролировать или предотвратить. В качестве подачки Церберу, было решено сформировать отдел — первоначально на двухлетний срок, который должен был заняться этим. По прошествии двух лет, если бы отдел ничего не нашел, на что они с уверенностью рассчитывали, решение могло бы быть пересмотрено, но по крайней мере, оппозиция в парламенте не смогла бы критиковать правительство за то, что оно ничего не предпринимает.
Несколько лет спустя в своей автобиографии Эдмондс писал:
«Я сомневаюсь, действительно ли немцы в 1906-1914 годах всерьез рассматривали возможность вторжения. Намерение это было запугиванием. [Немецкий генерал] Мольтке, который не решился форсировать узкий морской залив шириной в четверть мили во время войны с Данией, сказал в аудитории германской Военной академии: «Я всегда могу высадить пару армейских корпусов в Англии, но у меня нет надежды, что мне удастся снабжать их там или вывезти их оттуда назад».
Эдмондс полагал, что цель «угрозы вторжения» состояла в том, чтобы напугать британское военное министерство, чтобы оно отказалось отправить какие-либо войска на континент, если вспыхнет война между Францией и Германией. Это была, конечно, именно та тактика, которую позже использовала Германия, чтобы не допустить вступления Америки в войну.
Итак, на улице Виктория-Стрит сняли еще несколько комнат, и было положено начало существованию MИ5 и MИ6.

[Моргенштерн]

Глава 2. КЕЛЛ И КОНТРРАЗВЕДКА

«Именно в августе 1909 года Вернон Келл получил возможность сделать что-то жизненно необходимое для безопасности своей страны. Была опасность, что если он окажется не в состоянии вынести эту ношу, его карьера рухнула бы, и он столкнулся бы с мрачной перспективой необходимости обеспечивать семью, не имея для этого надлежащих средств. Но он был молод и оптимистичен — почему же он должен был потерпеть неудачу?»
(Леди Келл)

К концу августа 1909 начали осуществляться планы создания на улице Виктория-Стрит, 64, на юго-западе Лондона бюро для наблюдения за вражеской разведкой в Соединенном Королевстве. Его прикрытием было детективное агентство, которое принадлежало и управлялось бывшим сотрудником Скотланд-Ярда Эдвардом Дрю, известным во времена его полицейской карьеры как «Хитрый Дикки» и «Скетчли». Дрю был одним из лучших ловцов воров своего времени.
Эти бюро преимущественно предназначались для Вернона Келла, Мэнсфилда Камминга и Уильяма Мелвилла. Был там еще и клерк, услугами которого мог пользоваться Дрю, когда другие в нем не нуждались.
Изначально это должна была быть маленькая операция, где всех звали только по инициалам, хотя это вряд ли помогло бы замаскировать их настоящие фамилии: Дрю был «D», Мелвилл был «М», а Камминг «С». Генри Дэйл Лонг, «L», являлся зарубежным агентом бюро, базировавшимся в Брюсселе, но работающим очень далеко, например, в Восточной Африке. С ходом времени мода распространилась, и инициалы превратились в требование этикета. Комптон Маккензи, писатель и разведчик, работавший в Греции, стал «Z», главой резидентуры в Афинах, полковник Рис Сэмпсон был «R», а «V» стал майор Макс, шеф «Бюро V», которому подчинялся Макензи.
Что касается руководителей разведки, то руководителем ее должен был стать получивший домашнее образование астматик Вернон Келл, «К», возглавивший эту малочисленную команду агентов внутренней контрразведки, которая позже и стала MI5, сотрудничающую со Специальным отделом Скотланд-Ярда. Прекрасный лингвист, который мог говорить на шести языках (его бабушка вышла замуж за польского графа, Александра Конарского), Келл получил поддержку при назначении на этот пост от сэра Фрэнсиса Дэвиса, теперь генерала, известного как Фрэнки или Джо. Высокий, строгий Келл поступил в военное училище в Сандхёрсте на год раньше Уинстона Черчилля, и прожил некоторое время в Китае и в России, где выучил русский язык, пока лечился от скарлатины в московской больнице. Он также служил в Индии, но из-за плохого здоровья возвратился в Англию, где служил в звании капитана в немецком отделе в военном министерстве. 19 сентября 1909 он вышел в отставку и возглавил новое бюро с жалованием в 500 фунтов в год в дополнение к своей офицерской пенсии. Опасаясь, что он пожертвовал карьерой ради возможно всего лишь краткосрочного назначения, он настоял, чтобы его контракт был заключен как минимум на два года. В таких обстоятельствах понятно, что как личный, так и профессиональный интерес Келла был в том, чтобы новое бюро работало как можно успешней.
10 августа 1909 года контр-адмирал А.Э. Бетелл, тогда директор Военно-морской разведки, написал Мэнсфилду Каммингу письмо с предложением работы для него. Бетелл полагал, что новая деятельность окажется для Камминга более интересной, чем та, которой он занимался в предыдущем десятилетии – боновыми заграждениями, предназначенными для создания препятствий для вражеских кораблей и подводных лодок в случае войны.
Невысокий, коренастый, лысоватый Камминг, немного похожий на маленького Панча (Петрушку), описывался писателем Валентайном Уильямсом так. У Камминга «были глаза, такие же серые как Северное море, выступающий властный нос и массивный подбородок». Мэнсфилд Джордж Смит, родившийся 1 апреля 1859 года, взял фамилию своей второй жены - Камминг. В возрасте двенадцати лет его отправили учиться в Королевский военно-морской колледж в Дартмуте, который считался самым дешевым способом для обучения десятилетнего мальчишки. Курс длился до 18 месяцев, и дисциплинарную характеристику Камминга трудно было назвать хорошей: ему доставалось за разнообразные проступки, включая травлю одноклассников и бросание бутылок по поездам.
Получив офицерское звание, Каммингу пришлось служить в Китае, в районе Малайи, на Мальте и в Канаде, но его списали по состоянию здоровья 21 декабря 1885 года. (Точные причины так никогда и не были объяснены.) После отставки он работал в Ирландии агентом по недвижимости для графа Мита, пока 30 апреля 1898 года его не включили в список отставных офицеров, привлекавшихся к активной службе. С тех пор он работал над созданием сетевых и боновых заграждений в Саутгемптоне. Он говорил на приличном французском языке и интересовался фотографией и электричеством. Один из пионеров-энтузиастов моторных гонок, он принял участие в гонке Париж - Мадрид в 1903 году, во время которой, как в нынешних гонках «Тур де Франс», толпы зрителей собирались на дорогах, отскакивая в сторону в последнюю минуту. Камминг, автомобиль которого прежде развивал скорость более чем 110 километров в час, потерпел аварию около Шартра — или вернее будет сказать, что это произошло с его сменным водителем: Камминг предоставил свою машину фирмы «Вулсли», но вел ее водитель-испытатель компании Сидни Гирлинг.
Сэр Пол Дьюкс, который работал на Камминга в России, писал о нем: «Он был британским офицером и английским джентльменом самого высшего сорта, абсолютно бесстрашным и с безграничными ресурсами тонкой изобретательности».
Были предположения, что Камминг был бабником, и конечно, у него было «портфолио» с соответствующими «произведениями искусства», «Ле Ню о Салон», который он показывал избранным коллегам. Драматург Эдвард Ноблок думал, что это было всего лишь доказательством его ребяческого непослушания. По словам Ноблока, Камминга обожали его подчиненные, и особенно его секретарша, мисс ЛеБ.
Как и Келл, Камминг был счастлив принять жалование в 500 фунтов в дополнение к военной пенсии.
К началу октября 1909 года бюро было в порядке и работало. Правда «работало» - громко сказано, лучше было бы сказать – «едва ковыляло»: ему безнадежно не хватало выделяемых денежных средств и полноценно укомплектованного штата. 4 октября состоялась встреча Келла и Камминга с их непосредственными начальниками сэром Джеймсом Эдмондсом и полковником, впоследствии генералом, Джорджем Макдоногом, и были четко определены правила, по которым должны были действовать Келл и Камминг. Для начала им не разрешили в процессе вербовки расспрашивать потенциальных агентов без присутствия Мелвилла.
7 октября, на три дня раньше ожидаемого, Камминг прибыл в бюро на Виктория-Стрит — и, что неудивительно, нашел, что там нечего было делать. Ни он, ни Келл не принимали посетителей, не посылали или получали письма. Чтобы как-то занять себя, Камминг начал изучать немецкий язык. В начале декабря, правда, рабочая нагрузка значительно возросла, и у него теперь было работы, по его словам «столько, насколько мне хватало сил». Он теперь нанял главного агента, Бызевского, родом из Австрии, «зашифрованного» как «B», у которого в подчинении было три человека.
На первых порах между Келлом и Каммингом возникли разногласия.
Хотя теоретически они были соруководителями и официально равными по статусу, но в глазах военного министерства, Келл был более равным. Кроме случаев, когда Келл — на которого был возложен контроль над всей военно-морской и военной разведкой и контрразведкой в Соединенном Королевстве — не был в отпуске или командировке, Макдоног всегда связывался по служебным вопросам с ним, а не с Каммингом. Камминг, который на пятнадцать лет был старше Келла, негодовал из-за этого, но министерство иностранных дел, финансировавшее предприятие, не хотело участвовать в каком-либо споре. Камминг начал добиваться выделения ему отдельного бюро, подальше от Виктория-Стрит, и к ноябрю ему удалось нанять помещения на Уайтхолл-Корт.
Тем временем Келл, настроенный жестко против немцев и безусловный сторонник историй Эдмондса про шпионов под каждым кустом, принялся за работу с энтузиазмом, хватаясь за всё, что возможно.
За эти годы Келл завел секретный регистр возможных подозрительных лиц, о поведении которых следовало доносить каждые три месяца. Но ему не удалось провести расследование по списку шпионов, предоставленному Эдмондсом/Ле Кё, которым воспользовались, чтобы пролоббировать создание комитета в 1909 году: как только список сыграл свою роль, никто во власти больше не относился к нему серьезно. Как ни странно, и почти случайно, у Эдмондса в его списке был один подлинный немецкий агент. Это был Пауль Бродтман, директор фирмы-производителя шин «Континенталь» (Continental Tyre Company) в Лондоне, завербованный еще в 1903 году «Адмиралштабом» (главным морским штабом германского флота), для сбора сведений о британских линкорах. Во время формирования бюро он докладывал майору Рональду Остертагу, немецкому военному атташе, о своей поездке в Гастингс. Но новое бюро было не в состоянии расследовать его деятельность, и Бродтман беспрепятственно занимался своим делом в течение еще пяти лет. Тем не менее, в списке из 34 офицеров, услугами которых должен был воспользоваться немецкий главный морской штаб в начале войны, действительно был Бродтман.
Военное министерство, так же как многие из членов Легиона жителей пограничной полосы, начали даже подозревать, что основатель Легиона, Роджер Покок, и сам был немецким шпионом. В 1908 году его сняли с поста секретаря, а через год вообще изгнали из Легиона. Даже это не сняло подозрений, и 6 июня 1910 года Келл приказал, чтобы Генри Дэйл Лонг стал членом Легиона, чтобы заняться расследованием, а возможно и чтобы завербовать из их среды нескольких работающих безвозмездно агентов. Легионерам приходилось самим покупать себе форму, стетсоновскую шляпу, шейный платок, бриджи и ботинки так же как прочую экипировку - такие расходы ограждали от попадания в состав Легиона представителей рабочего класса. И к 5 июля Лонга предупредили, чтобы он не тратил деньги на эти покупки. Из этого можно сделать вывод, что проникновения агентов противника в Легион в реальности не было, и дальнейшее расследование оказалось излишним.
Хотя сообщения о немецкой деятельности поступали, на протяжении большей части первого года эмбрионального существования MI5 не было найдено никаких положительных доказательств. И это несмотря на то, что иногда так называемый немецкий шпионаж, кажется, осуществлялся вполне открыто, например, в форме элементарного опроса сельскохозяйственных рабочих приезжавшими и уезжавшими немцами. В письме одного фермера сообщалось о некоем немце в Восточной Англии, интересовавшегося «больше четырех лет назад» поголовьем лошадей-тяжеловозов и называвшего эту область «его районом».
Келл подозревал, что немец, назвавшийся именем Де Корвина, управляющий птицефермой в Бартли-Хилле около Фрэнта в Сассексе, был шпионом. Ферма была изолированной, и считалось, что Де Корвина не мог бы зарабатывать на жизнь разведением домашней птицы. Но доказательства предположений, что ферма служила местом рандеву для немцев, которые, в своей зловещей манере, проводили большую часть времени, разъезжая на велосипедах по всей стране, так и не смогли обнаружить.
В соседнем местечке Распер был подобный случай. Два немца, предположительно незнакомые друг с другом, сняли жилье по одному и тому же адресу. Они быстро стали друзьями, но когда Мелвилла послали туда, чтобы разобраться с подозрениями, они тут же начали ссориться, и попытались узнать, знает ли Мелвилл какой-то иностранный язык. Итак, подозрения были — но и тут никаких улик не нашли.
В июне 1910 года Мелвилл сообщил, что немец по фамилии Штиве посетил официантов в Дувре и Фолкстоне, причем они, похоже, побаивались его. И за этим расследованием тоже не последовало ничего. Точно так же расследования проводились из-за подозрений в адрес многих немцев, учившихся верховой езде в лондонском конном центре, и офицера, отправившегося на прогулку вдоль побережья Эссекса и Сассекса в поисках потенциальных плацдармов для высадки десанта. Никаких шпионов не разоблачили.
То, что никаких примечательных результатов бюро в течение некоторого времени не достигло, никак нельзя полностью поставить в вину Келлу. Джон Спенсер Юарт написал Черчиллю письмо с просьбой о циркулярном рекомендательном письме начальникам полиции. «Он во всех отношениях является очень осторожным и надежным». Теперь Келл перемещался по всей стране, пытаясь убедить упрямых начальников полиции, что в их районах на самом деле могут существовать шпионы, пока 1 января 1911 году ему не дали в помощь капитана Ф.Л. Стэнли Кларка из Суффолкского полка, и его часть бюро разделили на два отделения — Пассивное (профилактическое) и Активное (детективно-расследовательское).
Кларк быстро внес существенный вклад в работу бюро, когда ему удалось в поезде подслушать разговор двух немцев, один из которых сказал, что получил любопытное письмо от госпожи Тони Раймерс из Потсдама с просьбой об информации о британских военных приготовлениях. Фрау Раймерс в действительности была одним из старших сотрудников в штате Густава Штайнхауэра и, как только Келл получил разрешение на перехват подобных писем, был вскрыт факт существования агентурной сети, использовавшей ряд почтовых ящиков.
Летом 1910 года бюро наконец-то доказало свое право на существование, арестовав первого из довоенных немецких шпионов, лейтенанта Зигфрида Хельма из 21-го батальона Нассау, которого застигли, когда он делал наброски в Портсмутских доках.
Предыдущим летом молодая женщина по имени Ханна Вудхаус поехала в Германию и близко познакомилась с Гансом Вольфартом из 8-го Рейнского саперного батальона. В следующем году она вернулась, чтобы встретиться с ним в Берлине. Он сказал ей о своем коллеге, приезжающем в Англию, и попросил ее показать ему окрестности и говорить с ним на английском языке. Товарища звали Хельм, и он написал Ханне письмо, сообщив, что собирается приехать в Портсмут. Она сняла для него жилье, но когда он описал свои посещения верфей, у нее зародились подозрения, и она сообщила о них властям.
Хотя Хельм делал наброски многих сооружений и крепостей, местные судьи, возможно из милосердия, не стали предавать его суду за шпионаж. В ноябре на Винчестерской выездной сессии суда присяжных он признал себя виновным в нарушении Закона о государственных тайнах и был освобожден под свой собственный залог справедливым и доброжелательным судьей господином Элдоном Бэйнксом, который сказал ему:
«Мы можем быть бдительными и, возможно, с вашей точки зрения, даже слишком бдительными, при поиске нарушителей наших законов, но все же при применении этих законов, мы справедливы и милосердны, не только к подданным нашего королевства, но и к тем, кто, подобно вам, ищет гостеприимный прием на наших берегах».
На самом деле Хельм рисовал наброски устарелого форта, который вряд ли мог бы заинтересовать немецкую разведку.
В 1911 году Фил Макс Шульц из 13-го Гусарского полка («Фил» он взял из своей степени доктора философии - потому и подписывался как Фил Макс Шульц), был обвинен в подстрекательстве плимутского адвоката Сэмюэля Даффа и коммерсанта Эдварда Таррэна к преступлениям против Закона о государственных тайнах. У Шульца был плавучий дом-лодка на реке Йилм, и он предложил обоим джентльменам сначала 50, а потом 60 фунтов в месяц за сведения о возвращении на базу скоростных кораблей из Средиземного моря. Адвокат составил формальный контракт, и, под кураторством Специального отдела, начал снабжать Шульца дезинформацией.
Приговаривая Шульца к 21 месяцу заключения на Эксетерской выездной сессии суда присяжных 4 ноября 1911 года, барон Олверстоун прокомментировал, также с некоторой наивностью: «Никто не отверг и не осудил бы поступки, в которых вас обвиняют, строже, чем все руководители Германии». Шульц отправлял письма Пьеру Тиссену в Бельгию, город Остенде, улица Рю д'Уэст, 22, и полиция знала, что это адрес Макса Тоблера, главы немецкой шпионской школы в Роттердаме. Тоблера после дела Шульца уволили, и на его место взяли Р.Х. Петерссена, который раньше руководил «Международным шпионским бюро» в Брюсселе. Петерссен надолго стал постоянной занозой для британцев. Что касается Шульца, то его выпустили на свободу 12 апреля 1913 года.
В том же 1911 году был разоблачен Хайнрих Гроссе. Уильям Солтер, бывший старшина Королевского флота, открывший частное детективное агентство, разместил в газете рекламное объявление, и получил ответ от капитана Хью Гранта, который сослался на некоего «немецкого магната», того самого г-на Петерссена, готового заплатить за информацию о британских военных кораблях. Солтер пошел к начальнику военно-морской базы в Портсмуте, а тот передал дело Специальному отделу. Солтеру уготовили роль двойного агента, и последовавший обыск в жилище Гранта принес богатый улов в виде инкриминирующих писем. Капитан Грант был арестован, и оказалось, что на самом деле его зовут Гроссе, что он немец и моряк торгового флота и уже отбывал десятилетнее тюремное наказание в Сингапуре за подделку. На допросах он утверждал, что шпионил также и для Англии — и был приговорен к трем годам. Его освободили в апреле 1914 года, но снова арестовали в августе, и он умер в лагере для интернированных. Гроссе был одним из немногих подлинных шпионов, попавших под подозрение Ле Кё, который видел его со Штайнхауэром, самозванным «главным шпионом кайзера», в военных доках в Портсмуте в 1902 году.
Внезапно начало казаться, что шпионы были повсюду. В 1911 году квартирная хозяйка из Эдинбурга сообщила властям о своих подозрениях в адрес ее жильца доктора Армгаарда (Армгорда) Карла Грейвса, но только в апреле 1912 года, при обыске его гостиничного номера были найдены письма, касающиеся новой 14-дюймовой морской пушки. Там обнаружили также эклектичную коллекцию разнообразнейших предметов, в том числе много склянок с ядом, шприц для подкожных инъекций и винтовочные гильзы.
Грейвс был блестящим мошенником. Настоящее имя его, вероятно, было Макс Майнке, родился он, предположительно, в Берлине 7 мая 1882 года. В своих весьма ненадежных мемуарах он утверждал, что был принят на работу в немецкую Секретную службу вскоре после англо-бурской войны, и дважды попадал в тюрьму в Сербии и Южной Африке. Это, возможно, и было правильно, но он предпочел не упомянуть о своем сроке за мошенничество, который получил в Новом Южном Уэльсе в 1910 году. Стоило ему вернуться из Австралии, как его приговорили к шести месяцам тюрьмы в Висбадене, и вероятно, после этого ему удалось убедить немецкий главный морской штаб или «Международное шпионское бюро» Петерссена в Брюсселе послать его в Соединенное Королевство, чтобы исследовать морскую базу Росайт и военный завод фирмы Beardmore & Sons, расположенный в Глазго. (Если «заказчиком» услуг Грейвса был флот, то кажется, что морская разведка, вербуя Грейвса, сделала это в обход Штайнхауэра, потому что, тот, вероятно, сильный задним умом, утверждал, что всегда считал Грейвса отъявленным жуликом.)
Предъявив фальшивый австралийский диплом медика, Грейвс попробовал получить место заменного врача в Шотландии у доктора Джеймса Маккеея, но он, к счастью для своих пациентов, решил, что сильный немецкий акцент Грейвса не «пройдет» в Лейте. Грейвс тогда сдружился с помощником управляющего гостиницы Central Hotel в Глазго, который тогда представлял его членам Художественного Клуба как «моего друга немецкого шпиона».
Арестованный в своем номере, Грейвс был обвинен в шпионаже и в том, что «сделал или приобрел телеграфный код в целях передачи информации, касающейся британского флота и береговых укреплений».
Сначала Грейвс собирался сам защищать себя на суде, но потом передумал и попросил, чтобы его представлял адвокат Крэбб Уотт. В своей автобиографии, которую нельзя назвать иначе как совершенно лживой, Грейвс утверждал, что на самом деле судья первой инстанции вынудил его использовать Уотта, и также что во время процесса судья передал ему половину своих собственных обедов. Обвинение в шпионаже потерпело неудачу, и в июле 1912 года Грейвса осудили на 18 месяцев заключения по обвинению, связанному с телеграфным кодом. Как и положено хорошему аферисту он воспринял свой приговор спокойно и с удовлетворением, сказав: «Грейвса Армгаарда Карла уводят. Ну, что ж, это был справедливый суд». Его отправили в тюрьму Барлинни.
Грейвса выпустили в декабре 1912 года. Согласно его мемуарам — и, можно предположить, что, по крайней мере, некоторая доля правды в этой истории есть — его вызвали в офис начальника тюрьмы, где присутствовал Келл, и тот попросил его работать на британцев. Грейвс уверял, что сразу узнал в Келле кавалерийского офицера и согласился работать на MИ5 — но только после того, как убедился, что немецкая Секретная служба его предала. Грейвса привезли в Лондон и поселили в отеле «Рассел-Сквейр». Он обедал на следующий день с Мелвиллом в «Империале», после чего его привезли на Даунинг-стрит, где он записался в книге посетителей как Трентон Снелл, и встретился с сэром Эдвардом Греем, министром иностранных дел.
У квартирной хозяйки Грейвса, похоже, интуиция была намного сильнее, чем у Вернона Келла. Грейвс с легкостью обвел шефа контрразведки вокруг пальца. У Келла возникла идея завербовать Грейвса, с жалованием в 2 фунта в неделю под именем Шнелль или Снелл. Грейвс рассказал ему о немецких заговорах с целью взорвать Форт-Бридж и нанять других нежелательных людей для осуществления террористических актов. Он утверждал, что знал всех немецких шпионов в Великобритании и, похоже, его все-таки действительно наняли, чтобы он с детективом Фицджеральдом выслеживал их. Разумеется, он не нашел ни одного. Так Грейвс постоянно водил Келла за нос.
Если Грейвс когда-либо и делал какую-то реальную работу для Келла, что очень маловероятно — хотя он и утверждал, что отправился в Берлин, чтобы отправлять оттуда донесения в бюро — то это могло быть в течение очень короткого периода. Ведь спустя всего шесть месяцев после выхода из тюрьмы, добрый доктор оказался в Нью-Йорке, где хвастался, как ему удалось надуть британцев. И, действительно, это у него получилось. Келл несколько раз посылал ему деньги в Германии и Австрии прежде, чем понял, что тратит их впустую.
К июню 1913 года в парламенте начали задавать вопросы о причинах досрочного освобождения Грейвса. Маккиннон Вуд, от имени министерства иностранных дел, заявил в Палате общин:
«Согласно прецеденту не требовалось называть причины, по которым государство воспользовалось своим исключительным правом [на помилование]. Я ничего не знаю об его национальности. В приговоре не было никаких рекомендаций для его высылки».
Он, впрочем, добавил, что состояние здоровья Грейвса было плохим, что могло послужить основанием досрочного освобождения.
Как только началась война, Грейвс тут же издал весьма занятные и почти полностью вымышленные «Тайны немецкого Военного министерства». Книгу напечатали тиражом более ста тысяч экземпляров, и все их быстро продали.
Несмотря на такие затруднения, первые годы Келла не были безуспешными. Слежка за Карлом Густавом Эрнстом, главным немецким резидентом в Великобритании, который действовал под прикрытием своей парикмахерской на Каледониан-Роуд 402A в северном Лондоне, помогла МИ5 добиться своего самого большого довоенного успеха. Эрнст родился в Великобритании и поэтому имел британское подданство. В первый раз он привлек к себе внимание МИ5 в 1910 году. В мае того года на похоронах короля Эдуарда VII, кроме обычного обеспечения безопасности, бюро установило круглосуточное наблюдение за капитаном фон Ройбер-Пашвицем, высокопоставленным офицером свиты кайзера, который, как предполагалось, был офицером разведки. После обеда в «Кафе Ройал» однажды ночью капитан возвратился в свой отель, потом покинул его через черный ход, и направился в парикмахерскую Эрнста, где остался на всю оставшуюся ночь — весьма странное поведение для немецкого офицера. На следующий день было получено разрешение на перехват почтовой корреспонденции Эрнста, и в течение следующих трех лет его письма вскрывали, копировали, переводили и отправляли адресатам.
Полковник Джеймс Эдмондс позже написал: «Я был настроен против ареста даже точно установленных вражеских агентов: было лучше позволить Германии жить иллюзиями, что у нас нет никакой системы контрразведки».
Штайнхауэр утверждал, что обнаружил, что Эрнст находится под подозрением, и будучи уверенным, что теперь его почту будут вскрывать, продолжал писать ему, посылая теперь дезинформацию. Одним из самых озадачивающих сообщений была телеграмма, в которой было написано: «Отец скончался, ждем инструкций». Вторая телеграмма гласила: «Отец скончался, какие действия» и ответ: «Отец мертв или скончался, пожалуйста, объясните».
В 1911 году Закон о государственных тайнах был ужесточен, чтобы разрешить конфискацию почты для экспертизы и копирования. Немцы протестовали против этого, несколько иронически жалуясь на британскую практику контролировать немецких агентов, не арестовывая их.
В июне 1912 года при проверке корреспонденции Эрнста всплыло имя Джорджа Парротта, уоррент-офицера, отвечающего за флотское стрельбище близ казарм Ширнесса. Парротт был главным канониром корабля Его Величества «Агамемнон». Когда Парротт попросил предоставить ему отпуск, то предпочел не упоминать, что отпуск нужен ему для того, чтобы посетить Рихарда Дингера, его друга в Берлине. За ним проследили до Остенде и по его возвращению, уволили со службы. Потом он переехал в Бэттерси, в южном Лондоне, куда Эрнст пересылал ему еще больше писем. Учитель немецкого языка Карл Хеншель тоже заявил, что с 1909 года он и его жена получали плату от Парротта. Хеншель выдал его, потому что им с женой сократили жалование. На процессе в Лондонском центральном уголовном суде («Олд-Бэйли») в январе 1913 года Парротта осудили на четыре года тюрьмы. Хеншель же отделался просто предупреждением.
15 октября 1912 Леви Розенталь, парикмахер из Портсмута, сообщил властям, что Уильям Клэйр попросил его помочь узнать подробности о подлодках, строящихся на верфи. Клэйр, горбун, которого на самом деле звали Клауэр, прибыл в Лондон десятью годами ранее. Он женился на проститутке и какое-то время имел практику зубного врача, где лечил горстку моряков. Устроили так, что Розенталь должен был представить Клэйру Чарльза Бишопа, высокопоставленного чиновника в казначействе. Они встретились и согласовали плату за передачу ежегодного отчета о торпедах от работодателей Бишопа. Бишоп, как и было договорено, принес отчет, а Клэйра арестовали, как только он вышел из парикмахерской Розенталя. 26 июня 1913 года на заседании Гемпширской выездной сессии суда присяжных, он получил пять лет тюремного заключения.
Фредерик Гульд, или Шрёдер, был осужден в апреле 1914 года и получил шесть лет. Он и его жена Мод управляли трактиром «Королева Шарлотта» в Рочестере. Их новый квартирный хозяин нашел в доме две карты из Адмиралтейства, а еще копию письма от 8 октября 1903 года с просьбой о сотрудничестве с немецкой разведкой. За Шрёдерами установили наблюдение, и Мод была арестована в Черинг-Кросс после покупки билета до Остенде. На пути к полицейскому отделению на Боу-Стрит она разорвала несколько конвертов и попыталась выбросить их из окна такси. В них были схемы Адмиралтейства для Спитхеда и Бергена. В новом доме Шрёдеров на Мертон-Роуд, в районе Уондсворт, в южном Лондоне, был найден анкетный опрос на шести страницах, касающийся военных кораблей Королевского флота. Суд достаточно милосердно обошелся с женой Шрёдера, не предъявив против нее никаких доказательств на том основании, что она не знала о содержимом конвертов. Ее муж тоже приложил все усилия, утверждая, что она была абсолютно невинна.
В мае 1914 года сигнальщик второго класса Герберт Эрнест Хаттон был арестован в Ширнессе и осужден военным судом по обвинению в краже конфиденциальных документов на линкоре «Куин», на котором служил. 18 февраля обнаружили потерю ключа от рубки сигнальщика, и бесследно пропала сигнальная книга флотилии. Подозревали, что Хаттон переслал ее в голландский город Флиссинген 23 февраля. Его приговорили к четырем годам каторжных работ и внесли его имя в список немецких шпионов.
Последний довоенный арест произошел в июне, когда электрик по имени Сэмюэль Мэддикс похвастался на Портсмутской верфи, что был шпионом. Он предложил свои услуги немцам в апреле 1914 года, и агент, назвавшийся А. Рэнсомом в Потсдаме согласился принять его. Мэддиксу послали 4 фунта в качестве командировочных для поездки, но он так и не поехал.
Однако когда Мэддикс появился в суде магистрата, он был признан психически больным. Как заявлял его адвокат, Мэддикс действительно испытывал «большое желание обмануть иностранные государства», но понял, что задача эта слишком трудна для него одного и обратился за помощью. Вероятно, из милосердия его отправили в госпиталь для душевнобольных, из которого он убежал. Когда его поймали, то интернировали и не выпускали до 27 января 1919 года.
Не все шпионские дела заканчивались судебным преследованием. С приближением войны внимание немецкой разведки переместилось от персонала на кораблях к служащим на берегу. В феврале 1914 года поступили сообщения, что Эдвин Грегори пересылал информацию из Портсмута некоему А. Кутузову, который завербовал его, назвавшись автором, пишущим о военных флотах мира. На самом деле письма отправлял вышедший на пенсию докер, Питер Грегори, а «Кутузов» не был ни Кутузовым, ни писателем, а все тем же удивительно трудолюбивым Петерссеном, теперь действующим на улице Рю де Пашеко в Брюсселе. Сначала пересылавшиеся статьи носили общий характер, но со временем становились все более конкретными, когда писатель заинтересовался деталями крепления труб на кораблях типа «Айрон Дьюк». Мелвилла послали, чтобы допросить Грегори, но главный прокурор решил замять дело. Грегори спас тот факт, что он написал, что он не шпион, и, конечно, не шпионил бы ради предложенных ему двух фунтов.
В следующем месяце под следствие попали 21-летняя Клэр Фуге (известная и как Лина Мэри Хайне) и Макс Пауэр Хайнерт. Красавица Фуге прибыла в Портсмут в марте 1914 года и начала давать уроки немецкого языка британским офицерам, так же как и Хайнерту. Фактически же Хайнерт был мужем Фуге и прекрасно знал немецкий. Между делом они отослали в Германию наброски прожекторов в Портсмуте. Она утверждала, что была завербована через рекламное объявление в газете «Берлинер Тагеблатт» на прошлое Рождество. Она получала 15 фунтов в месяц и поехала в Германию, чтобы встретиться там с ее контактным лицом, по фамилии Фельс.
Фуге и ее мужа не преследовали по суду, но просто интернировали. Ее отправили в суровую женскую тюрьму в Эйлсбери, а он умер в тюрьме 1 декабря 1914 года. Считалось, что ее проступок заслуживал как минимум трех лет заключения, и когда она подала прошение об освобождении в 1916 году, ей отказали на том основании, что она тут же начнет шпионить снова. Она была, в конечном счете, выслана, и прибыла на корабле в Роттердам 1 апреля 1919 года. В ее досье была пометка, в которой говорилось, что это дело показало, что несудебное преследование таких случаев приводит только к бесконечным ходатайствам и лживым жалобам, мол, в деле не было никаких доказательств, чтобы наказывать обвиняемых в судебном порядке.
До сих пор так и не удалось точно выяснить, кем на самом деле был Альберто Сельсо Родригес, он же Гарсия, который приехал, чтобы преподавать в школе Берлитца в Портсмуте, и даже был ли он настоящим испанцем. Он был еще одним человеком, собиравшим информацию, маскируясь работой для какой-то российской газеты, предлагая 5 шиллингов за ответ и 70 фунтов стерлингов за ежегодный отчет о торпедах. Ответы следовало направлять в Брюссель Гарри Форду «до востребования». Он был интернирован.
Согласно весьма неправдивым мемуарам Штайнхауэра, за несколько недель до войны он нанес молниеносный визит в Великобританию, и, изображая из себя голландца, решившего немного порыбачить, проведал всех своих агентов в Шотландии и Англии и посоветовал им прекратить свою деятельность, сорваться и бежать. Многие встретили его предупреждения скептически, но те, кто к ним прислушался, например, Георг Кинер, пианист мюзик-холла в Эдинбурге, Кронауэр, парикмахер в Уолтхэмстоу, Вальтер Райнманн в Халле, и Шаппман в Эксетере, были среди тех немногих, кто избежал облавы на подозреваемых немецких шпионов накануне войны.
Другим шпионом, кто был под прицелом Келла, но ему удалось улизнуть, был Фрэнсис Чарльз Бубенхайм. Он родился как Карл Франц Йозеф в Эльзасе в 1886 году и, известный также как Чарльз Уилсон, выучился на инженера-механика. В октябре 1913 года он работал в юридической корпорации «Линкольнз инн» патентным поверенным, что давало ему доступ к чертежам самолетов. Он тогда написал офицеру в Страсбурге, предлагая свои услуги Германии. В Брюсселе он встретился с полковником Кольбе, и тот предложил ему ежемесячный гонорар в 420 немецких марок в течение одного года за организацию шпионской сети на всем юге Англии с особым упором на аэродромы и верфи.
Оказалось невозможным проследить за его корреспонденцией, поэтому Мелвиллу пришлось организовать наблюдение. Бубенхайм попытался устроиться на работу в Вене в мае и затем 4 июля предлагал свои услуги британцам в Роттердаме — но инспектор Фрост, работавший там, получил приказ не связываться с ним. Мелвилла отправили допросить Бубенхайма. Он заявил, что дезертировал из-за того, что немцы плохо с ним обращались и плохо заплатили. По его словам, немцы хотели узнать имена нуждающихся английских офицеров. Мелвилл заплатил ему 5 фунтов, но сказал, что британцы не возьмут его на службу.
Бубенхайму удалось избежать ареста, хотя он и был включен в Специальный список немцев, подлежащих интернированию в случае войны. Когда в декабре 1915 года его жилье было подвергнуто обыску, его квартирной хозяйки не было на месте, и никто не знал о нем.
3 августа 1914 года всего за несколько часов до объявления войны, 21 из 22 подозреваемых немецких агентов в Великобритании был арестован (22-й, Райнманн, был в это время в Германии). Один из арестованных был самой важной персоной, которая попала в сети Келла, или, по крайней мере, именно он получил самое большой тюремный срок (хотя Штайнхауэр считал его некомпетентным): «почтальон» с Каледониан-Роуд, Густав Эрнст.
Эрнста сначала обвинили в нарушении Закона о государственных тайнах, но это обвинение было отклонено судьей на Боу-Стрит. Тогда его поместили в тюрьму в Брикстоне согласно Закону о регистрации иностранцев. Он оспорил это, утверждая, что он британский подданный, и это было правдой. Его освободили, чтобы тут же арестовать прямо у тюремных ворот и обвинить в передаче информации в Берлин Штайнхауэру.
Третья попытка осудить Эрнста оказалась удачной для властей. 13 ноября судья господин Кольридж, приговаривая Эрнста к каторжным работам сроком на семь лет, сказал ему:
«Вы - мерзкий, продажный шпион, готовый предавать вашу страну врагу за деньги, вы были бы точно так же готовы, я смею предположить, предавать и Германию нам, если бы вам предложили больший гонорар. К такому человеку я не могу испытывать никакого сочувствия».
Эрнст продал себя и предал свою страну за 1 фунт в неделю. Это было типично для сумм, выплачивавшихся тогда агентам. Штайнхауэр так писал об этом: «У меня было сорок агентов в Лондоне, но по поводу общей суммы их вознаграждения едва ли стоило переживать».

[Моргенштерн]

Глава 3. БРИТАНСКИЕ ШПИОНЫ ПРИ КАММИНГЕ

«Умных и эффективных шпионов ловят редко, но лучших из них даже не подозревают».
(Джордж Хилл)

На протяжении большей части предвоенных лет Мэнсфилд Камминг имел дело с несколькими профессиональными шпионами и большим количеством шпионов-любителей, некоторые из которых доставили ему изрядные хлопоты. Но в конце ноября 1909 года он встретился со своим первым профессиональным агентом, «ветераном» Бызевским, которого, вероятно, первоначально порекомендовал британцам начальник австрийской военной разведки, «Эвиденцбюро», полковником Ойгеном Гордличкой, и, как говорили, он умел войти в форт, выйти и сделать абсолютно точный эскиз по памяти. Его основным недостатком, впрочем, считали лень.
Встреча Камминга с Бызевским должна была состояться в присутствии Келла, и между ними возникли разногласия относительно того, что должно было произойти. Бызевского ранее «курировал» через Мелвилла шеф Келла, сэр Джеймс Эдмондс, но, поскольку Бызевский должен был, как зарубежный агент, действовать за пределами Британии, то Камминг полагал, что контролировать его должно Адмиралтейство, а не военное министерство. И Келл и Камминг провели перед встречей целый вечер, обращаясь за помощью к своим начальников относительно того, кто должен был теперь управлять Бызевским. И Камминг, поддержанный контр-адмиралом Бетеллом, выиграл. Когда встреча наконец-то состоялась, Бызевского представил Каммингу Эдмондс, который вскоре после этого уехал. (По-видимому, так как Бызевский уже использовался как агент, Мелвилл не должен был присутствовать.) Во время интервью Бызевский говорил только на немецком языке и все, что он сказал, пришлось переводить для Камминга, только начавшего изучение немецкого в школе Берлитца. Хотя он утверждал, что мог следить за беседой, «но не понимал его идеи и мнения», что и для агента и для «куратора» не могло не стать значительным препятствием.
Задачей Бызевского было завербовать одного постоянного второстепенного агента (т.н. «субагента») в немецком Вильгельмсхафене на западной стороне бухты Яде, залива Северного моря, и второго, кто смог бы путешествовать вокруг немецких верфей. Камминг все еще увлекался попытками вербовки проживающих в Германии англичан, но Бызевский, кажется, был против этого. Когда ему сказали, что Камминг хотел бы получить информацию о дредноутах, которые строились в Австро-Венгрии, Бызевский упрямо отказался, сказав, что не будет делать ничего, что принесло бы вред его родине.
Похоже, только к концу встречи Камминг и Бызевский обнаружили, что они оба знают французский язык. Камминг отметил в своем дневнике, что Бызевский «говорит на французском языке так же или даже лучше, чем на немецком». Учитывая слабое знание немецкого, Каммингом, непонятно, как он смог сделать такой вывод.
Со временем Бызевский нашел бы больше второстепенных агентов — но Камминг считал систему оплаты услуг этих людей совершенно неудовлетворительной. В Отчете о деятельности Бюро секретной службы за 1910 год Камминг писал:
«Основной агент, которого я назову «B», нанят на особых условиях. У него есть три человека, работающие под его руководством, и ему разрешено платить им 360, 500 и 642 фунта соответственно.
Ему самому не платят вообще ничего, но, как предполагается, он оставляет себе некоторую часть из жалования его людей. Нет вообще никакой проверки, какую именно долю он вычитает для себя, и я думаю, что это само по себе - ошибка, поскольку тем самым он оказывается заинтересованным нанимать самых дешевых людей, которых может найти. У меня нет никакой возможности контроля этих людей. Я никогда не видел их и не слышал их имена, и я даже совсем не уверен, что они вообще существуют. Представленные отчеты являются очень скудными и до настоящего времени не оправдывают выплаченные большие гонорары — превышающие жалование всех прочих агентов, вместе взятых».
И при этом он считал деятельность двух этих агентов, «B» (не Бызевского) и «U», также неудовлетворительной. В случае приближения войны они должны были послать срочные сообщения с предупреждением, но сперва Камминг подумал, что они «настолько робкие, что я сомневаюсь, найдут ли они в себе достаточно храбрости, когда наступит время». Позже он решил, что у «U» был потенциал. «U» сообщил о некоторых фактах, которые, казалось, доказывали, что в районе Киля могли проводиться эксперименты, связанные с бактериологическим оружием. Не в последний раз Камминг глубоко ошибся в оценке человеческих характеров: незадолго до внезапного начала войны, «U» соблазнился покупкой совершенно фальшивого немецкого шифра, предложенного ему неутомимым и талантливым господином Петерссеном в Брюсселе.
Келл также, кажется, передал Генри Дэйла Лонга Каммингу, который нашел его, «умно выглядящим коллегой, очень приятным, бдительным и как мне кажется, осторожным». Задачей Лонга была вербовка агентуры, а не сбор фактов, потому его незнание флота и военно-морских проблем не имело большого значения.
Медленно Камминг начал собирать малочисленную команду шпионов. В конце 1909 года он взял к себе капитана Королевской морской пехоты Сайруса Регнарта. Регнарт был сыном обойщика, знал русский язык и стал тем человеком, с кем Камминг в будущем неоднократно будет выезжать в служебные командировки за рубеж. Как раз на квартире Регнарта Камминг встретился с другим агентом, WK. А за две недели до Рождества ему довелось встретиться с Фон де Т., другим человеком, работавшим на Келла. Затем последовало еще больше агентов. Не все из них оказались пригодными, но неудовлетворительным был и метод оплаты.
Следующие два года Камминг часто маскировался, иногда под видом немца, с помощью театрального костюмера, поджигателя и шантажиста Вилли Кларксона, и расспрашивал многих потенциальных агентов. В некоторых из них было, по крайней мере, что-то достойное и привлекательное. Другие были отъявленными прохвостами, среди них был бывший канонир из Королевской конной артиллерию, с очаровательным видом предположивший, что для Камминга нет смысла наводить о нем справки. (И он, кажется, был еще одним из лучших.) На другом конце спектра находился бывший майор, негодяй, по первоначальной оценке Камминга. Тот утверждал, что мог идентифицировать немецкого агента, потому что у него было четыре ряда зубов. Еще этот потенциальный агент утверждал, что обладаем кольцом, содержащим перуанский яд, убивающий за три секунды — Филлипс Оппенгейм умер бы от зависти. Однако Камминг нанял его для пробы и отправил в Эссен. Вклад другого потенциального агента состоял в том, что он назвал немецкими шпионами еврея-ростовщика Брейвича Пауэра, и Уильяма Гая Делафорса, изгнанного с позором бывшего полицейского Скотланд-Ярда. Информация эта, вероятно, была правильна.
Делафорса, кстати, не единственный раз упоминали как возможного шпиона. Одним из самых причудливых случаев было дело вероятно замешанной в шпионаже женщины, австралийки Евы Мортлок Блэк. Блэк вышла замуж за Брейвича Пауэра, а в 1916 году подала на развод с ним. Она утверждала, что Делафорс работал на Секретную службу и платил ей 20 фунтов в месяц, чтобы она перевозила документы во Франции и из Франции. Документы, доставленные ею в Англию, она передавала людям на улице или на железнодорожных станциях. Это обнаружилось, когда Королевский поверенный вмешался в бракоразводный процесс, утверждая, что из-за супружеской измены Евы Блэк с Делафорсом ей нельзя дать развод. Выяснить, на кого работал Делафорс, и работал ли он вообще, так и не удалось, но он и Ева Блэк, с согласия ее мужа, отправились в Альхесирас, рассадник шпионажа в то время. Судья господин Хорриддж сказал, что по его мнению, она полагала, что работала на секретную службу, даже если ни он, ни она не знали, была ли это немецкая или английская секретная служба. И хотя все стороны вели себя очень безответственно, он не был уверен, что она действительно изменяла мужу с Делафорсом, который ко времени рассмотрения дела очень благоразумно исчез.

Одна из проблем Великобритании состояла в том, что, постоянно наблюдая за Францией и Испанией как традиционными ее противниками на море, она совершенно ничего не знала о силе кайзеровской Германии как своего нового потенциального врага, когда та решила построить свой флот на Северном и Балтийском морях. Британскому флоту требовалась информация о судостроительном потенциале, военно-морских базах и береговых укреплениях немцев. Чтобы ее получить, Камминг продолжил традицию использования армейских и военно-морских офицеров для наблюдения за немецкими верфями во время прогулок по берегу или на яхтах. И именно у армейских офицеров при этом возникла самые серьезные проблемы.
Еще в 1901 агент, идентифицированный как «Z», сообщил, что, хотя в Эмдене нет никакой военно-морской базы или объектов береговой обороны, этот район имеет стратегическое значение для немецкого флота. Особенно важным он стал бы, если бы немцы углубили канал Эмс - Яде, сделав его судоходным для канонерских лодок и миноносцев. Это был полезный материал, но мало что удалось сделать по части получения регулярной информации, в том числе и потому, что некоторые из довоенных британских шпионов, действовавших в Германии, кажется, едва ли не напрашивались на то, чтобы их поймали. Согласно досье Адмиралтейства, с 1909 по 1912 года в Германии за шпионаж были арестованы 11 британцев.
В августе 1910 военно-морской лейтенант Вивьен Брэндон из Гидрографического управления Адмиралтейства, и капитан Бернард Тренч из Королевской морской пехоты отправились «на пешую прогулку», чтобы осмотреть береговые укрепления на побережье Северного моря. Эта пара уже раньше немного занималась вместе разведкой, когда в 1908 году они ходили обследовать силы немецкого флота в Киле. Неудивительно, что в 1910 году их поймали: Тренч еще в Портсмуте проболтался парикмахеру – немцу по фамилии Шнайдер, что он уезжал в Данию для изучения языка, но собирается поехать на Боркум и другие немецкие острова, чтобы посмотреть, что он там сможет выведать.
Они собирались припрятать все подозрительные бумаги в Нидерландах, но, услышав о военно-морских маневрах, отправились прямо в Боркум. В течение нескольких дней Брэндона арестовали там, а Тренча в Эмдене два дня спустя. В Боркуме они делали фотографии и писали записки на открытках, которые, как предполагалось, послали в Англию. Они также провели измерения пристаней и глубины воды на Зюльте (Сильте) и Амруме.
Арестовали Брэндона из-за его собственной вопиющей глупости. В окрестностях Боркума как раз проходили военные учения, и Тренч однажды ночью пролез через проволочное заграждение в запретную зону. Следующей ночью то же самое сделал и Брэндон, на сей раз прихватив фотоаппарат со вспышкой. Свет от вспышки заметил часовой, и Брэндона арестовали. Дальнейшее развитие дела происходило, как часто бывало тогда, в истинно джентльменском стиле: Тренчу следовало бы держаться подальше от своего сообщника, но когда Брэндона отправили на поезде в Эмден, Тренчу разрешили последовать за ним. В Эмдене Тренч вернулся в свой отель, чтобы припрятать уличающие их фотографии, наброски и кроки, и на какое-то время ему это удалось. Однако арестовали его еще до того, как он попытался сбежать в Голландию. Как и положено, британское правительство отрицало сам факт, что ему хоть-что известно об этой паре. Официальная линия состояла в том, что если Брэндон и Тренч и совершили что-то подозрительное, то делали это по своей инициативе и на собственный страх и риск. (По совпадению несколько дней спустя немецкий лейтенант Зигфрид Хельм был арестован за шпионаж в Портсмуте.)
За месяцы следствия было накоплено достаточно улик против Брэндона и Тренча. Рассказанная Брэндоном история, что он, мол, работал на газету «Дэйли Скетч», развалилась, как только владелец отеля в Эмдене нашел некоторые из их бумаг, которые Брэндон спрятал в подушке. Позднее полиция обнаружила еще больше бумаг под матрацем (то, что они спокойно пролежали там несколько недель, кое-что говорит о регулярности поддержания чистоты в гостинице). Довольно небрежное поведение Брэндона резко контрастировало с подходом немецкого шпиона Хорста фон дер Гольца, который в своих воспоминаниях утверждал, что однажды за один вечер, почувствовав слежку съел с ходу два фунта компрометирующих его бумаг.
Брэндон и Тренч оба давали показания на судебном процессе в Лейпциге, в результате чего немцы немного больше узнали о британской разведке. Тренч признался, что посещал укрепления на Боркуме, чего не знали немцы, и сообщил, что «Реджи», которому он писал, был капитаном Сайрусом Регнартом, «связанным с разведывательным бюро Адмиралтейства». Со своей стороны Брэндон сознался, что трижды прочитал «Загадку песков».
Они попытались применить изобретательный, хотя и не принесший им пользу ход, утверждая, что заметки, которые они собирали, предназначались для создания английского аналога немецкого морского справочника Naval Baedecker и что, поскольку британские военные корабли не посещали этот район, то не должно было быть препятствий для людей, собирающих такую информацию. Этот аргумент на судей не подействовал, но они приняли во внимание факт, что Брэндон и Тренч были офицерами и джентльменами, действовали в интересах своей страны, а не являлись предателями и не пытались подкупить немецких чиновников или военных. Впрочем, повезло им куда меньше, чем Хельму. Каждого из них приговорили к аресту в крепости сроком на 46 месяцев. Тренча отправили в Глатц, теперь Клодзко в юго-западной Польше, а Брэндона в Кёнигштайн, к юго-востоку от Дрездена.
Арест с содержанием в крепости был несравненно лучше тюремного заключения. Арестованные как правило не были обычными преступниками, среди них часто было много офицеров, наказанных за дуэль. Им разрешали самим обставлять свое пребывание с желаемым комфортом и общаться с другими офицерами, студентами и прочими образованными и воспитанными людьми с хорошим социальным положением, разделявшими в крепости гостеприимство губернатора.... Не было никаких надоедливых ограничений, и для арестованных не составляло труда получить разрешение на прогулку по городу.
Прежде, чем отправиться в «свои» крепости, Брэндон и Тренч немного поболтали на лестнице в здании суда с адвокатом и следственным судьей. «Они были очень веселы и совершенно довольны исходом процесса», написала газета «Таймс».
Год спустя, 29 июля 1911 года, когда напряженность в отношениях между Германией и Великобританией обострилась из-за отправки немецкой канонерской лодки в марокканский порт Агадир, компанейский выпускник Итонского колледжа Бертран Стюарт, 38-летний адвокат из лондонского Сити и «по совместительству» офицер территориальных добровольческих войск (Собственный ее Величества Королевы полк Йоменри Западного Кента) был направлен на встречу с Генри Дэйлом Лонгом в Бельгии, а оттуда отправился в Германию. Вероятнее всего, вначале он сам добровольно обратился к Каммингу двумя годами ранее, выразив желание «сделать что-то для Великобритании». Причиной его поездки был не только Агадирский кризис: немецкий флот Открытого моря («Хохзеефлотте») вышел из своей базы и буквально исчез в тумане Северного моря. Возникла паника, что это могло стать началом нападения на Англию, которого так долго боялись.
Тогда для выяснения вопроса пришлось связаться со всегда полезным Макдоногом, казалось, единственным человеком в военном министерстве, сохранившим тогда здравый рассудок, и именно он послал Стюарта за границу, на поиски флота. Согласно другой версии, Макдоног послал Стюарта в эту безнадежную миссию, но именно как двойного агента. Очевидно, Камминг тогда протестовал, но к нему не прислушались.
Тем временем британская разведка нашла немецкий флот, и согласно истории, Стюарт решил изобразить из себя британского предателя «чтобы втереться в доверие к немецкой разведке и таким образом выведать там сведения исключительной важности».
Оказавшись в Германии, Стюарт связался со второстепенным агентом Бызевского под кодовым именем «U», бельгийским уголовником Фредериком Рю. На самом деле звали его Арсен Мари Веррю, он родился в Куртрэ 14 февраля 1861 года, сидел в тюрьме за мошенничество и грабеж и управлял мыловаренным заводиком, прежде чем обанкротился в 1894 году. Он тогда пошел работать на пивоваренный завод британской фирмы Courage Brewery в Гамбурге, и был очевидно там завербован управляющим завода, Дж. Н. Хардинджем, от имени британской разведки в 1907 году.
В досье немецкой разведки хранится письмо, которое, если оно подлинное, свидетельствует, что метод вербовки Фредерика Рю, использовавшийся Хардинджем, вряд ли можно было бы назвать тонким:
«У управления разведки военного министерства есть список людей, работающих за границей, которые предоставляют ему различную информацию, если она потребуется... Поэтому я пишу, чтобы спросить вас, не хотели ли бы вы включить и свое имя в список разведчиков, работающих на военное министерство, и если потребуется, передавать наилучшую информацию, которую вы смогли бы получить».
Рю, кажется, работал еще и на французов, и, вполне вероятно, был одновременно и агентом «Международного шпионского бюро» в Брюсселе. Гектор Байуотер, военно-морской журналист, до войны тоже работавший на Камминга, писал что в 1905 году Рю заочно приговорили за присвоение чеков к двум годам тюрьмы, что делает историю его вербовки сомнительной.
Жалуясь, что англичане плохо ему платили, Рю стал двойным агентом. По словам Рю, Стюарт встретился с ним, назвавшись Мартином, в Голландии близ немецкой границы 30 июля, и предложил ему деньги за сведения о моменте мобилизации немецкого флота в Северном море. Вскоре после их второй встречи Рю предал Стюарта, и он был арестован в Бремене.
Если Стюарт действительно собирался выдать себя за предателя, то Камминг и другие, должны были знать, что Рю работал на Германию, в противном случае почему они сообщили Стюарту его имя? Если они не знали, то тогда что-то было серьезно не в порядке с сетью Бызевского — или, возможно, он также успел стать «двойником». Камминг обсуждал, вопрос о Рю с руководителями французской разведки во время посещении Парижа в марте 1912 года. Он утверждал, что они не знали, что Рю был двойным агентом, в этом случае следует признать, что не было никаких контактов между разведками Англии и Франции, и французы не читали английских газет.
21 августа контр-адмирал А.Э. Бетелл в флегматичном тоне писал Каммингу:
«Я боюсь, что «S» (Стюарт) попал в ужасное положение, и очень сомнительно, не был ли «U» приманкой от начала до конца. Так или иначе нашей организации следует теперь практически полностью покончить с этим, и с вашими контактами там тоже».
Бетелл не думал..., «что у них может что-либо быть против Брэндона и Тренча, поскольку у вас никогда не было с ними дел. Это досадно, но в таком деле подобные затрудения всегда следует ожидать».
"Таймс" думала, что арест Стюарта был ошибкой, которую вскоре исправят — но этого не произошло. На судебном процессе в Лейпциге по обвинению в попытках получения военных сведений в Бремене, Гельголанде и Вильгельмсхафене Стюарт защищался живо и ярко. Когда председатель суда сказал, что каждому немецкому ребенку известно, что торговые суда могут быть переоборудованы для военных целей, Стюарт ответил: «Тогда, наверное, дети в Германии более образованные, чем в Англии».
Остроумный ответ мало помог ему. Чтобы показать, что у Стюарта были друзья в высших сферах, немцы много упоминали об его членстве в «Карлтоне», «Атенее» и пяти других лондонских клубах. Он также признал, что занимался разведкой во время Англо-бурской войны. 31 декабря 1911 года Стюарт был приговорен к трем годам и двум месяцам ареста в той же крепости, что и Тренч. Его друзья были оскорблены, и 5 февраля 1912 адвокат Реджинальд Аркрайт с негодованием написал в «Таймс»:
«Все, кто знал Стюарта в Итоне, или кто познакомился с ним в последующие годы, зная его как профессионального юриста самой высокой репутации, могут неопровержимо заявить, что он совершенно неспособен на бесчестные или постыдные действия, и никогда не пал бы так низко, чтобы сыграть жалкую роль шпиона».
Отец Стюарта выразил более взвешенное оценку, заметив что-то вроде «Молодые люди всегда будут поступать как свойственно молодым». Что касается его, он не хотел видеть, что злоключения его сына стали причиной международного инцидента. Но даже после смерти Стюарта на войне в 1914 году его друзья все еще продолжали уверять, что шпионом его назвали несправедливо.
Шпионаж был в Бельгии разрешен по закону, потому кроме шпионов из Германии, Франции и самой Бельгии, там действовали независимые коммерческие агентства, такие как «Международное шпионское бюро», которым управлял Р.Х. Петерссен — он же Мюллер, Шмидт, Кутузов, Тэлбот и, несомненно, много других имен. Петерссен открыто давал объявления о покупке шпионских сведений в бельгийских газетах. Его агентство также использовалось немецкой разведкой в контрразведывательных целях. Петерссен получал жалование в 50 фунтов ежемесячно и по 4 фунта и 5 шиллингов за каждого шпиона, обнаруженного в Германии с помощью его организации. Без сомнения ловушка для Стюарта была устроена Петерссеном, которого позднее упоминали и на судебном процессе против шпиона Гроссе в Англии.
Вначале с Брэндоном, Тренчем и Стюартом в крепостях обращались хорошо, но затем условия были ужесточены, в основном из-за побега французского офицера капитана Шарля Люкса, приговоренного к шести годам заключения за шпионаж. Люкс был арестован в Фридрихсхафене 4 декабря 1910 года, когда его заметили в подозрительной близости от нескольких «Цеппелинов». 27 декабря 1911 года ему удалось сбежать из крепости, перепилив напильником решетки его камеры, взломав дверь и спустившись прямо на землю по веревку, связанной из носовых платков и простыней. Замаскировавшись под горбуна, он сел на поезд в Диттерсбах, откуда послал своему командиру телеграмму: «Хорошая поездка, наилучшие пожелания, Шарль Ноэль». Он проследовал в Италию, в Милане сел на парижский поезд, и прибыл домой как раз на новый, 1912-й, год. Французы встретили его с большим восторгом. На некоторое время немцы задержали французского профессора в Германии по подозрению в помощи побегу, но Люкс официально заявил, что помогали ему только его брат и старый школьный друг.
В феврале 1912 года Брэндон тоже предпринял попытку побега, но как только дошел до внутреннего двора, его остановил часовой. Позже он успешно предъявил иск немецкой газете за то, что та утверждала, будто он пытался подкупить охрану, что свидетельствовало бы об его весьма неджентльменском поведении. Он пожертвовал свои полученные по суду в качестве компенсации морального ущерба 4 фунта немецкой благотворительной организации. Любопытно, что немцы расценили попытку его побега, как и побег Люкса как неспортивное поведение, подобное нарушению честного слова. Теперь заключенным, осужденным за шпионаж, больше не разрешали иметь личные вещи или деньги, их подвергали регулярным и внезапным обыскам и ставили решетки на окна их камер. Только весной 1913 года Брэндон, Тренч и Стюарт были освобождены, после помилования императором Вильгельмом в честь приезда короля Георга V на свадьбу его дочери принцессы Виктории-Луизы и принца Эрнста-Августа, Герцога Камберлендского.
Тренч записывал все, что смог запомнить во время поездки и умудрился передать на волю два письма, которые тайно вынес посещавший его священник. Но к тому времени, как они поступили, Адмиралтейство уже получило необходимую информацию — вице-консул и его жена в Эмдене каждый раз, когда они возвращались в Англию, привозили нужные сведения. Тренч был этим огорчен.
Однако он и Брэндон, похоже, благосклонно восприняли свое заключение, и после освобождения их просьбы о компенсации их расходов вскоре были удовлетворены. Стюарт не был столь счастлив. Он начал лоббировать Адмиралтейство, безуспешно пытаясь получить компенсацию и обвиняя Камминга в своих проблемах. Он хотел десять тысяч фунтов и отклонил предложение выплатить ему 1200.
Камминг, разумеется, хотел бы разместить агентов за границей, но когда шпионы пытались продать документы британскому правительству, подход было совсем другим. В апреле 1913 года человека по имени Маймон, который, как говорили, был мусульманином и натурализованным англичанином, арестовали в Париже. Он попытался продать бумаги, которые могли бы убедить Россию, что французы и англичане сотрудничали против ее интересов. Они были украдены из архивов французского министерства иностранных дел, скопированы и возвращены. Их предложили и сэру Эдварду Грею и одной газете, но и британский МИД и газета сообщили об этом французскому правительству.
В сентябре 1911 года, двое англичан, Эттвуд и Степлорд, судя по сообщениям, пехотные офицеры, были арестованы в Эмдене, когда их застигли за фотографированием на верфях. Их фотоаппараты конфисковали, и пластинки проявили. Они были на яхте, ходившей под норвежским флагом. Два дня спустя их освободили без предъявления обвинений. "Таймс" сообщала, что другие газеты указали их имена как Уэйс и Хэгг. Но на самом деле Уэйс и Хэгг были учителями, которых арестовали в Киле 30 августа. Они были также освобождены.
В августе 1912 года пять «спортсменов с высоким социальным статусом» были арестованы в немецком Эккернфёрде, а их яхта «Силвер Кресент» («Серебряный Полумесяц») конфискована. Каким-то образом им удалось избежать таможенной проверки в Киле, и они еще больше усугубили свой проступок, сфотографировав новый торпедный стенд. Немецкие газеты по-разному описывали этих людей: то утверждалось, что двое из них были докторами, то адвокатами; один якобы был бизнесмен, а по другим данным - инженер; один был то ли фотографом, то ли художником-маринистом. На следующий день они были освобождены, щедро вознаградили своих «тюремщиков», которые посылали им обеды из местного отеля, и добровольно признали, что вели себя безответственно.
Даже если не учитывать порой весьма неуклюжие методы шпионажа той поры, нужно признать, что большая часть разведывательной информации, добывавшейся всеми сторонами, была очень плохого качества: либо переписанной из технических журналов либо, еще хуже, полностью вымышленной. Но и в последнем случае шпионские агентства умудрялись обманывать даже опытных и достойных специалистов, по крайней мере, в течение некоторого времени. В 1908 году Роберт Баден-Пауэлл купил документ с подробным планом немецкого вторжения, назначенного на британский традиционный летний праздник – «Августовский банковский праздник». Шпионы, уже находившиеся в Англии, должны были бы перерезать телефонные и телеграфные провода и взорвать мосты и туннели. Приблизительно 90 000 немцев тогда высадились бы в Йоркшире, легко разрезав Англию пополам. Какое-то время Баден-Пауэлл, кажется, верил этому, и читал лекции о том, что такой заговор мог бы оказаться успешным. Позже он утверждал бы, что, судя по брани, раздававшейся в его адрес из Германии, он «приблизился к правда еще ближе, чем думал».
Несколько более профессиональным чем неудачник Стюарт, но зато намного более несчастливым был Макс Шульц (не имевший никакого отношения к уже упоминавшемуся немцу Филу Максу Шульцу). Он родился в Халле в 1884 году в семье иммигранта-сапожника, и в нескольких аспектах был идеальным кандидатом в агенты разведки. Шульц был учеником на судоверфях, а впоследствии стал посредником при продаже яхт, что обеспечивало ему идеальное прикрытие. Он женился на зажиточной Саре Хилтон, дочери местного торговца рыбой. Не ясно, как его завербовал Камминг. Возможно они встретились, во время прогулок на яхте в проливе Солент. Но были предположения, что у Камминга была компрометирующая Шульца информация, и он поставил того перед выбором: арест или шпионская карьера. Бизнес его был самым лучшим прикрытием для шпионажа, а сам Шульц обладал и подходящими исходными данными и достаточными знаниями.
Первым человеком, с которым Шульц установил достойный упоминания контакт в Германии, был 60-летний Эрнест фон Маак, от которого он хотел узнать информацию о предложениях переоборудовать в военные корабли торговые суда немецких судовладельческих компаний «Норддойче Ллойд» и «Гамбург-Америка Лайн». В то время как Шульц был в Германии, квартирная хозяйка фон Мака, Ида Эккерман, представила Шульца 34-летнему военно-морскому инженеру, Карлу Хипзиху (возможно, она была или не была его любовницей), и Бернардту Вульффу. Хипзих, австриец родом, сменил подданство после установления порядка, что только немцы могут работать на немецких верфях. За время работы он собрал коллекцию чертежей и эскизов, и в январе 1911 года Шульц убедил его перевезти их в Англию.
В Англии Хипзиха принимали по-королевски. Его повезли на экскурсию в Королевский Аэроклуб в Хендоне. Он был в восторге, целовал Шульца и пытался поцеловать Камминга, не испытывавшего в связи с этим никакого энтузиазма. Камминг уговорил Хипзиха работать на него с жалованием в 2 фунта в неделю плюс премия за информацию. Шульц вернулся в Германию в начале марта 1911 года, чтобы узнать как можно больше о дредноуте «Тюринген» и о первой подводной лодке «Эрзац Один». В своих донесениях он называл их «маленькие рыбки». Его прикрытием снова стала профессия комиссионера по торговле яхтами.
Он уже попал под подозрение во время своего последнего посещения. А Хипзих был арестован через пять дней после того, как совершенно открыто просматривал военно-морские документы, разложив их на столике в кафе. Шульц послал также телеграмму, где сообщалось, что что-то было продано. Телеграмму это своевременно нашли.
13 декабря 1911 года Имперский верховный суд в Лейпциге приговорил Шульца к семи годам тюрьмы за шпионаж на верфях военно-морского флота, и всю войну он провел в немецких тюрьмах. Как бывший офицер Хипзих получил 12 лет, а другие – более мягкие приговоры. Шульца выпустили на свободу в 1919 году, он вернулся в Халл, где и умер в 1924 году в возрасте 49 лет.
Мелвилл, Келл и Камминг теперь вербовали более способных шпионов, которые, в свою очередь, создавали агентурные сети в Европе. Лонг тоже все еще работал, как и Бызевский.
Одним из европейских новичков был Ричард Тинсли, который шпионил за голландскими фортами из своего бюро в Роттердаме. Тинсли, завербованный в 1912 году, капитан третьего ранга в Королевском военно-морском добровольческом резерве, был невысоким и широкоплечим мужчиной, с проникающим взглядом и красным лицом. Южноафриканец, Генри Ландау, работавший с ним, считал, что Тинсли похож на «гибрид профессионального боксера и и морского волка».
Тинсли родился в Бутле 12 ноября 1875 года. Некоторые, в особенности сэр Айвон Киркпатрик (ставший в будущем постоянным заместителем министра в министерстве иностранных дел) считали его лгуном и первоклассным интриганом без угрызений совести, который время от времени баловался и шантажом. В 1910 году Тинсли создал пароходную компанию под названием «Uranium Steamship Company» на набережной Роттердама, и в феврале следующего года он попробовал привезти и высадить в Голландии две полных лодки реэмигрантов, что ему недвусмысленно запрещали голландскими властями. Ему дали две недели, чтобы он уехал из Голландии. После обращений к голландскому королевскому двору этот срок продлили до месяца, и 27 марта он уехал в бельгийский Антверпен. Только после длительных переговоров и неискренних извинений ему разрешили вернуться.
Протеже Камминга, журналист Гектор Байуотер, происходил из шпионской среды. Его отец шпионил для Союза (северян) в американской гражданской войне, а его брат Улисс выдавал себя за американца, чтобы получить работу заместителя генерального консула Соединенных Штатов в Дрездене. Когда Гектор присоединился к нему там, то стал продвигаться вперед с выдумкой и фантазией, занявшись журналистикой. Высокий человек, хороший рассказчик, Байуотер прекрасно говорил по-немецки, искренне симпатизировал немецкой культуре (и пел песни Шуберта). Байуотер работал для «Дэйли Рипорт», англоязычного еженедельника, а также стал военно-морским корреспондентом для «Нью-Йорк Геральд» и «Нэйви Лиг Джорнэл». Вскоре после того, как он начал писать, его пригласили встретиться с Каммингом в Лондоне. В отличие от большинства шпионов-англичан на службе у Камминга, Байуотер потребовал деньги за свою работу. Учитывая его знания в военно-морских вопросах, ему предложили звание капитан-лейтенанта в Королевском флоте, и он предпринял очень успешный тур по немецким верфям и прибрежным городам, добравшись до Триеста. Он возвратился в Англию в 1910 году.
Великий шпион Сидней Рейли утверждал, что делал то же самое на протяжении следующих трех лет, и писал:
«В течение трех жизненно важных лет до начала Первой мировой войны британское Адмиралтейство своевременно узнавало о каждом новом типе корабля или его модернизации в немецком флоте — о водоизмещении, скорости, вооружении, численности экипажа и о каждой детали вплоть до оборудования камбуза.
Камминг, однако, заявлял, что вообще не встречался с Рейли до марта 1918 года.
Другим новичком был Джон Герберт-Споттисвуд. Знаток немецкого языка и финансово независимый, он, как и Камминг он был членом Королевского Аэроклуба. Его уговорили воспользоваться «легендой» американского ирландца, чтобы разведать подробности конструкции дирижаблей «Цеппелин». Потом он рассказывал, что работал на фабрике Цеппелина, и отослал в Англию чертежи их двигателей. Он оставался в Германии и после начала войны, когда и был арестован. К счастью, его ирландско-американская «легенда» выдержала проверку, и его лишь интернировали в лагере на ипподроме берлинского пригорода Рулебен до марта 1915 года, когда после ходатайств Джеймса В. Джерарда из американского посольства, его и Джозефа Уэстона были обменяли на интернированных немцев. (Споттисвуд, как говорили, был хромым и перенес операцию аппендицита во время пребывания в лагере.)
В 1914 году неназванному отставному британскому военно-морскому офицеру и его сыну дали 1500 фунтов, чтобы они пересекли под парусом Северное море, наблюдая за немецким флотом. К большому раздражению Камминга они значительно перерасходовали свой бюджет. Об этом эпизоде известно очень мало, но он хорошо иллюстрирует любительскую природу шпионажа тех лет.
С приближением войны у людей Камминга работы все прибавлялось. В начале июля 1912 года Эвальд, инженер, работавший на фирме «Сименс» неподалеку от Франкфурта и занимавшийся установкой телеграфных аппаратов на военных кораблях, был арестован в Киле, при попытке пытающемся заполучить сигнальную книгу и для французов, и для англичан. 30 января следующего года он получил семь лет каторжных работ за передачу информации британской Разведке в Лондоне, Киле и Вильгельмсхафене. Он посетил Лондон после того, как не получил никакого ответа от французской разведки, которой он сначала предложил свои услуги, и был завербован англичанами с постоянным месячным жалованием. 11 октября 1912 года, немец Эдмунд Кагельман был приговорен к шести годам каторжных работ за продажу британской разведке планов береговых укреплений в районе устья Эльбы. 21 ноября унтер-офицер Цорп, служивший на канонерской лодке «Пантер», получил три года за кражи материала в Карлштадте с целью продажи британской разведке.
Один из последних довоенных шпионских случаев шпионажа возвращает нас в царство забавного дилетантизма. Пожилой лорд Томас Брэсси — основатель и редактор «Военно-морского ежегодника Брэсси» — вызвал панику во время Кильской Недели в конце июня 1914 года. Он отправился на регату на своей яхте «Санбим», и однажды утром прежде, чем участвовавшие в гонке яхты выстроились в небольшой ряд, он, как выразbлась «Таймс», «слишком приблизился к тайнам Имперской верфи». «К его большому изумлению» лорд Брэсси был арестован и оставался под арестом в течение часа с четвертью, пока его не узнал и не выпустил один немецкий офицер. Было ли это приключение проявлением крайнего дилетантизма человека, желавшего поиграть в шпиона, или следствием подлинной ошибки, доподлинно знал только сам его светлость.
Итак, шпионское ремесло, любительское или нет, приобрело движущую силу.
Если верить начальнику немецкой разведки Вальтеру Николаи, с 1903 года до начала войны в Германии было 135 осуждений за шпионаж. Из этих осужденных было 107 немцев, 11 русских, 5 французов, и 4 англичанина — Тренч, Брэндон, Стюарт и Шульц. В 74 случаях шпионили в пользу Франции, 35 в пользу России, 15 - Англии, по 1 в пользу Италии и Бельгии, в то время как в 9 случаях шпионы представляли интересы «хозяев», работавших на несколько стран одновременно. В первой половине 1914 года произошло 346 арестов и 21 осуждение. До начала войны тогда оставалось чуть больше месяца.

[Моргенштерн]

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ВОЙНА НАЧИНАЕТСЯ

«Это все закончится к рождеству»
(Всеобщее мнение с обеих сторон в начале войны)

Причины Первой мировой войны и коалиции, заставлявшие страны воевать на той или иной стороне, хотя и широко известны, но часто оказываются подзабыты или поняты не совсем верно. Максимально упростив, можно сказать, что поводом к войне послужило событие, случившееся 28 июня 1914 года в шесть часов вечера: убийство сербским студентом Гаврилой Принципом австрийского эрцгерцога Франца-Фердинанда и его супруги во время государственного визита в боснийский город Сараево. Это было не первое покушение на эрцгерцога в тот день: немного раньше Неделько Чабринович метнул в машину эрцгерцога гранату, но промахнулся. Если бы Принцип промахнулся, наверняка последовали бы новые попытки.
В первую неделю июля Германия предложила Австро-Венгрии свою полную поддержку, и 28 июля 1914 года Центральные державы вступили в войну с Сербией. Россия, начавшая мобилизацию на четыре дня позже, тут же выступила на защиту Сербии, а Франция, в свою очередь, поддержала Россию. (Это было неожиданно, потому что Британия и Франция раньше никогда не были союзниками России.)
Тогда Германия нанесла удар по Франции, вторгнувшись в Бельгию. Британия, у которой были заключены договора о военном союзе с Францией и с Бельгией (договору с Бельгией было тогда уже 75 лет), вступила в войну 4 августа. Британия тогда вела переговоры с Италией и Японией, согласившись передать им некоторые территории, принадлежащие Германии и Австро-Венгрии, если они присоединяться к союзникам. Япония вступила в войну на стороне союзников 23 августа.
В ноябре Турция, которая находилась уже в состоянии глубоко упадка, но все еще контролировала значительную часть Ближнего Востока и восточного Средиземноморья, присоединилась к Центральным державам. Она не испытывала симпатий к Англии, заставившей ее в 1906 году под угрозой войны передать Египту большие пустынные территории к северу от Суэца и между Средиземным морем и Акабским заливом.
Италия колебалась. Она хоть и заключила договора и с Германией, и с Австро-Венгрией, но заявляла, что они касались ее участия только в оборонительных, а не в наступательных войнах. И лишь в мае 1915 года Италия вступила в войну – но на стороне Антанты.
Уже почти век продолжаются – и, наверное, еще долго не закончатся – споры о том, была ли эта война задумана исключительно как непродолжительная (а разве так планируются не все войны?) и носила ли она изначально оборонительный характер (попытка объединить немецкую нацию и рассправиться с Россией, пока она не восстановила свой флот) или же была умышленно агрессивной. У каждой из теорий есть свои сторонники.
В 2008 году профессор Гэри Шеффилд лаконично подытожил результат выбора позиций и маневрирования:
«В лучшем случае Германия и Австро-Венгрия начали безрассудную игру, которая пошла у них совершенно не так, как им хотелось. В худшем случае в 1914 году началась заранее продуманная агрессивная и завоевательная война, оказавшаяся далеко не таким быстрым и решительным предприятием, которое некоторые себе представляли».
Какая из этих интерпретаций ни была бы правильной, не подлежит сомнению, что в первые недели войны шпионов, настоящих и мнимых, во множестве видели повсюду на обоих берегах Ла-Манша. Если верить одной истории, летчик Хельмут Хирт был арестован и расстрелян как шпион в Берлине 29 августа. Он якобы был слишком близок к французскому авиатору Ролану Гарросу и продолжал писать ему письма после начала войны. Пост, другой немецкий летчик, и его пассажир были расстреляны немцами как шпионы, когда они отправились поступать на военную службу в Данию. В Гамбурге один датский подданный и английский священник, живший с ним в одном доме, были расстреляны как шпионы: их заподозрили в том, что на чердаке их дома стояла радиостанция, и они перехватывали радиограммы немецкого флота, стоявшего в Киле.
Под подозрение мог попасть каждый: 1 сентября в газете «Таймс» появилась заметка, что некий немец с «высоким социальным статусом» был арестован в Британии как шпион. Но его так никогда и не идентифицировали. На другом полюсе социального спектра был младший капрал из территориальных войск, которого близ города Слау как шпиона застрелил часовой из его же полка, когда тот не смог назвать пароль. Полагали, что он просто не расслышал оклик часового из-за шума от проходящего поезда. А мэр городка Дил был арестован и содержался в заключении как шпион, потому что его заметили на прибрежных скалах. Отпустили его только после того, как население города поручилось за него.
22 сентября аббат Делебек был расстрелян немцами как шпион у подножья Колонны Дампьера в Валансьене. У него нашли несколько писем от французских солдат к их семьям. Говорили, что он стал седьмым священником, расстрелянным в окрестностях Камбре с момента объявления войны. В финском городе Або русские застрелили немецкого консула, посчитав его шпионом.
Живописных историй появилось тогда множество. Один британский офицер сообщил «Таймс» о немецком шпионе, который носил форму британского офицера, а под ней – форму французского офицера, а уже под ней – свою собственную. «Его отправили назад для суда. Французы расстреляли бы его на месте» - говорил он с довольным видом.
Были и куда более трезвые сообщения. 7 августа 1914 года двое немецких шпионов были пойманы и расстреляны в Лувене в Бельгии, а двумя днями спустя еще двое, выдававшие себя за французских офицеров, были пойманы и расстреляны союзниками. На следующий день одного мужчину и его племянника застигли за отправлением почтовых голубей в Германии. Их расстреляли на рассвете. Еще четыре человека, заподозренные в шпионаже, были арестованы и казнены в Остенде.
Англичане во Франции были столь же беспощадны. 12 августа два немецких шпиона, один в форме французского артиллерийского офицера, а другой в форме сержанта были арестованы после длительного преследования по северной части Франции. В их машине нашли достаточно мелинита, чтобы «взорвать самый большой мост во Франции». Их казнили в Туре. Других немецких шпионов, переодетых монахинями, разоблачили в бельгийском Малине (Мехелене) поздно вечером и расстреляли на рассвете. А 21 сентября 1914 года французский фермер, получивший от немцев 50 тысяч французских франков, был пойман за передачей немцам по телефону сведений о перемещении войск союзников. Его тоже расстреляли, как и 15 других на протяжении трех дней.
В Антверпене 50 шпионов были взяты за один день, а 12 августа бельгийская газета «Этуаль Бельж» сообщила, что аресту подверглись две тысячи шпионов. Впрочем, куда более вероятно, что очень многие из этого гигантского числа пойманных шпионов были просто немцами, которые жили в Бельгии, некоторые на протяжении многих лет, а теперь превратились в беженцев.
14 августа сто немцев и австрийцев были арестованы в Дублине, а немцев в Англии интернировали в Олимпии, на западе Лондона, где, по сообщению «Таймс» они чувствовали себя вполне счастливо, курили, играли в карты и, разумеется, читали газету «Таймс».
Лихорадочная шпиономания выплеснулась мощным потокам на страницы международной прессы, что инспирировало появление нескольких малоправдоподобных героев – самозваных охотников на шпионов. Жорж Лесен, 18-летний бельгийский бойскаут из Льежа был отмечен, как «скаут, которым должны гордиться скауты всего мира». Он «уже разоблачил 11 шпионов, все из которых были расстреляны». А в Брюсселе один старик, уже непригодный для активной военной службы, но знающий немецкий язык, добровольно решил стать контрразведчиком. Он подходил к людям в барах, и, удостоверившись, что они немцы, спрашивал: «Где мы встретимся завтра?» Потом он подавал сигнал ожидавшим полицейским, и они арестовывали и «наводчика», и его добычу. Оказавшись в казармах, его, конечно, выпускали, и он отправлялся на следующее задание.
Британские газеты писали о сотнях немецких шпионов, следующих перед наступающей армией. Они, безусловно, были пушечным мясом:
«Все постоянно в британской форме, не знающие ни английского, ни французского языка, они позволяли себя арестовывать, не оказывая ни малейшего сопротивления и не пытаясь подтвердить свою «легенду». Их расстреливали всех без исключения, но их потеря ни в коей мере не наносила ущерб работе системы. Десять становились на место одного и были расстреляны в один день, на следующий день их было уже двадцать».
4 октября «Таймс» написала о расстреле восьми шпионов в Суассоне во Франции. Одни из них звонили по телефону из своих подвалов, а другие подавали сигналы врагу с чердаков.
Первая разоблаченная женщина-шпионка, имя которой никогда не разглашалось, была расстреляна французами в августе 1914 года. Она была женой лесничего из Шлибаха. Ее казнили в Бельфоре. По газетным описаниям она была «настоящим монстром», «распилившей» горло раненому французскому солдату.
Учитывая царящую истерию двум женщинам – Жюльетте Зарловской и Селмар Гиббс, можно сказать, очень повезло: они остались в живых. Зарловская, разведенная жена немецкого офицера, в одежде медсестры Красного Креста и под именем госпожи Бут, встречала раненых британских солдат на Северном вокзале Парижа. За обедом она выпрашивала у них сведения о перемещениях войск и пыталась повлиять на их боевой дух. В ноябре 1914 года ее оштрафовали на тысячу французских франков и посадили в тюрьму на два года. Четырьмя месяцами позже, в марте 1915 года, 62-летняя Селмар Гиббс предстала перед судом в Перпиньяне за передачу сообщений немецким агентам в Испании и приговорена к тюремному заключению.

[Моргенштерн]

Глава 4. РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНЫЙ КОРПУС

«Разведывательный корпус рассматривался как временная и комичная группка любителей, которую хоть и можно было использовать для решения различных второстепенных разведывательных задач, но не заслуживавшая серьезного отношения к себе».
(Арчибальд Уэйвелл)

В 1910 году тогда еще полковник Джордж Макдоног, отвечающий за MO5, структуру созданную для решения множества задач, включая защиту секретов и цензуру почты и телеграфа, начал составлять список подходящих кандидатов в агенты: преподавателей университетов, художников, журналистов и учителей, но главным образом людей, которые говорили на французском и немецком и предпочтительно еще на каком-то другом языке. Он не пытался установить контакты с ними до войны, но как только она началась, каждый из них, к их удивлению, получил телеграмму, приглашающую их присоединиться к специально созданному Разведывательному корпусу. Планы относительно создания такого корпуса появились еще в 1904 году, но практически ничего не делалось. Позже майор штаба главного командования Уолтер Кирк писал: «Мне приказали немедленно заняться мероприятиями Секретной службы для Экспедиционных войск и организовать Разведывательный корпус. Страница эта была абсолютно чиста, и было совершенно непонятно, как ее заполнить».
Новый корпус в первые несколько недель своего существования, кажется, почти не отличался по уровню дилетантизма от довоенных британских шпионов. Первым его командиром был майор Т. Дж. Дж. Торри, родственник Макдонога. Служивший раньше в кавалерии в Лакноу, Торри просто хотел быть на войне, и боялся, что, вернувшись в Индию, упустит возможность принять участие в боевых действия, ведь, по мнению обоих сторон, война должна была «закончиться к Рождеству». У Торри не было никакого опыта в разведке – а у кого он тогда был? – и прошло целых шесть недель, пока он подал прошение перевести его снова в строевую часть. Прошение удовлетворили, и Торри стал командиром 2-го Лейб-гвардейского кавалерийского полка, сражавшегося под Ипром. Корпус вначале состоял из командира и 20 старших офицеров, 25 офицеров-разведчиков с мотоциклами, 6 водителей, 4 поваров — им платили один шиллинг и шесть пенсов ежедневно — и 25 детективов из Скотланд-Ярда, преимущественно из Специального отдела. Привлечение полицейских сыщиков не было таким уж странным, как казалось на первый взгляд: они порой приносили очень большую пользу, например, когда Корпус действовал во Франции, они успешно разоблачали немецких агентов. Впоследствии этой работой им пришлось заниматься и в Италии, Салониках, на Ближнем Востоке, а затем в России.
Процесс набора людей в Корпус был бессистемным. Практические знания автомобилей и мотоциклов считались полезными у будущих офицеров Корпуса, но, по крайней мере, от них «требовалось уметь удержаться на лошади в течение приемлемого отрезка времени». Лошадь, на которой нужно было показать мастерство верховой езды, была не какая-нибудь: используемые кони были «позаимствованы» с Графтонской охоты на лис. Уолтер Кирк считал, что «скромность относительно их достижений не была характерной чертой многих из успешных кандидатов».
Новички бывали самые разные. У лейтенанта Данкелса один из «роллс-ройсов» его семьи был покрыт особой броней. Майор Малькольм Генри Мортимер Лэмб был раньше начальником тюрьмы в Шрюсбери. Как человек, понимающий важность картотек и списков, он собрал регистр «нежелательных проституток», хотя его «регистр желательных проституток», правда, не сохранился и неизвестно, был ли он.
Другой рекрут, капитан У. Л. Р. Бленнерхэссет, прибыл вооруженный мечом его отца и с двумя запасными рубашками. Он, возможно, был замечательным охотником, но, как оказалось, никудышным мотоциклистом. Когда лейтенанту Джеймсу Маршалл-Корнуоллу, ожидавшему, что ему доведется скакать на графтонском коне по кличке Санбим, сказали, что вместо лошади нужно будет оседлать мотоцикл, он признал, что не умеет на нем ездить. Тогда Бленнерхэссет разрешил ему сесть на заднее сиденье его мотоцикла, но тут же потерял управление, и их поездка продлилась всего 50 ярдов. У другого мотоциклиста, лейтенанта Фэйрберна, каким то образом винтовка попала между спиц колеса, и он вылетел из седла. У А. Дж. Эванса не был времени снять мерки для униформы и он купил мундир Миддлсекского полка, которую увидел на манекене в витрине на Риджент-Стрит.
Майор Джон Лоуренс Бэйрд, впоследствии виконт Стоунхэйвен, написал в своем дневнике от 12 августа: «После завтрака мне пришло в голову, что хорошо было бы взять сюда Джиллинга, моего дворецкого, как денщика».
В тот момент, когда это решение было принято в его пользу, Джиллинг был поглощен работой, разбирая яхту своего владельца «Гертруд». Позже Бэйрд написал «Торри одобрил, Джиллинг согласен».
Бэйрд посчитал увольнение 12 офицеров еще до того, как они прибыли во Францию, «несправедливым». Они уже купили свои комплекты обмундирования и сдали экзамены по французскому языку. В конце концов, военное министерство знало об их квалификации «прежде, чем взять этих людей». Но у Корпуса не было времени для долгого процесса увольнения. Некоторых уцелевших описывали такими словами как «ненадежный», «бесполезный», «неуравновешенный» и «нервный». Некоторые, включая лейтенанта Марка Артура Блюменталя, были прохвостами; хотя, на самом деле, возможно, как раз такой тип людей мог бы оживить и активизировать Корпус. Блюменталь вступил в Корпус в октябре 1914 году как майор. В несколько неспортивном духе его бывшие начальники тогда раскрыли, что он был как-то признан виновным в мошенничестве, и тогда он был лишен офицерского звания. В марте 1916 года, все еще в Корпусе, он получил звание лейтенанта, но в октябре следующего года поступили донесения, что он проводил свои ночи в Амьене с дамой из французской миссии. Несмотря на его просьбы, ему пришлось лишиться офицерского звания во второй и последний раз в декабре 1917 года.
Однако уцелевшие новички были полны инициативы. Один обменял свой мотоцикл на автомобиль, позже обменял и его, затем его преемника, все время получая машины более дорогих марок, во время отступления из Монса, пока не закончил «роллс-ройсом», но его конфисковал главный штаб. Взамен ему тогда дали другой мотоцикл.
Разведывательный корпус, к тому времени состоящий из 12 кадровых офицеров или офицеров запаса и 42 офицеров-разведчиков, прибыл во Францию 12 августа 1914 года. К 21 августа Главный штаб установил обязанности Корпуса. Они должны были допрашивать военнопленных, заниматься шифрами, и контролировать пропуска и документы. Они также должны были распространять ложные слухи. Не занятых этими задачами офицеров прикрепили к Королевскому авиационному корпусу или к кавалерийским полкам, где с учетом их владения французским языком, они использовались в качестве курьеров.
Первым членом Корпуса, удостоенным награды, был второй лейтенант Роджер Роуллстон-Уэст, тогда прикомандированный к штабу 19-й бригады. Он был награжден Орденом за боевые заслуги. Он прибыл во Францию 13 августа и был тут же задержан солдатами Собственного Ее Величества королевы Камеронского полка шотландских горцев по подозрению в шпионаже и находился под арестом два дня. 31 августа, во время наступления первой армии фон Клюка, выяснилось, что из трех мостов в Понтуаз-ле-Нуйаен разрушены только два. Роуллстон-Уэст вызвался на самоубийственную, по мнению командира бригады, операцию и отправился назад, чтобы взорвать мост. Вместе с сапером лейтенантом Дж. А. Ч. Пенникьюиком, сидевшим на заднем сиденье его мотоцикла, держа коробки со взрывчаткой, они проехали много миль по плохим и частично уже занятым немцами французским дорогам и выполнили задание. Пенникьюик тоже был награжден Орденом за боевые заслуги.
Первым погибшим офицером Корпуса стал Джулиан Хорейс Мартин-Смит, который уже раньше помог спасти оружие 9-го Уланского полка, попавшего под внезапный обстрел. Он получил пулевое ранение близ Песи 6 сентября 1914 года и умер два дня спустя.
Многие француские дороги тогда не были ни гудронированными, ни мощеными, это были обычные грунтовки, превращавшиеся в болото при каждом сильном дожде, что и случилось той осенью. 7 сентября Макдоног, Торри и майор Уолтер Кирк упали в канаву, когда их водитель не смог вписаться в поворот и врезался в дерево. Макдоног сломал ключицу, Торри потерял сознание, но Кирк взял велосипед и поехал за помощью.
Две недели спустя произошел инцидент, породивший легенды. Мэнсфилд Камминг и его сын Элистер, лейтенант Корпуса, ехали на «роллс-ройсе» около Мо, когда автомобиль врезался в дерево. Элистер погиб, а Мэнсфилд Камминг потерял ногу. В 1916 году на основе этого случая появилась история, рассказанная романистом Комптоном Маккензи. Он утверждал, что Камминг взял перочинный нож и отрезал свою зажатую упавшей машиной ногу, чтобы выползти из нее и накрыть сына своей шинелью. Драматург и разведчик Эдвард Ноблок, который позже тоже работал на Камминга, описал, как Камминга обрубал остаток своей ноги. Вернувшись в Англию, Камминг в ходе собеседования с потенциальными агентами, чтобы проверить нервы претендентов, имел обыкновение втыкать у них на глазах перочинный ножик в свой протез, и если претендент вскакивал, Камминг говорил ему: «Ну, боюсь, у вас тут ничего не получится». Правда это или нет, но Камминг, конечно, выздоровел быстро и нашел в себе силы вернуться к работе. Позже он приобрел что-то вроде маленького самоката с моторчиком, на котором катался по коридорам Уайтхолла.
Торри сменил Арчибальд Уэйвелл, получавший временное звание майора 24 сентября 1914 года. Первоначально Уэйвелла оставили в военном министерстве заниматься задачами, переданными ему Макдоногом и Кирком на десятиминутном совещании. В его новой роли он тут же проявил инициативу, изменив оказавшийся под угрозой вскрытия шифр, не обращаясь к вышестоящим начальникам. Но фактически работа разведки его не интересовала:
«Как только я разобрался с задачами Разведывательного корпуса, организовал его работу, уладил один или два незначительных скандала, и уволил одного или двух неподходящих людей, я посчитал, что работы там хватало только один-два часа в день».

Другой офицер, Сигизмунд Пэйн Бест, свидетельства которого, правда, слишком часто своекорыстны и хвастливы, описывал более хаотический сценарий:
«У них не было никаких карт Франции, которые можно было использовать. Случайно я взял с собой путеводитель по Франции фирмы «Мишлен», и он превратился в библию Главного штаба. Это была единственная четкая карта, которой они обладали. Они и понятия не имели о стране».
Ответственным начальникам не сразу стало ясно, что делать с 25 детективами Скотланд-Ярда. У них не было никакого армейского опыта, и инструкции для них не были согласованы с французами, чтобы использовать их во Франции в качестве полиции, потому некоторые стали телохранителями важных лиц, и эту работу они выполняли в течение всей войны. Других же перевели в Ле Като-Камбрези близ Сен-Квентина, где к ним присоединились сотрудники французской полиции безопасности Сюрте и начали совместную проверку и контроль гражданского населения, на основе которого были сформированы основы системы контрразведки.
Некоторые из детективов подтвердили свою полезность при допросах пленных. Во время сражения пленных солдат содержали в нескольких «клетках» - небольших «загонах», огражденных колючей проволокой. Как можно ближе к перевязочному пункту устраивали дивизионный лагерь для военнопленных, чтобы офицеры-дознаватели могли допрашивать раненных военнопленных, не тратя времени. Еще дальше в тыл находился лагерь Корпуса, обеспеченный всем необходимым для более длительных и подробных допросов и проверки показаний. Но лучшие результаты, как считалось, удавалось получать на эвакуационных пунктах для раненых. Фредерик «Бутс» Хотблэк выяснил, что немецкие военнопленные отвечают на вопросы лучше, когда к ним хорошо относятся. Полбанки говяжьей тушенки и галеты творили чудеса. Часто, когда их выводили в тыл в корпусной лагерь военнопленных, был слышен артобстрел, и пленные, кто с гордостью, а кто с пренебрежением бросали свои замечания по поводу эффективности немецкой артиллерии. Хотблэк также узнал, что баварцы были не высокого мнения о саксонцах или вюртембержцах, а пруссаки презирали всех.
Что касается допроса немцев, то был сделан вывод, что постоянные повторные допросы приводят только к отрицательным результатам. Там требовался более изобретательный и гибкий подход. Зато повторения приносили успех при допросах латиноамериканцев и прочих представителей романских народов. С. Т. Фелстед приводил пример аргентинца Конрада Лейтора, задержанного в середине 1915 года, когда судно, на котором он плыл, было проверено в Фалмуте. Лейтора направили для допросов в Лондон, и он был «сломан» во время повторного допроса адмиралом Реджинальдом Холлом, известным по прозвищу «Моргун» (или «Семафор»). После каждого объяснения, которое не отвечало на вопрос и занимало несколько минут, Холл повторял: «Скажите мне, сеньор, зачем вы едете в Испанию?» Потом, после новой серии объяснений Холл спрашивал: «Скажите мне, почему вы избрали такой окольный путь?» Уставший и измученный, Лейтор сдался и признал, что вез сообщения князю Максу фон Ратибору, немецкому послу в Мадриде. Так как Лейтор попал в Англию недобровольно, в шпионаже его не обвинили, но он был интернирован.
Данные, полученные от пленных немцев, вскоре оказались жизненно важными. В октябре 1914 во время «Бега к морю» сэр Джон Френч, чтобы освободить Антверпен, приказал начать наступление к сердцу Бельгии. Макдоног из информации, полученной на допросах немецких военнопленных, узнал, что немцы подтянули три корпуса резервных войск, готовых к удару по левому флангу британской армии, который привел бы к ее разгрому, если бы только план Френча начал выполняться. Узнав об этом, Френч отменил наступление и занял оборонительные позиции в районе Ипра.
14 ноября Уэйвелл ушел из Корпуса, когда его назначили начальником штаба 9-й пехотной бригады в Хооге. (16 июня следующего года он был тяжело ранен, потеряв глаз.) Теперь адъютант Джон Александр Даннингтон Джефферсон заменил его в Корпусе. Он сначала получил звание майора, а затем был назначен командиром 7 декабря 1914 года. Он оставался командиром Корпуса до 17 февраля 1916 года. 2 марта того года командиром был назначен капитан А. А. Фенн и оставался на этой должности, пока Корпус не был расформирован в сентябре 1919.
В конце августа вторая группа военнослужащих Разведывательного корпуса выгрузилась в Сен-Назере, собрала свои мотоциклы и была подчинена Гранд-Отелю в Париже. Они, как оказалось, тоже не блистали в искусстве вождения мотоциклов, но, справедливости ради, нужно вспомнить, что и сами машины того времени были все еще очень несовершенными.
Постепенно обязанности Корпуса расширились:
«В первые бодрящие и воодушевленные месяцы маневренной войны их обязанности включали услуги переводчиков для конницы, допросы немецких пленных, организацию отрядов для гражданских работ, получение провианта для отступающей пехоты, перевод просьб французских и фламандских крестьян о возмещении ущерба, понесенного по вине войск, и, по меньшей мере, в одном случае, офицерам Корпуса пришлось командовать отрядом саперов, намеревавшихся взорвать мост после того, как их собственные офицеры были убиты или ранены».
За шесть месяцев войны необходимость и важность Разведывательного корпуса получили признание.
Офицеры были прикомандированы к другим полкам, и некоторые присоединились к Королевскому авиационному корпусу генерала Дэвида Хендерсона. Корпус также внес некоторый вклад в развитие и усовершенствование новых видов техники в современном военном деле. В сентябре 1914 года впервые решающую роль сыграли результаты аэрофотосъемки. С самолетов были сфотографированы биваки всех корпусов 1-й армии фон Клюка по ту сторону реки Марны, что помогло реконструировать организацию и боевой порядок его войск. Поражение немцев на Марне было ключевым поворотным моментом в пользу союзников в первые недели войны.
Воздушная разведка тех лет была опаснейшим делом. Сначала в дне кабины вырезали отверстие, куда вставляли складывающиеся мехи с фотоаппаратом. Потом появился метод, оказавшийся более эффективным, но очень опасным под огнем противника: фотограф с аппаратом высовывался из кабины, а летчик держал его за ремень. К следующему лету технику улучшили, и фотокамера была установлена на самом самолете.
Корпус занимался и анализом и сопоставлением информации, доставлявшейся почтовыми голубями из-за немецких линий. Эту службу организовал капитан Александр Уэйли в 1914 году; к январю 1915 года у нее уже было 500 обученных голубей. Спустя шесть месяцев подготовили уже 1500 птиц, причем их дрессировка включала уменьшение их чувствительности к грохоту артиллерийских орудий.
Начиная с марта 1917 года воздушные шары, перевозящие голубей в плетеных клетках, выпускали по нашу сторону траншей ранним вечером. Специальный запал пережигал проволоку, которая отпускала корзинку, и голуби в ней плавно спускались вниз на парашюте. К ноге птицы прикрепляли вопросник, где перечислялись интересующие разведку данные: например, о немецких фортификационных сооружениях, войсках и т.д. Иногда такая анкета насчитывала до восьми страниц, которые мог заполнить каждый патриотично настроенный бельгиец или француз. Голуби также несли обрывок недавнего номера одной из парижских газет, чтобы получатель был уверен, что это не ловушка. После заполнения анкеты, ее закрепляли на голубе, который уносил их назад к своей голубятне (голубятни иногда делались подвижными – на повозке, которую тянули лошади). Птицы могли пролетать 50 километров со скоростью более 60 км в час; очень часто голуби, сброшенные с воздушных шаров в 11 часов ночи, возвращались уже к 9 часам следующего утра. Проходило сорок процентов сообщений, при ожидавшихся всего лишь пяти процентах.
К сожалению, среди голубей была высокая смертность, многих из них подстрелили — немецкие солдаты получали отпуск за их успешное «убийство» — или иногда просто съели. По одной оценке соотношение потерь среди голубей было семь из восьми.
Большие потери были и среди тех французов и бельгийцев, кого немцы ловили с сообщениями или даже с голубями. Один такой случай произошел 4 октября 1915 года, когда Поля Бюзьера, шахтера из Льевена, застрелили, заметив у него птицу. Дело еще более осложнил жуткий промах, когда в марте 1918 года, голубей отправили не только с вопросниками, но и с карандашами, четко помеченными «издательство Его Величества». К концу войны подсчитали, что использовано было 20 тысяч птиц. За один двухмесячный период голуби доставили 4500 донесений.
С разрастанием Корпуса контингент офицеров, сержантов и солдат в нем стал более разнообразным, в том числе и в этническом отношении. Многие из них были «простые бездельники, научившиеся понимать множество языков из-за своей склонности к путешествиям». Один из них был хозяином цирка, известным как «маленький капрал» или «ловкач», раньше путешествовавшим по Европе с бродячим цирком с русскими медведями. Другой, сержант, наполовину англичанин, наполовину армянин, родившийся во Франции, как говорили, мог легко читать на любом европейском языке за исключением баскского, венгерского и албанского.
В 1916 году в составе Корпуса в качестве его службы была создана т.н. Разведывательная полиция. К концу войны она насчитывала приблизительно 80 офицеров и 460 сержантов и рядовых. Это отделение не занималось поддержанием порядка в войсках - это оставили Военной полиции. Их задачей была контрразведка — исключительно, если не просто. Трудно понять, как эти люди смогли бы действовать быстро, если бы обнаружили шпиона. Норман Шоу описал, что должен был нести с собой полицейский Разведывательной полиции:
«неприкосновенный запас, бутылку с питьевой водой, перевязочный материал и ампулу йода, противогаз с коробкой и респиратор для защиты от дыма, водонепроницаемую накидку, вторую пару ботинок, одеяло и ранец, дорожную карту передовой, пропуск, подписанный помощником начальника военной полиции с фотографией, блокнот с листами копировальной бумаги и карандашом, 12 конвертов полевой почты, специальное оборудование, включавшее револьвер и патроны, компас, ручной фонарик, цепь и замок для велосипеда, красный и зеленый идентификационные медальоны, а для тех, кто ездил на мотоцикле еще комбинезон, гетры, защитные очки и перчатки».
Больше всего Разведывательную полицию беспокоили кабачки и бордели, а также гражданские лица, репатриированные из Германии. Они получали информацию от беженцев, а также наблюдая за незнакомцами в окрестностях. В последние месяцы войны было разоблачено несколько предполагаемых немецких дезертиров, оказавшихся двойными агентами, которые собирались присоединиться к трудовому подразделению, а затем снова убежать, прихватив накопленную ими за это время информацию. Разведывательная полиция также расследовала мятеж в пересыльном лагере в Этапле в сентябре 1917 года и ловила дезертиров, включая Перси Топлиса, прозванного «мятежником в монокле» — хотя потом он снова убежал.
В 1917 году появился так называемый «Клуб самоубийц», задуманный частично Уолтером Кирком, под девизом «Жизни в их руках, пистолеты в их карманах». Это были агенты-добровольцы из Корпуса, проникавшие на вражескую территорию (пешком, на лошади или на мотоцикле), когда конница прорвала линию фронта во время наступления на реке Сомме. Другим войскам они не нравились, и хотя было несколько возможностей, было трудно выбрать правильный момент для агентов, когда им можно было «пойти». Командовал ими англичанин из Южной Африки капитан Р. Г. Пирсон, прикомандированный к Кавалерийскому корпусу. Он провел июль, август и сентябрь с конницей, но «Клуб самоубийц» развалился; агенты были расформированы, а Пирсон возвратился в Лондон. В конечном счете, когда в августе 1918 снова началась маневренные боевые действия, члены повторно собранного Клуба начали поставлять интересную, хоть и ограниченную информацию и, в результате враждебность к ним начала смягчаться. Но в целом инициатива не была успешной.
В начале 1917 года генерал Хью Тренчард, командующий Королевским авиационным корпусом, пришел к выводу, что забрасывание агентов в тыл противника на самолетах было слишком дорогим точки зрения потерь и людей и машин. Авиационный корпус ограничил заброски агентов в тыл противника дистанцией в 15 миль от линии фронта, а погодные условия и фазы Луны еще больше ограничили количество забрасываемых по воздуху агентов. Скрытность такой метод не обеспечивал: если немцы слышали шум двигателя самолета, но не слышали разрывов бомб, они легко догадывались, что самолет приземлился и высадил агента. Был необходим альтернативный метод. Одна идея была в десантировании агентов на парашюте, называвшемся «ангел-хранитель». Сигизмунду Пэйну Бесту приписывают родившуюся осенью 1916 года идею использования неуправляемых воздушных шаров. После испытаний и обучения, которыми занимался воздухоплаватель и адвокат Поллок, которого прозвали «розовое трико», после того, как однажды его брюки треснули и все увидели, что он носит розовые кальсоны, было решено, что с помощью таких воздушных шаров перебрасывать через линию фронта агентов вполне возможно.
Сначала агенты брали с собой голубей, чтобы отправлять информацию назад. Потом капитан Раунд, главный изобретатель фирмы «Маркони», создал портативную радиостанцию весом 60 фунтов, которую, как полагали, немецкие пеленгаторы не могли засечь. Однако, как только агент, пользовавшийся ею, был пойман и казнен, использование этой радиостанции было прекращено.
Три агента, Фо, Лефебр и Жюль Бар, были отобраны для первого полета и прошли обучение в Уормвуд Скрэбз. Прошла почти неделя ожидания прежде, чем благоприятный западный ветер позволил взлететь Фо и Лефебру. Мужчины происходили из окрестностей Валансьена, и план состоял в том, что они высадятся недалеко оттуда, проберутся в надежные явочные квартиры и спрячутся. После этого им предстояло бы организовать разведывательную сеть, связанную с майором Эрнестом Уоллингером через Голландию. Ночью воздушный шар с командой для его запуска перевозили поближе к линии фронта, чтобы уменьшить расстояние и время полета, так же как и возможность ошибки в определении направления. Позже, когда воздушный шар надули, агента вызвали из соседнего кабачка, пожимали ему руки, и в зависимости от его национальности, на граммофоне проигрывали либо бельгийский гимн «Брабансон» либо французскую «Марсельезу». В конце полета воздухоплаватели должны были сидеть на краю корзины, пока она не приблизилась к земле, а затем спрыгнуть. Большая проблема состояла в управлении шаром и в посадке точно в нужном месте.
Первые полеты успешными не были. Фо и Лефебр после приземления потеряли самообладание и почти ничего не сделали, разве что послали одно сообщение голубиной почтой. Жюль Бар сломал ногу, попался немцам и был расстрелян. Еще семеро агентов были заброшены этим способом, и четверо из них были пойманы. Только один, офицер бельгийской армии, оказался удачливым разведчиком и посылал важные донесения из Люксембурга. Он был награжден Орденом за боевые заслуги.
Поскольку война затянулась, штат Разведывательного корпуса увеличился. Британские Экспедиционные войска, состоявшие в 1914 году всего из двух корпусов по две дивизии и кавалерийской части в каждом, к июлю 1916 года превратились в пять армий, и в каждой из них было теперь разведывательное подразделение. Люди, постоянно занятые разведывательной работой, включались в штат Разведывательного корпуса, который теперь глава разведывательной службы в Главном штабе Верховного командования. В декабре 1917 года численность личного состава Корпуса с 24 офицеров, сержантов и солдат, прибывших во Францию тремя годами ранее, выросла до 1225 человек, включая 12 женщин из Женского вспомогательного корпуса.
С увеличением штата стало возможно использовать Разведывательный корпус и на других театрах войны. Например, в Турции во время катастрофы у Галлиполли в 1915 году вообще не было никакой работоспособной разведки на театре военных действий. Позже, генерал сэр Йэн Гамильтон прокомментировал это так:
«В отделениях для документов кроме обычных учебников не было ровным счетом ничего.
Для всей военной разведки Дарданеллы и Босфор, куда мне предстояло идти, могли бы быть хоть на Луне».
В конце 1917 года отдельный корпус был сформирован для македонского фронта. Похоже, еще раз ему пришлось пережить межведомственную борьбу. Но и без того средства на его существование выделялись очень скудные, раз однажды подчиненному Комптона Маккензи, Эдварду Ноблоку пришлось заплатить из собственного кармана 200 фунтов, лишь бы миссия удержалась на плаву. Зато Маккензи действительно удалось завербовать группу талантливых, хотя и несопоставимых агентов, включая портье из немецкого дипломатического представительства, получившего агентурный псевдоним «Дэйви Джоунс». Он близко сотрудничал с французской разведкой, которой руководил капитан Анри де Рокфёй, противостоя немецкой разведке во главе с бароном Шенком. Агенты Маккензи получили доказательства шпионской деятельности как немецкого, так и турецкого военных в Афинах и в январе 1916 года одним удачным ударом был произведен арест группы агентов: адвокатов, болгарских дворян и «дам полусвета». В целом 22 шпиона македонской национальности, хотя, судя по именам, их предки были турками, были осуждены военными трибуналами в Салониках и Кираисси с мая по август 1917 года. Девятерых из них казнили, а четырем смертные приговоры смягчили, заменив тюремным заключением.
Одним из самых успешных агентов Египетского бюро был агент 4-го класса Александр Ааронсон. На Ближнем Востоке сионисты хотели построить еврейское государство в Палестине, и агроном Аарон Ааронсон, еврей родом из Турции, учебу которого финансировал барон Эдмонд Ротшильд, считал, что если евреи докажут свою способность получать и передавать информацию о передвижениях турецких войск в этом регионе, то после победы в войне, англичане в знак признательности помогут созданию сионистского государства. Потому вместе с сестрой Сарой, братьями Александром и Зивом и близким другом, Авшаломом Файнбергом, он создал агентурную сеть, известную как Нили. Это название было придумано как акроним известного библейского выражения из книги Самуила: «Вечный дух Израиля не обманет». Нили стал своего рода духовным предшественником Моссад.
Файнберг отправился, чтобы связаться с британцами. В августе 1915 года, путешествуя с фальшивым паспортом, ему удалось добраться до Порт-Саида, где он встретился с археологом Леонардом Вулли, работавшим там в разведке. Сеть Нили, которая насчитывала приблизительно 40 агентов, действовала в течение полутора лет, и Александр Ааронсон много раз пробирался через турецкие линии в Иудею и Самарию. Нили также организовала наблюдение за поездами на анатолийской железной дороге вокруг залива Александретты, включая железнодорожный узел Аффула в Сирии. Позже Файнберг исчез во время миссии в Египет.
31 октября 1917 года, используя разведывательную информацию, собранную Т.Э. Лоуренсом до войны и сведения, полученные от Нили, Эдмунд Алленби застал турок врасплох в решающем наступлении на Беэр-Шеву в сегодняшнем южном Израиле.
Есть разные версии о причинах провала Нили. Согласно одной гипотезе, в сентябре 1917 года турки перехватили голубя, который доставлял сообщение, подтверждающее контакты с английской разведкой. По другой версии, организацию выдал Перл Апплебаум. По третьей, турки арестовали одного из членов группы Нааманда Белкинда, жестоко избивали его, применяли наркотики, и заставили дать показания. Он был позже повешен в Дамаске. Другим человеком, выдавшим после жестоких побоев имена членов группы, был Иосиф Лишанский. Сестра Аронзона Сара вынесла три дня пыток, пока ей не удалось покончить с собой 9 октября 1917 года. Как полагают, ей разрешили заглянуть в дом ее родителей, перед тем как отправить ее в тюрьму в Дамаске. Она застрелилась из пистолета, который взяла из тумбочки в спальне, и умерла четыре дня спустя. Ее отца тоже убили. Александр Ааронсон был награжден Орденом за боевые заслуги.
Куратором Ааронсона был майор Ричард Мейнерцхаген из полка Королевских стрелков, который, наряду с майором Питером Дж. Преториусом, руководил шпионажем на территории, что теперь является материковой частью Танзании, но тогда была Немецкой Восточной Африкой. За четыре года войны у них на службе было несколько сотен информаторов и много местных охотников на крупную дичь в качестве агентов. В июле 1915 года как раз Преториус, сам охотник на слонов, выслеживал немецкий легкий крейсер «Кёнигсберг», прятавшийся в дельте реке Руфиджи после поломки поршневого крейцкопфа и исчерпывания запасов угля.
Точно следуя пословице «Мотовство до добра не доведет», Мейнерцхаген довел до крайности метод проверки содержимого корзин для бумаг – тот самый метод, который когда-то привел к позорному «Делу Дрейфуса». Из-за нехватки туалетной бумаги депеши предыдущего дня часто использовались немцами вместо нее, и это позволило непрерывно получать несколько «загрязненные» депеши и заметки для шифровок.
Мейнерцхаген также утверждал, что придумал «обман с рюкзаком» - преднамеренную потерю рюкзака с ложными британскими планами, которая привели к британской победе над турками в сражении у Беэр-Шевы и Газы в октябре 1917 года. Несмотря на его хвастовство, недавнее исследование показало, что автором идеи был не он.
Куда более подлинным героем был полковник Джерард Личмен, до Первой мировой войны политический чиновник гражданской администрации, который совершил путешествие на муле от Багдада до Алеппо и обнаружил долину Вади Кхар. С темными семитскими чертами лица он походил на араба. В марте 1916 года он благодаря силе характера добился признания своего лидерства среди бедуинов в занятой турками Месопотамии, получая с их помощью информацию для британцев. Дети, которым он платил немного денег, использовались им в качестве курьеров. «Никакая информация не была для него слишком тривиальна».
После того, как он пробрался в турецкий опорный пункт в Дуджайле, Личмен сообщил, что укрепление занято только сорока солдатами. Его командующий бригады, бригадир Кемболл, передал информацию генерал-лейтенанту Эйлмеру, который, однако, отказался вносить какие-либо изменение в свой план сражения. И к тому времени, когда он напал на Дуджайл, его гарнизон получил сильное подкрепление, и Эйлмер потерял 3500 своих солдат.
Получить разведывательную информацию – это один вопрос, а вот убедить тех, кто принимает решения, действовать с учетом ее – совсем другой.

[Моргенштерн]

Глава 5. В ГОЛЛАНДИИ И БЕЛЬГИИ

«-За Англию! Я улыбнулся, поднимая свой бокал.
- За Германию, ответил он и чокнулся со мной.
После этого мы вышли из кафе и постарались приложить все усилия, чтобы уничтожить друг друга».
(Джеймс Данн и капитан Рэдер)


К ноябрю 1914 года немецкая Секретная служба утвердилась в Антверпене, самой большом из ее трех резидентур на Западе. Руководил резидентурой капитан Кефер, а становлению шпионского центра очень поспособствовал Хайрних Грунд, немец, проживавший в Антверпене до войны. Он и стал первым агентом бюро под кодовым именем SASi. Бюро делилось на две секции: английскую под управлением капитана Штумпффа, и французскую, контролируемую легендарной Фройляйн Доктор, которая руководила еще и шпионской школой. Другие такие школы были в Лоррахе и Баден-Бадене, но только Антверпенская школа предназначалась для элиты.
Кроме Маты Хари, Фройляйн Доктор стала самой знаменитой немецкой шпионкой Первой мировой войны — но кто именно из известных нам шпионок скрывался под этим именем? Действительно ли она была немолодой, сердитой, но умной и порой действительно блестящей Элизабет Шрагмюллер или привлекательной и смелой Аннелизе Лессер (иногда называемый также Аннемари) из берлинского района Тиргартен, умершей в психиатрической больнице, превратившись в наркоманку-морфинистку? Есть источники, уверяющие, что было две Фройляйн Доктор. Другие предполагают, что она была не немкой, а норвежкой. Да и существовала ли она на самом деле? Некоторые авторы с феминистскими взглядами считают, что она была только порождением мужских ужасов и комплексов – воображаемой женщиной-монстром.
Магнус Хиршфельд так писал о ней:
«Одна из самых известных немецких шпионов была полностью уничтожена дурманящими веществами, морфием и кокаином, и теперь живет как жалкая развалина в частном швейцарском санатории. Это - легендарная Фройляйн Доктор, женщина со стальными нервами, холодным, логическим умом, хорошо управляемой чувственностью, с потрясающим телом и демоническими глазами».
Романтичная версия об Аннелизе Лессер повествует о том, что родилась она в Берлине, что ее выгнали родители, когда она родила ребенка от армейского офицера, шпиона, который сам учил ее шпионскому ремеслу. Он погиб, и она бродила по Европе, очаровывая офицеров, молодых и пожилых. После ряда приключений, достойных любой героини Э. Филлипса Оппенгейма, она, под видом медсестер, крестьянок и художниц, стала ключевой фигурой в немецкой секретной службе. Один удивительный побег следовал за другим, пока:
«... она была особенно известна чрезвычайной беспощадностью и отсутствием угрызений совести, с которыми заставляла немецких агентов секретной службы беспрекословно ей подчиняться. Каждый должен был повиноваться ее приказам и доказать силу характера, в противном случае его доводили до самоубийства и он погибал».
В 1916 году после постоянных провалов немецкой разведки, ей, очевидно, снова пришлось приступить к работе, заманив в ловушку греческого шпиона Кудуаиниса и воссоздав агентурную сеть в Париже. Ей удалось избежать ареста в Бельгии, застрелить трех человек, пока она не добралась до Швейцарии, а оттуда вернулась в Германию, где:
«[она] тогда сломалась, не в последнюю очередь, потому что сама видела, как приближается ее крушение. Ее расстройство было настолько всеобъемлющим, что ей не только пришлось оставить службу, но и вообще покинуть мир нормальных людей. Вместе со своим начальником она уничтожила все свои документы, до того как наступил ужасный нервный срыв, и потом исчезла во тьме безумия».
Это описание – очевидно, прекрасное смешение историй Маты Хари и Маргерит Франсиллар с дополнительным оттенком. Впрочем, другие истории описывают, что ее застрелили русскими под Танненбергом. Предполагают, что она была шпионом в Вене в 1908 году, и ее опознали там незадолго до того, как немцы взяли город. Британский полицейский Эдвин Вудхолл утверждал, что встретил ее дважды.
Другая история - история Элизабет Шрагмюллер, женщины с докторской степенью Фрайбургского университета, которая написала диссертацию о средневековых гильдиях резчиков по камню. Поступив на службу в немецкую разведку, она сначала работала в почтовой цензуре, потом была переведена во французскую секцию майором Вальтером Николаи, начальником немецкой секретной службы, преемником Штайнхауэра.
Курсанты шпионской школы на улице Рю де ла Пепиньер в Антверпене, как рассказывают, смертельно боялись Фройляйн. Им давали элементарную подготовку: для первых учащихся – всего три дня, потом расширили до шести. Режим был чрезвычайно строгим: Фройляйн заставила учеников носить маски, чтобы они не знали друг друга, обращались ко всем только по номерам, и запирали их в комнатах. Выходить из школы они могли только в конце дня – с трехминутным интервалом. После окончания курса агенты получали деньги в эквиваленте 1500 немецких марок, с помощью которых им следовало выжить в течение месяца. Еще их учили пользоваться невидимыми чернилами, и снабжали адресами явочных квартир.
С течением времени немецкая разведка стала более профессиональной, и к середине 1915 года учебы у Фройляйн стала длиться 15 недель. Она, как говорили, подходила к шпионажу с чисто академической точки зрения, полагая, что успех был вопросом обучения, а не характера и изобретательности. В конце обучения курсантов ожидало теперь испытание, часто в форме установления контакта с «предателем» и ухода «от ареста» немецкими агентами.
После войны свидетели на заседании военного трибунала в Лилле утверждали, что у Фройляйн был замок около Антверпена (позже «уменьшившийся» до отеля на Бульваре де ла Луа), где она хранила сумку с золотом, содержимое которой разбрасывала на ковре, чтобы соблазнить потенциальных кандидатов. Там ей помогал человек, изображавший из себя английского «щеголя с моноклем» и журналиста. Среди других помощников был немецкий унтер-офицер по прозвищу «Пипо», который избежал поимки союзниками и капрала Раймон Корбо, который позже отбывал 20-летнее наказание за шпионаж около Гренобля. Из всех этих «фактов» мы точно знаем, по крайней мере, что Корбо существовал на самом деле.
Вернон Келл, конечно, верил в существование Фройляйн и был о ней весьма высокого мнения:
«Она, должно быть, была женщиной определенных способностей, судя по многим полученным сообщениям, поскольку она внушала уважение, и ее личность в течение долгого времени была покрыта тайной, несмотря на множество попыток раскрыть ее. У нас есть основания предполагать, что она уже умерла».
Считалось, что к середине декабря 1915 года у Николаи было 337 агентов, действующих на западе. Самая многочисленная группа действовала из Голландии, возглавляемая с начала года 1915 Фройляйн Доктор. Она руководила 62 агентами, большинство из которых действовали активно. К марту 1916 года их число возросло приблизительно до 120, и три четверти их были активными.
Чтобы противостоять немецкой деятельности, Вернон Келл использовал Джеймса Данна, журналиста газеты «Дэйли Мэйл», которого он послал в Роттердам, чтобы выслеживать немецких агентов. Согласно его собственным мемуарам, Данна после падения Антверпена послала в Роттердам его газета в качестве прикрытия. Он прибыл в город на Рождество 1914 года:
«После жалоб на то, что его отделу реально угрожает полный крах, он [Келл] предоставил мне существенную плату для компенсации расходов. Я стал официальным агентом контрразведки, действуя как корреспондент для «Дэйли Мэйл»».
Данн узнал, что Роттердам был настроен пронемецки. Контрабанда полноводным потоком снабжала немцев товарами, включая бензин в полых надгробных плитах и медные якоря, покрашенные, чтобы быть похожими на железо — большая часть которых поступала из Бирмингема. Товары быстро переходили от одного владельца к другому при заключении сделок молодыми клерками за вознаграждение от 20 до 30 фунтов, крупную сумму по сравнению с их обычной зарплатой по одному фунту в неделю. Молодым голландцам немцы предлагали огромное вознаграждение, чтобы те согласились поехать в Англию как представители по продаже голландского джина. Они встречались со своими казначеями в кафе в Гааге, но главный центр политической интриги был в кафе в предместьях Схевенингена.
Данн утверждал, что руководителем немецких шпионов в Роттердаме был капитан Рэдер, бывший прусский гвардеец, «один из самых очаровательных мужчин и лучших спортсменов, с кем я когда-либо встречался». Шпионаж, как описывал Данн, проводился там исключительно в джентльменских традициях:
«- За Англию! Я улыбнулся, поднимая свой бокал.
- За Германию, ответил он и чокнулся со мной.
После этого мы вышли из кафе и постарались приложить все усилия, чтобы уничтожить друг друга».
Какое-то время Данну помогал корреспондент «Дэйли Мэйл» в Роттердаме Ван Дитмар, пока во время одной из редких голландских полицейских чисток обоих не арестовали в августе 1915 года по настоянию немецкого посольства в Гааге и обвинили в нарушении нейтралитета Голландии. Данна выслали из страны. В результате высылки Данна, Келлу пришлось использовать организацию Камминга для получения информации.
Журналистика была превосходным прикрытием для любого вида разведывательной деятельности. 4 ноября 1915 года американского журналиста по имени Дональд Томпсон послали в Германию, также от «Дэйли Мэйл», с пронемецкими статьями в его карманах и с заданием собирать фотографии и новости. С другой стороны Уильям Байард Хейл, берлинский корреспондент, работающий на американского газетного магната Уильяма Хёрста, заключил контракт с немецким посольством в Вашингтоне (с более чем приличным годовым окладом в 15 000 долларов), чтобы консультировать немцев по вопросам пропаганды.
Тинсли также нанял Леонхарда Коойпера, военного корреспондента голландской газеты «Ниуве Роттердамсе Курант», который совершил, по крайней мере, четыре поездки в Германию и еще восемь на театры войны в Бельгии и северной Франции.
Когда война была объявлена, британский шпионская сеть уже существовала в Бельгии и Голландии: у Камминга был Генри Дэйл Лонг как агент в Брюсселе, и Ричард Тинсли пристроился в Роттердаме. Вскоре появились еще две сети, потому с начала войны в Голландии действовали три отдельные и часто конкурирующие британские агентурные сети.
После первых нескольких недель конфликта, когда фронт стабилизировался, стало ясно, что получать информацию из немецкого тыла можно было единственным способом: через Голландию. Главный штаб во Франции получил полномочия для создания дополнительной и параллельной организации, подчиненной непосредственно главнокомандующему во Франции.
22 ноября 1914 года британскими, французскими и бельгийскими разведывательными службами было согласовано создание центрального бюро в Фолкстоне на все время, пока нидерландско-бельгийская граница останется в немецких руках. Выбор Фолкстона предоставлял большие преимущества. Это был пункт прибытия для беженцев из Флиссингена, не было необходимости тратить время на поездку в Главный штаб, информацию можно было легко проверить и сортировать, туда прибывало много судов, и потому там встречалось много шпионов – как профессионалов, так и любителей.
Каждую страну должен был представлять один офицер, они встречались один или два раза в день для обмена информацией. Но каждый из этих офицеров занимался бы своим бюро сам и не допускал других до работы со своими агентами. Майор Сесил Эйлмер Кэмерон (кодовое обозначение «CF»: Кэмерон Фолкстон) был назначен главой британского бюро.
Но затем вмешалась политика. Из-за разоблачения Карла Бой-Эда в Нью-Йорке полковник Джон Френч — позже британский главнокомандующий — сообщил майору Лори Оппенгейму, военному атташе в Голландии, что министерство иностранных дел предпочло бы не пачкаться. Тогда 12 апреля 1915 года майор Эрнест Уоллингер («WL»: Уоллингер Лондон), был назначен начальником бюро в Лондоне, потому что до Тилбери, куда прибывали беженцы, ему из Лондона добираться было ближе, чем из Фолкстона. Уоллингеру в немалой степени помог капитан Сигизмунд Пэйн Бест, от имени Главного штаба в Сент-Омере во Франции. Кэмерон остался в Фолкстоне.
Так были созданы эти три сети. В течение всей войны члены сетей Кэмерона, Уоллингера и Камминга постоянно враждовали, перевербовывали друг у друга агентов и старались вредить конкурентам, чем только могли.
Эрнест Уоллингер и Сесил Кэмерон были совершенно разными людьми. Уоллингер, артиллерийский офицер, женившись на женщине из богатой семьи, имел личные деньги. В сражении у Ле Като он потерял ногу. Ему предоставили помещение для бюро в Линкольн-Хаусе, Бэзил-Стрит, 7, Найтсбридж, где он жил с денщиком и служанкой. Штат его состоял из Сигизмунда Пэйна Беста, ставшего его заместителем, секретаря-машинистки и двух бельгийских переводчиков: Эмиля (псевдоним Джозеф Айд) и Вернера (псевдоним Тьюисберт). В апреле 1916 года Айвон Киркпатрик, вернувшийся в Англию после ранения в сражениях у Галлиполи, присоединился к Уоллингеру на Бэзил-Стрит с двухнедельным испытательным сроком, а затем отправился в Голландию как резидент.
Кэмерон, руководивший своими операциям из бюро на Пэрэйд, 2, в Фолкстоне, откуда можно было видеть почти всю гавань, был любопытным выбором. Шотландец из клана Кэмеронов из Локиела, он был сыном исполняющего обязанности главы предшественницы МИ5, Разведывательной службы времен королевы Виктории. Его молодая жена, Руби, была морфинисткой. В июне 1911 года их обоих обвинили в попытке мошенничества. Руби Кэмерон утверждала, что грабитель сорвал с ее шеи ожерелье стоимостью шесть тысяч фунтов, подаренное ей пожилым поклонником, Билли Уокером, в то время как ее муж покупал подкожный шприц в соседней лавке. К несчастью Кэмеронов никто не смог найти след Уокера, и присяжные признали их виновными меньше чем за 25 минут. Руби выпустили через три месяца по причине слабого здоровья, но Кэмерон отбыл полное наказание прежде чем был довольно неожиданно помилован, по причине того, что он якобы был прав, отказываясь свидетельствовать против своей жены. На какое-то время его послали работать под другим именем в Европе, но, в общем, осуждение из-за мошенничества, кажется, не причинило его армейской карьере большого вреда. Фактически, его репутация в обществе даже улучшилась от поддержки им Руби, даже при том, что его вина в жульничестве вызывает мало сомнений.
Айвон Киркпатрик так увидел ситуацию с конфликтующими британскими службами, которые также конкурировали с французами и бельгийцами и, возможно, с русскими.
«Это разделение британских усилий на три герметичных отсека выглядит совершенно непрактичным, но оно было необходимым из-за чрезвычайной нервозности в отношении действий голландского правительства. Были опасения, что последнее могло бы попытаться запретить иностранным секретным службам действовать в Голландии, и поэтому было бы неблагоразумно класть все наши яйца в одну корзину».
Фактически, разделение было контрпродуктивно: «Обвинения, доносительство, покупка агентов у других служб, дублирование отчетов, сотрудничество между агентами было весьма распространено. Это привело к очевидному дублированию сообщений, исходящих на самом деле от той же самой службы».
Как указывает Киркпатрик, шпионы всех видов двигались в Голландии по тонкой грани. Генри Ландау, которого Камминг послал в Роттердам в 1916 году, считал:
«Любой ценой мы хотели, чтобы она осталась нейтральной, потому что даже если бы она вступила в конфликт на нашей стороне, мы знали, что ее немедленно заняли бы немцы.
В их терпимом отношении к обеим сторонам голландцы предотвращали насильственные действия между немецкой секретной службой и нами, которые, несомненно, произошли бы, если бы обе стороны были вынуждены действовать подпольно. Мы совершили бы набег на штаб немецкой тайной полиции в Белом доме в Роттердаме. Они сделали бы то же самое в отношении нас.
В целом обе стороны должны быть благодарны голландцам; они хранили порядок и были, в какой-то мере, беспристрастными третейскими судьями в конфликте между нами и немецкой секретной службой в Голландии».
Если кто и был рад этой сомнительной договоренности, то, несомненно, Франсуа ван Сант, глава полиции в Роттердаме, которому Ричард Тинсли, как говорили, заплатил за все время войны 25000 фунтов. Они жили как раз по диагонали друг напротив друга, что и вызвало (правильное) предположение, что ван Санта подкупали.
Айвон Киркпатрик тоже обхаживал начальника полиции, чтобы поддерживать через него контакты с голландскими властями. Он приглашал его на обед один раз в неделю и, в течение вечера, передавал ему последнее боевое расписание немцев, за передачу которого своему руководству ван Сант получил бы признание и благодарности. Отношения оказались очень полезными для урегулирования кризисных ситуаций. Например, когда агент Киркпатрика Эмиль Вандерворде сообщил ему, что голландец по фамилии Хармонт, выдающий себя за «проводника», доставлявшего сообщения через проволочные заграждения на границе и часто посещавший кафе приграничной полосы, на самом деле получал плату от немцев и выдал им часть агентурной сети. - Что мне делать? - спрашивал Вандерворде. - Уберите его! – беспечно ответил Киркпатрик. Но потом, по его словам, он был в шоке, узнав, что агент исполнил в точности его пожелание, всадив в живот Хармонту пять пуль в кафе в Сан ван Гент. Киркпатрик спросил совета у начальника полиции, но только услышал в ответ, что дела даже хуже, чем он думал: до своей смерти Хармонт прожил еще два дня, достаточно для того, чтобы сообщить имя своего убийцы. В конце концов, Киркпатрик договорился о 12-часовой «амнистии», достаточном сроке для того, чтобы Вандерворде успел сесть на корабль, отправлявшийся в Харидж. Он не говорил, в какую сумму ему это обошлось.
Сеть Камминга в Брюсселе первоначально возглавлялась ветераном разведки Генри Дэйлом Лонгом. В 1914 года у него было три других агента, работавших с ним, четвертый агент в Динанте.
Лонг, вероятно, сбежал из Бельгии в первые несколько месяцев войны, потому что он просил Мелвилла, чтобы встретить свою бывшую домоправительницу, мадам Кюртуа, на вокзале Виктория 10 февраля 1915 года.
После того, как Лонг уехал из Брюсселя, мадам Кюртуа неоднократно подвергалась допросам и просидела несколько недель в тюрьме, поскольку немцы попытались заставить ее раскрыть местонахождение Лонга. Наконец капитан Ройтер изменил тактику и предложил ей деньги, чтобы она убедила Лонга вернуться. Мадам Кюртуа тогда притворилась, будто готова работать на немцев. Предлагаемые условия были просты: если бы она смогла бы убедить Лонга приехать в Голландию или Бельгию, они дали бы ей 5000 французских франков и ему 25000. Они просто хотели, чтобы он подписал некоторые документы и дал им некоторую информацию. Мадам Кюртуа этому не поверила; она считала, что они хотят убить Лонга, если он вернется. Они дали ей 24 фунта на поездку в Англию и сказали, что, если она выполнит свою миссию успешно, ее пошлют снова. Ей также вручили вопросник о британском флоте, чтобы она заучила его наизусть. Когда же она сказала, что у нее плохая память, Ройтер дал ей письменную памятку. Ей приказали ехать от Фолкстона прямо в Эдинбург, где ей следовало остановиться в лучшем отеле и запоминать любые новости. Оттуда ей надо было отправиться в Лондон, Ширнесс и Фолкстон «и делать там то же самое».
Вместо этого мадам Кюртуа в Англии направилась прямо к Лонгу. Мелвилл полагал, что «она будет рада отомстить немцам за себя, и не уверена, стоит ли ей ехать в Эдинбург. Она женщина с острым умом, и я думаю, ее можно использовать». 11 июля 1915 года копию донесения Мелвилла послали Каммингу. К сожалению, в досье не обнаружено документов, отвечающих на вопрос, работала ли мадам Кюртуа в будущем на союзников.

В кино шпионы совершают отчаянно смелые поступки, вроде кражи военных тайн из сейфа посла. В действительности, шпионаж, главным образом, состоит из рутинных мелочей. Большим успехом разведки в Первой мировой войне была организация наблюдения за движением поездов, позволившего союзникам своевременно узнавать о перемещениях немецких войск. Главный штаб хотел знать преимущественно о крупных передвижениях с Восточного фронта на Западный и наоборот, а также о передвижениях вдоль Западного фронта, которые могли быть признаками готовящегося наступления.
С наблюдениями за поездами было связано две проблемы. Первой был сбор информации, и второй – передача ее в штаб. Подходящий персонал было найти относительно легко. Немецкое вторжение рассеяло тысячи бельгийцев. Некоторые оказались в Великобритании, но больше всего их уехало во Францию. К 1916 году они рассеялись по всей стране общинами, которыми обычно управляли старосты или очень часто священники из перемещенной общины. Задачей офицера Разведывательного корпуса лейтенанта С. Х. Ч. Вулрича было убедить этих старост или священников сообщить ему данные о личности тех членов общин, которые могли бы заняться наблюдением за железными дорогами в Бельгии — преимущественно либо живших в домах, прилегавших к путям, либо имевшим приемлемое оправдание своего пребывания вблизи дороги.
После вербовки будущий агент обучался в Париже в условиях большой секретности. Обучение состояло из краткого курса о немецкой армии, чтобы уметь определять рода войск и воинские части по петлицам, погонам, кокардам и знакам на касках, а также знать разные виды поездов. Например, эшелон для перевозки пехоты включал мало вагонов для перевозки лошадей, но зато на платформах в конце поезда размещались полевые кухни; поезда для перевозки конницы состояли почти полностью из вагонов для лошадей; у поездов для артиллерии на открытых грузовых платформах стояли пушки. Наблюдатели за поездами должны были также замечать общий вид войск, чистые они или грязные, и внешне заметное состояние их боевого духа. Если в день проезжало от 40 до 52 поездов, это означало перемещение дивизии.
Работа была очень опасной, и в Бельгии была нехватка продовольствия; потому требовалась большая храбрость, чтобы оставить безопасную Францию. Семьи работали там круглые сутки и
«Их донесения они должны были писать с помощью лупы на очень маленьких кусочках самой тонкой и самой жесткой папиросной бумаги, какую мы только могли достать, макая перо в тушь, и затем скатывать бумагу в крошечный пакетик, который можно было спрятать почти везде на человеческом теле».
Утверждали, что Поль Бернар, член сети Беттиньи, мог написать 1500 слов на обратной стороне почтовой марки. Сообщения писали также на кусочках презервативов и проглатывали их, или вставляли велосипедные клапаны.
Одна из таких больших сетей или, по-французски, “reseaux”, «Белая дама» (La Dame Blanche), названная так в честь легендарного призрака, появление которого, по поверьям, предсказывало конец правления Гогенцоллернов, находилась под надзором Генри Ландау, родившегося в Южной Африке и учившегося в Кембридже. Ландау был одновременно и авантюристом и везунчиком. В начале 1916 года у него был трехдневный отпуск с фронта, а наутро, когда он должен был возвращаться на войну, он заразился корью. Поправляясь, по рекомендации друга он обратился в военное министерство за новым назначением, а так как он хорошо говорил на нидерландском, немецком и французском языках, его приняли. Ландау действительно повезло: его батарея была уничтожена на Сомме, и все офицеры погибли.
После собеседования у Камминга, Ландау в тот же день послали в Роттердам, в сопровождении плутоватого, но способного лейтенанта Хью Дaлтона. Тинсли должен был обеспечить ему прикрытие и, в разумных пределах, финансирование.
Первым агентом Ландау, М82, был Генри ван Берген, который был переводчиком в бельгийской дипломатической миссии в Китае. Он создал прекрасную сеть наблюдателей за поездами, но сделал ошибку, включив в нее симпатизировавшего немцам Ваутерса (тогда инспектора полиции в Антверпене), и представив его членам сети. 4 августа 1917 года ван Берген был арестован вместе с аббатом Моонсом и мадемуазель Балленже. 16 марта 1918 года его, Моонса и четырех других, расстреляли, только девушка осталась в живых..
Через Ландау «Белой дамой» управляли два инженера-электрика Вальтер Деве и Герман Шовен из Льежа. Эдвард Эмабль, священник из деревни Ирсон, согласился наладить наблюдение на линии Ирсон – Мезьер, которая проходила параллельно немецкому переднему краю, с постом наблюдения в Фурми. Им управляли давнишний друг Эмабля Феликс Латуш, его жена и их две дочери-подростка, дом которых стоял рядом с путями. Начиная с 23 сентября 1917 года и работая посменно, чтобы каждый день наблюдать за движением в течение всех суток, они считали, кто и что было в проходящих мимо поездах, используя цикорий для лошадей, бобы фасоли для солдат и кофейные зерна для пушек. Их донесения хранились в полой ручке метлы, которую должен был забрать агент.
Члены «Белой дамы» хотели получить легальный статус: быть солдатами в британской армии. Под влиянием убеждений Ландау и Камминга, Совет Армии, наконец, одобрил милитаризацию сети в феврале 1918 года. Выгода была двоякой. В конце войны «солдаты» получили бы определенное признание, а они в свою очередь поставляли бы более полные и точные донесения. К концу войны это была самая успешная разведывательная агентура на Западном Фронте. Деве и Шовен были позже награждены Крестами Британской империи, а другие участники заслужили особые благодарности и медали.
Методы доставки сообщений включали маленькие контейнеры в виде пробки, которые прятали в заднем проходе и влагалище, банки с двойным дном, корзинки с полыми ручками, переделанные коробки шоколадных конфет, и шелковую бумагу, которая не потрескивала, если ее вшивали в одежду. Донесения доставляли в кусках мыла, в тростях, подошвах обуви. Женщины переносили сообщения в волосах. Донесения вставляли в свеклу и перебрасывали кому-то по другую сторону пограничного проволочного заграждения. Предпринимались попытки пускать стрелы через проволоку. Во Фландрии немецких солдат иногда удавалось уговорить в обмен на масло, хлеб или мыло передавать внешне безобидные письма, содержащие донесения, написанные невидимыми чернилами.
Пэйн Бест давал морфий солдатам, охранявшим пограничное заграждение. Сообщения также поступали от датских экспортеров рогатого скота в Германию; их скотопромышленники доставляли их в Данию для дальнейшей передачи.
Долго продержался метод передачи сообщений через «проводников», которые занимались этим ремеслом целыми семьями, часто не пренебрегая и контрабандой. Но постепенно немцы вдоль всей голландско-бельгийской границы поставили заграждение из колючей проволоки высотой 10 футов и пустили по ней ток напряжением 200 вольт. Каждые 100 ярдов проволочный забор патрулировали часовые, запускавшие в ночное время сигнальные ракеты Вери. «Проводники» часто приближались к проволоке с двумя сообщниками, по одному с каждой стороны, связанные с «проводником» веревкой длиной в 50 ярдов. При наступлении оптимального момента, то есть, когда часового поблизости не было, сообщник дергал за веревку. Если часовых не было с двух сторон, то одновременно за веревку дергали оба сообщника. Подобной ситуации могло не быть в течение двух или больше ночей, но если такой момент наступал – «проводник» мог бежать через границу.
Чтобы пробраться через заграждение, некоторые агенты носили толстые резиновые перчатки, в то время как у некоторых других были бочонки без дна и крышки, которые они проталкивали между проволочными жилами заграждения и проползали через них. Возвращение для проводников не было столь опасным. Он мог перерезать проволоку или выстрелить в часового и убежать. Он знал страну, и мог легко найти убежище.
Недолговечную сеть «Марье» возглавлял сутенер, контрабандист и мелкий преступник Виктор Марье, решавший проблему сбрасывания голубей тем, что вывешивал свое белье, только когда погода была подходящей. Лорд Дуглас Хэйг, называвший его «отважным и храбрым парнем», наградил Марье Медалью за безупречную службу. Но когда Марье поймали, он выдал всех членов своей сети, и его измена стала причиной провала сети Гран-Сен-Пьер.
Среди молодых женщин, помогавших «проводникам» были Леони Рамелоо и Эмили Шаттеман, проживавшие в поселке Бушот на бельгийско-голландской границе. После того как были построены заграждения, они вместе с Исидором ван Фландереном продолжали переводить людей и доставлять сообщения в Голландию, а также собирать информацию из Гента. В конце концов, в сентябре 1917 года их поймали и казнили.
Возможно, самое важное достижение системы наблюдения за железными дорогами касалось немецкого весеннего наступления 1918 года. Один агент сообщил о необычайно большом количестве артиллерийских частей, проходивших специальную подготовку. Наблюдатели за поездами заметили возвращение войск с Русского фронта, и, в результате, генерал Макдоног почти точно определил район будущего наступления немцев.
Айвон Киркпатрик контролировал несколько сетей наблюдателей за поездами, самой маленькой из которых была «Венера». Она хорошо работала большую часть 1918 года, и ею занимались мать и дочь из Гента, откуда, за этим исключением, сведения поступали обычно скудные. Киркпатрик несколько самодовольно писал: «У Тинсли оттуда вообще почти не было никакой информации».
Самая старая сеть, «М.S.», начала свою работу в Хасселте в 1916 году. Состояла она из нескольких рабочих-железнодорожников, переплывших на лодке реку Маас. Когда двоих членов сети арестовали по подозрению в шпионаже, руководитель группы, одноногий Фиссер, вынужден был бежать в Голландию, но не раньше того, как подберет себе преемника. И хотя немецкие подозрения привели к перерыву в операциях, к концу войны только эта группа переслала 130 еженедельных донесений.
Сеть Киркпатрика, под названием «Моисей», была очень быстрой. Однажды информация о прибывшей ранним утром немецкой дивизии поступила в Голландию еще до обеда. Кроме того, была сеть «Адриан», руководимая бургомистром городка Шнеллебелле, и сеть Феликс, группа проституток, передававшая постельные разговоры своих клиентов – их донесения были своевременными и точными. Киркпатрик платил Латушу и немецкому второстепенному агенту наличными деньгами или лекарствами, которые получал из Англии. После окончания войны агент этот сбежал в Голландию, чтобы не попасть в руки немцев. Киркпатрик вспоминал о нем:
«Когда я последний раз слышал о нем, он зарабатывал себе на жизнь изданием антибольшевистской газетенки. Живописный мошенник».
Похожая операция под названием «Негр», управлялась Рене Дюмонсо из Шарлеруа. Он был арестован и осужден на смерть в Бельгии после войны. Последний раз Киркпатрик видел его в тюрьме в июне 1919 года. Также под эгидой Киркпэтрика была сеть «Алиса», которая , как он думал, была относительно незначительной службой, но с ее помощью множество новобранцев для бельгийской армии было переправлено в Голландию. .
Главным резидентом Камминга в Нидерландах был генеральный консул в Роттердаме, Эрнест Мэксс. Он был сыном сэра Генри Мэксса, полковника Колдстримского гвардейского полка, и матери-австрийки. В юности Мэксс, бывший выпускник колледжа в Харроу, с крашеными и вощеными усами и моноклем, даже служил в прусской коннице.
Фигура Тинсли, резидента Камминга в Роттердаме, была столь же красочна. Майор Уолтер Кирк из MO5 не доверял ему, думая, что хотя он и очень умен, но зато «никакой действительно первоклассный агент, такой как Рамбль [Луиза де Беттиньи] не будет работать на него». Кроме того, он считал, что Тинсли вряд ли смог заразить людей патриотическим духом. Как и положено человеку, сформированному британской системой образования тех лет, Тинсли не говорил ни по-французски, ни по-немецки, и не обладал, как это ни странно покажется, достаточным профессионализмом для управления службой наблюдения за железнодорожными перевозками в тылу противника. Правда, он немного освоил голландский язык.
Тинсли вербовал агентов с первого месяца войны; двое из его людей, Виллем Бот и Й. М. ван Гелдерен, ранее получили тюремные сроки в пять лет и один год соответственно за шпионаж в Голландии. В 1915 году операции Тинсли стоили 3000 фунтов стерлингов в месяц, причем наблюдение за железными дорогами обходилось в 2000 фунтов. К концу 1916 года, у Тинсли было в общей сложности 27 британских, бельгийских и голландских агентов. Как-то у него работало более чем 300 человек, и его служба разделилась на четыре отдела: военно-морской, немецкой армии, технический (который предоставлял фальшивые документы), и по работе с прессой. Он также установил тесные связи с Карлом Минстером, социалистическим журналистом, чтобы помочь ему с распространением пропаганды.
В течение первого года верным помощником Тинсли был Артур Франкиньуль, который руководил сетью, наблюдающей за поездами в Бельгии и северо-восточной Франции. К сожалению, Франкиньуль привязал 200 агентов в тылу противника к одному единственному каналу связи: трамваю, который ежедневно переезжал через бельгийскую границу в Маастрихт. Каждый день ранним утром агенты Франкиньуля прятали донесения из Бельгии в трамвае и забирали, когда он приезжал в Голландию. Этот метод работал настолько гладко, что он полагал, что он может длиться вечно. Еще хуже было, что он совершил ошибку, разрешив бельгийским агентам знать настоящие имена друг друга. Поэтому, когда все пошло не так, и Франкиньуля арестовали немцы в начале 1916 года, вся служба разрушилась как карточный домик. Были казнены десять его агентов. После этого трамвай стал останавливаться в Бельгии, и пассажиры шли через границу в Голландию пешком.
Сотрудничество, кажется, было нарасхват. Тинсли совершенно не был в восторге от конкурирующих сетей CF и WL. Вся развединформация стекалась к высокому, похожему на ученого, майору Лори Оппенгейму, которого описывали как человека нервозного и склонного к уединению. Эти его качества никак не могли помочь делу, кроме того, похоже, он почти не имел представления о жизни агента в тылу противника. Зато он был блестящим штабистом с сильным аналитическим умом.
«Он как эксперт собирал и сопоставлял каждый обрывок информации, содержащейся в них [донесениях], и, анализируя сообщения о наблюдениях за железнодорожными перевозками, мог совершенно точно определять величину каждого передвижения войск».
Ивон Киркпэтрик вспоминал, что Оппенгейм однажды получил сообщения о том, что движение поездов было обычным в течение первых пяти дней недели, но на шестой день было два поезда, а на седьмой еще два. Оппенгейм послал телеграмму, что 14-я резервная дивизия почти наверняка переводится в Бельгию из Румынии. Когда его спросили, почему он настолько в этом уверен, он ответил:
«Это же элементарно, Ватсон. Обстоятельство, что дивизия прибывает с темпом в два поезда в день, показывает, что переводят ее с того театра, где условия предотвращают более быстрое движение. Единственным таким театром в настоящее время является Румыния. Исследование боевого расписания немцев в Румынии показывает, что там есть лишь одна дивизия, пригодная для боевых действий на Западном фронте, 14-я резервная. Вот увидите - на следующей неделе ваши агенты вокруг Гента сообщат о прибытии подразделений этой дивизии».
В том же 1915 году, голландский главнокомандующий жаловался, что Mэксс и немецкий консул К. Р. Кнайст создали систему шпионажа в Роттердаме. Мэксс уже организовал одну такую сеть в северном городке Делфзейел на левом берегу устья реки Эмс, по которому проходит границу с Германией.
Ночью 4 мая 1916 года бухгалтер Тинсли, Дж. Ф. Коуи, который действовал и как курьер, был арестован за появление в пьяном виде в общественном месте; позже в том же месяце прикрытие Тинсли разоблачила газета «Де Телеграаф». Месяц спустя некоторые из его донесений были захвачены, когда немцы захватили корабль «Брюссель» в Северном море. Несмотря на протесты, его капитан, любитель сигар, Эдвард Фрайатт (в марте прошлого года он протаранил немецкую субмарину, за что его наградили золотыми часами) предстал перед военным трибуналом в Брюгге и был казнен 27 июля как франтирёр или партизан.
Но голландской резидентуре предстояло пережить еще худшее. Попавшие в руки немцев на «Брюсселе» донесения идентифицировали некоторых из бельгийских наблюдателей за поездами, которых вскоре арестовали. После этого почти неизбежно сеть должна была провалиться. К августу того же года никакие донесения больше не поступали, и было мало надежды, что они будут поступать в ближайшем будущем.
В ноябре 1916 года паром Флиссинген – Фолкстон был перехвачен немецким эсминцем и отконвоирован в Зеебрюгге. Агенты и курьеры выбросили свои мешки и чемоданы за борт, чтобы избежать повторения фиаско с «Брюсселем», но так как к сумкам не были привязаны грузила, далеко не все из них успешно утонули. Один британский мешок немцы вытащили с помощью специальных длинных отпорных крюков. Ее содержимое стало бы страшным личным ударом по Мэкссу. Все граждане стран Антанты военнообязанного возраста и сорок сбежавших русских военнопленных были высажены на берег. В результате владельцы пароходства, осуществлявшего перевозки из Флиссингена в Тилбери решили закрыть линию до конца войны. Позже англичане восстановили паромную линию Харидж – Хук-ван-Холланд. Паром ходил каждый день, но иногда он двигался под конвоем военных кораблей, и постепенно движение замерло. Зимой 1917 года только один-два корабля отправлялись в месяц, а иногда перерывы достигали шести недель.
Историк разведки кембриджский профессор Кристофер Эндрю писал, что Мэксс был внешне похож на актера, играющего роль злодея, да и его поведение определенно совпадало с такой внешностью. В письме, находившемся в выловленном немцами мешке, Мэксс описывал торгового атташе в Гааге Фрэнсиса Оппенгеймера как «типичного бошевского еврея», играющего на стороне противника. Он также добавил несколько предложений, которые могли бы угробить карьеру Оппенгеймера. Сначала Мэксс настаивал, что содержание письма не подлежало разглашению, и отступил лишь под угрозой судебного иска. Как говорится, с такими союзниками как Мэксс и враги не нужны.
Если верить его критикам, Тинсли был способен на еще худшие поступки. Камминг приказал Тинсли предоставить Пэйну Бесту максимально возможную помощь, но сам сказал Бесту, что Тинсли «абсолютный мерзавец». Бест рассказывал, что по приезду в Роттердам его встретил Питер Питерсон, один из людей Тинсли, и привез в отель. Пока Бест принимал ванну, его номер обыскали – по приказу Тинсли, как считал Бест. Он также утверждал, что Тинсли избил лейтенанта Беннета, заместителя Беста, у которого одна рука была парализованной. Бест снял отдельную квартиру и устроил в ней свое независимое бюро.
Бест, возможно, отзывался о нем излишне резко, по крайней мере, что касается обыска его номера, но и без этого было много двусмысленного в действиях Тинсли. Ему также принадлежал отель на набережной, под названием «Ураниум», которым управляли для него Готтфрид и Тереза Хубер. Хуберы, вероятно, действовали в немецких интересах, поскольку, похоже, что Тереза передавала немецкому агенту Вальтеру Швэбшу, известному как Патент, имена немцев, подозревавшихся в измене родине.
Было также твердое убеждение, что Тинсли не стеснялся небольшого шантажа. Британская дипломатическая миссия в Гааге имела список голландских фирм, которые занимались коммерцией с немцами, и поэтому им не разрешалось вести деловые отношения со странами Антанты. Поговаривали, что Тинсли брал у таких фирм взятки, чтобы их не включали в список. Бест был убежден, что в одном случае он поймал Питерсона с поличным при получении денег от голландского судовладельца. В своих бумагах Бест сделал пометку «шантаж со стороны синдиката, состоящего из нашего военного атташе и представителей «С»». 17 мая 1915 года Оппенгейма предупредили, что агенты Тинсли подкупают других агентов. Правда, было и другое подозрение: что агенты самого Оппенгейма в свою очередь подкупают агентов, служащих у бельгийцев и французов.
Капитан Генри Ландау, однако, оценил Тинсли чрезвычайно высоко:
«Т. был борцом, и это было его основным выдающимся качеством. Он всегда был готов бороться с бельгийскими властями, когда мы жаловались на вмешательство в дела наших агентов, и даже время от времени с британским военным министерством. Так как он жил как гражданское лицо в нейтральной стране, располагая значительными личными средствами, наш шеф в Англии всегда должен был обращаться с ним внимательно».
Бест вовсе не обязательно был таким белоснежным, каким он, вероятно, сам считал себя. Осенью 1917 года у него произошла ссора с Киркпатриком, когда тот узнал, что у Беста была любовная интрижка с женой бельгийского офицера.
Тинсли, похоже, не тронули, зато Беста отозвали в ноябре 1917 года. Правда, отношения Тинсли с преемником Беста, Киркпатриком, оказались ненамного лучше. Киркпатрик сообщал, что Тинсли был «лгуном и первоклассным интриганом без угрызений совести», хотя эту оценку Киркпатрик и пытался впоследствии смягчить. Впрочем, как раз такой тип человека и мог бы захотеть стать шпионом, если не разведчиком-куратором. Позднейшие расследования не нашли доказательств, что Тинсли был растратчиком или вымогателем, но сделали вывод, что «с ним было трудно поладить». Зато агенты Тинсли доставляли хорошую информацию, и когда на регулярных совещаниях по вопросам работы разведки в Голландии обсуждалась его ситуация, участники предпочли не ссориться с ним и отказались от идеи его увольнения.
Но и само центральное бюро не избежало проникновения агентов противника. К раздражению и Тинсли, и Генри Ландау Камминг довольно регулярно отправлял в командировки в Голландию своих помощников. В начале 1918 года он прислал голландца по фамилии Манен, который был выходцем из семьи с большими связями. Его прикомандировали к бюро Оппенгейма, чтобы помогать в шифровке телеграмм, но 22 марта 1918 года заметили, как он прятал копии телеграмм в карман и потом передавал их немецкому агенту. Немцы шантажировали его из-за гомосексуализма. Его тут же посадили на пароход и отправили в Англию, где он сидел под арестом до Перемирия 1918 года. Ущерб, как уверяли, был «весьма невелик», но Камминг не присылал больше помощников.
Со всеми этими интригами и междоусобицами трудно понять, каким образом добывалась и проходила какая-либо полезная информация.
В январе 1918 года было принято решение, что существование бюро в Париже, также контролировавшегося Сесилом Кэмероном, больше себя не оправдывало. В начале 1917 года его сообщения были великолепны, но теперь его сети наблюдателей за железными дорогами пришли в упадок, и на самом деле ничего достойного внимания оттуда не поступало с прошлого октября. Кэмерон чувствовал, что состояние его здоровья не позволяло ему приложить достаточно усилий для оживления работы. Бюро в Лондоне и Фолкстоне тогда были слиты под управлением Уоллингера, еще один шаг к созданию единой службы союзников в Голландии. Теперь оставался Париж. Смог бы сотрудник Кэмерона, Джордж Брюс, доказать оправданность его существования в другой форме? Разумеется, он смог.
Главный штаб теперь требовал (а Брюс как раз мог это сделать через свои контакты в Париже) создать наблюдательные посты в Люксембурге, важном железнодорожном узле, чтобы сообщать о движении поездов через посредников в Швейцарии. Он преуспел в этом не только благодаря своим контактам, но также и благодаря храбрости Лиз Ришард, которая не только создала службу наблюдения за поездами, но и с помощью размещения закодированных сообщений в газете «Дер Ландвирт» сократила время отправки донесений до пяти дней.
Брюс также обращал свое внимание на спасение британских военнопленных. Ему помогал недавно сбежавший лейтенант Бакли, который добровольно хотел снова попасть в плен, чтобы проинструктировать о методах удачного побега своих новых друзей-военнопленных. Но решили, что он слишком известен немецким властям - ведь он пробыл в лагере в течение 18 месяцев и предпринял четыре неудачных попытки побега. Брюс и Бакли читали лекции о побегах британским Экспедиционным войскам и поставляли карты и компасы, чтобы контрабандным путем доставлять их в лагеря для военнопленных. Особое внимание было обращено на членов Королевских авиационного и бронетанкового корпусов:
«которые по природы их занятий больше подвергались риску пленения, чем обычный офицер, и из-за их небольшого числа и значительных расходов на подготовку представляли собой более желательные объекты внимания, чем обычный офицер боевого подразделения».
К сожалению, после некоторого числа удачных побегов, немцы начали усложнять ситуацию, и контрабанда прекратилась, когда на конференции в Гааге они пригрозили остановить отправку продовольственных посылок.
В Парижском бюро также работала 29-летняя Шарлотта Босуорт. Шарлотта, дочь музыкального издателя, училась за границей, и сначала работала заместителем помощника цензора в Лондоне. Ее приняли на работу с Лилиан Брукинг и они уехали в Париж в декабре 1916 года через Саутгемптон и Гавр. «Немцы не торпедировали этот маршрут, потому что они сами использовали его для своих шпионов», написала она позже. Она сотрудничала с капитаном Каменой д'Альмейдой из Второго Бюро и посредством исследования захваченных немецких солдатских книжек, которые после важных сражений собирали в мешки и отправляли в Париж, она смогла вычислить коэффициент потерь немецких войск. Каждому немецкому солдату присваивали определенный номер, и когда он погибал или был демобилизован из-за ранений, последующий номер присваивался новому пополнению, показывая потери в каждой воинской части. Когда Лилиан Брукинг в начале 1917 года вышла в отставку, 20-летняя сестра Шарлотты Сильвия пришла на ее место. Они обе умели читать на немецком языке и были в ужасе, когда в штат бюро включили американца, который не имел о немецком языке ни малейшего представления.
Парижское бюро было, наконец, закрыто 15 марта 1919 года.

[Моргенштерн]

Глава 6. ШПИОНЫ В ТАУЭРЕ

«Я умру как офицер, не как шпион».
(Письмо Карла Лоди его родственникам)

- Я полагаю, что вы не захотите пожать руку немецкому шпиону?
- Нет. Но я охотно пожму руку смелому человеку, - ответил лорд Этламни, начальник военной полиции, приехавший, чтобы забрать его из тюремной камеры. Это была первая казнь в лондонском Тауэре за 150 лет. Заключенный, как говорили, был единственным человеком, сохранявшим спокойствие. Когда священник, возглавлявший маленькую процессию, случайно едва не повернул не в ту сторону, шпион коснулся его локтя, чтобы показать правильный путь. Его вывели на крошечное стрельбище и поставили перед расстрельной командой солдат 3-го батальона Гренадерского гвардейского полка. И вот так Карл Ганс Лоди вошел в фольклор как образец и «хорошего шпиона» и того, как должен умирать человек.
У Лоди не было никаких шансов. Его плохо подготовленная «шпионская» деятельность проистекала из национального отчаяния. В начале войны главный объектом интересов разведки Германии был флот и военно-морские базы. Когда в самом начале войны британские власти провели удачную массовую облаву подозреваемых немецких агентов, в немецкой разведке возникла паника. Ей жизненно необходимо было послать в Англию людей, все равно: способных или нет, обученных или нет, чтобы попытаться узнать, что там происходит. Первого шпиона, Лоди, старшего лейтенанта запаса немецкого военно-морского флота, отправили в Англию почти сразу после начала войны, и он продержался едва ли пять недель.
Лоди жил в Америке, где в штате Небраска он женился на обеспеченной Луизе Сторц, дочери Готлиба Сторца, богатого пивовара из Омахи. Видимо семья невесты была не в восторге от этого брака: он продлился всего год и, похоже, Лоди получил от своего тестя только 10 тысяч долларов компенсации. После этого он работал агентом бюро путешествий немецкой трансатлантической судоходной линии. Лоди также знал Артура Тапкена, первого директора “N” (Nachrichten Bureau der Reichsmarine, разведывательного бюро имперского военно-морского флота), который был его командиром на флоте. Потому было вполне естественно, что Лоди, прекрасно говорившего на английском языке с сильным американским акцентом, завербовали в качестве агента, и, хоть и с неохотой, он согласился, как рассказывал потом британским властям:
«Я никогда в своей жизни не был трусом и я точно не хотел увильнуть от опасности… Когда ко мне обратились с этим, я должен был согласиться, хотя чувствовал себя тревожно. Я чувствовал, что не гожусь для такой работы.
Мои услуги рассматривались исключительно как дело чести и доброй воли, совершенно без оплаты, потому что так получилось, что я мог попасть туда, и они знали, что я был достаточно состоятельным человеком. Или я думаю, что они даже не рискнули бы подойти ко мне с таким предложением».
Немцы были в таком воодушевлении от того, что нашли человека, которого можно было послать в Англию, что не предприняли никаких реальных усилий для обучения и подготовки Лоди. Ему дали конспиративные почтовые адреса для отправки писем в Христиании, Стокгольме, Нью-Йорке и Риме, и он отправился в Англию.
Лоди прибыл в Ньюкасл через Берген 27 августа 1914 года и поехал в Эдинбург. Путешествовал он под именем Чарльза Инглиса, американца, паспорт которого «затерялся» в паспортном бюро в Берлине, когда он сдал его туда для продления. Лоди был наивным, неудачливым и плохо подготовленным, что тут же подтвердилось его действиями: через три дня после прибытия он послал телеграмму Адольфу Бурхардту в Стокгольм. Все телеграммы проходили цензуру, и англичанам было уже известно, что Бурхардт подозрительное лицо. Лоди также привлек к себе внимание, воспользовавшись неправильным бланком телеграммы и подписавшись только «Чарльз».
Если бы Паулю Далену, талантливому немецкому агенту, выдержавшему много опасных поездок в Англию, удалось установить контакт с Лоди вовремя, возможно, все пошло бы по-другому. Но получилось так, что когда Дален был в состоянии передать Лоди новые конспиративные адреса для связи, Лоди уже уехал в Ирландию. Теперь его разоблачение стало лишь вопросом времени.
Единственное донесение Лоди, которому разрешили «пройти», содержало ошибочные сведения о прибытии русских войск в Англию. После этого за ним установили слежку и арестовали 2 октября в Килларни, в гостинице «Грейт Саутерн». В его комнате провели обыск и обнаружили подробные сведения о крейсерах, потопленных в Северном море, и зашифрованную адресную книгу. Доктора Джона Ли, который путешествовал вместе с Лоди и тоже называл себя гражданином США, арестовали одновременно с ним, но после допроса отпустили и разрешили вернуться в Америку. Ему повезло. Была отправлена циркулярная директива, рекомендовавшая его арестовать и, если вина его будет доказана, расстрелять. Но тогда, как порой и сейчас, связь между разными органами власти часто была не такой, какой ей следует быть.
Лоди привезли в Лондон, где его допрашивал сэр Бэзил Томсон, заместитель комиссара Скотланд-Ярда. Так как МИ5 не обладала правами осуществлять арест, приходилось задействовать Специальный отдел Скотланд-Ярда. Допросы обычно проводил Томсон, что вызывало ревность у Келла и Камминга, считавших, что тем самым он отбирает их долю славы.
Томсон, квалифицированный юрист, был сыном священника Уильяма Томсона, некоторое время бывшего архиепископом Йоркским. Он служил в министерстве по делам колоний на тихоокеанских островах. Вернувшись в Англию, он работал начальником Дартмурской тюрьмы и тюрьмы Уормвуд-Скрабз, пока в 1913 году его не назначили заместителем комиссара Скотланд-Ярда.
Хью Хой, личный секретарь Реджинальда «Моргуна» Холла, директора военно-морской разведки, так оценивал Томсона: «Его манеры были очаровательны, спокойны и вызывали симпатию, и никто не мог вытащить из человека так много информации, как сэр Бэзил со всем своим простодушием».
Другие думали, что его техника ведения допросов оставляла желать лучшего. Говорят, что допрос ирландца сэра Роджера Кэйзмента он начал так:
«Томсон: Как Вас зовут?
Кэйзмент: Вы и так знаете.
Томсон: Ах, да, но мне нужно остерегаться самозванцев».
Позднее Томсон писал:
«При расследовании в моем кабинете никогда не происходило ничего даже близко напоминающего то, что американцы называют «допросы третьей степени», состоящие, как я понимаю, из запугивания или изматывания подозреваемого с целью получения признания. Если они предпочитали не отвечать на вопросы, их оставляли под арестом до следующего допроса. Во многих случаях как раз содержание под арестом влияло на них. Их не отправляли в тюрьму, пока не было ясно, что их содержание в заключении должно быть продолжено».
Процесс над Лоди начался 20 октября 1914 года в новом тогда здании Миддлсекс-Гилдхолл на площади Парламент-Сквер, где сейчас размещается Верховный суд. Против Лоди было собрано достаточно убедительных улик, и исход суда не вызывал сомнений. Тем не менее, Лоди защищал свои принципы. На вопрос, кто послал его в Англию, он ответил:
«Я дал честное слово, что не назову это имя. Я не могу сделать это. Хотя имена были раскрыты в моих документах, я не считаю, что нарушил клятву. Но это имя – нет, я не назову его. Я ведь дал слово».
Его признали виновным и разрешили произнести последнее слово до вынесения приговора, но он отказался.
Казни шпионов осуществлялись в лондонском Тауэре. По двум причинам: во-первых, это было самое близкое и подходящее место, во-вторых, именно Тауэр как место казни оказывал бы большее влияние на население, как Британии, так и Германии, чем какая-то другая обычная тюрьма.
Как всегда бывает, одни шпионы были лучше других, и некоторые «умирали лучше, чем остальные». Лоди был одним из «лучших» и писал своим родным: «у меня только что был суд, и я умру как офицер, не как шпион». Он также попросил, чтобы его конвоиров поблагодарили за доброе отношение к нему. Его расстреляли утром 6 ноября 1914 года. Томсон писал, что он «хотел бы, чтобы все англичане могли умирать так, как он».
Что касается властей, то даже после войны поведение Лоди было критерием, с которым сравнивали поведение других пойманных шпионов.
Следующим казненным немецким шпионом был 58-летний Карл Фридрих Мюллер. Он говорил на русском, фламандском и голландском языках так же хорошо, как на английском, с едва различимым акцентом. Предполагается, что после того как немцы вошли в Антверпен 8 октября 1914 года, Мюллер, представитель немецкой фабрики, получил разрешение выехать в Германию для покупки новых машин. Когда он возвращался в конце ноября, его арестовали на железнодорожной станции Гох и отправили в Везель, где продержали под арестом около месяца. Потом его завербовала немецкая разведка как лингвиста и человека, имеющего некоторые знания о судоходстве.
Мюллер прибыл в Сандерленд 11 января 1915 года, выдавая себя за больного русского, направляющегося в Америку. Какое-то время он жил вместе с людьми, с которыми познакомился двумя годами раньше в Антверпене, но потом переехал в Лондон, сняв квартиру в пансионе на улице Гилфорд-Стрит, недалеко от Рассел-Сквер в Блумсбери.
Через несколько дней он уехал в Роттердам и вернулся на Гилфорд-Стрит 27 января. Он писал письма, полные благих надежд на скорое окончание войны, своим друзьям в Сандерленде, но также послал и письмо в Роттердам с Уолден-Стрит в Уайтчепеле, Восточный Лондон, имя и адрес отправителя, он, похоже, выбрал случайно. Невидимыми чернилами в письмо были вписаны сведения о передвижении войск. То же самое он сделал и в другом письме, отправленном от имени Коэна с Дептфорд-Хай-Стрит.
Он снова уехал в Роттердам и вернулся 13 февраля. Но теперь жители пансиона заподозрили неладное и сообщили о Мюллере в Скотланд-Ярд. Полицейский обыск ничего не дал. Он послал третье письмо в Роттердам, снова со сведениями о передвижениях войск. Еще он попытался завербовать Джона Хана, пекаря из Дептфоррда, чтобы тот помог ему с письмами. Отец Хана был натурализовавшимся в Англии немцем, дальним знакомым Мюллера, Дела у пекарни Хана шли плохо, и дополнительные деньги его соблазнили. К несчастью Мюллера, Хан решил сам отправить свое письмо. В этот раз в нем невидимыми чернилами сообщалось о сборе четырех с половиной тысяч солдат в Манчестере, готовившихся к отправке в Булонь. Это была полная чепуха, но как раз это письмо и перехватили. Хан был арестовал и на листочке промокательной бумаги у него нашли адрес Мюллера. 25 февраля Мюллер был арестован и во время обыска у него в комнате нашли лимон (который, вместе с формалином использовался для изготовления невидимых чернил) и список основных британских морских портов.
Мюллера и Хана судили в «Олд-Бэйли». Во время суда Мюллер возражал обвинению, утверждая, что доказательство того, что он не шпион, было в Антверпене. Присяжные вынесли свой вердикт за 20 минут. Хан получил семь лет тюрьмы. Мюллер был расстрелян 23 июня. В ночь перед казнью он потерял самообладание, но собрался с силами на следующее утро и перед расстрелом пожал руки всем солдатам расстрельной команды. Его смерть держалась в секрете и какое-то время от его имени в Антверпен направляли депеши с дезинформацией. Взамен руководители немецкой разведки прислали ему около четырехсот фунтов и, к развлечению контрразведчиков, даже наградили его Железным крестом. Но, с неизбежностью, наступил конец его «плодотворной работы». В письме, присланном покойному Мюллеру, было сказано: «Из-за неверной информации, присланной вами, которая во многом вводила нас в заблуждение, мы с настоящего момента сообщаем, что больше не нуждаемся в ваших услугах».
Часть присланных немцами 400 фунтов потратили на покупку служебного автомобиля для одного из офицеров британской разведки. Машину так и окрестили «Мюллер».
Антону Кюпферле удалось избежать и расстрела и виселицы. Он родился в Германию и был вывезен родителями в Америку в девятилетнем возрасте. В начале войны он сражался на Западном фронте, но потом уговорил Франца фон Папена, немецкого военного атташе в Нью-Йорке, разрешить использовать себя как шпиона.
Он прибыл в Англию 4 февраля 1915 года на лайнере «Арабик» компании «Уайт Стар Лайн» под видом американского коммерсанта, занимающегося торговлей шерстяными изделиями, но он слишком плохо знал тонкости разговорного английского языка, да и американский акцент его был «ненастоящим». Он написал донесение о военных кораблях, которые видел с борта судна во время захода в порт, но по возвращении из поездки в Дублин он был арестован. У него в багаже нашли лимон и формалин.
Кюпферле появился в «Олд-Бэйли», набросив свой черный сюртук на скамью подсудимых.
В первую ночь процесса он повесился в камере с помощью шелкового шарфа, оставив предсмертную записку на хорошем английском, где признал, что был немецким шпионом, назвал свое настоящее имя и выразил желание быть расстрелянным. «Я умираю не как шпион, а как солдат». В отличие от шпионов, расстрелянных в Тауэре (которых хоронили на кладбище Восточного Лондона), его похоронили на кладбище Стритхэм-Парк.
В октябре 1914 года немец Хайке Петрус Маринус Янссен получил медаль за спасение людей с британского судна «Вольтерия», загоревшегося в Атлантике. 12 мая 1915 года он прибыл в Халл, остановился в гостинице «Персис Йорк» и сказал ее владельцу, что он голландец, коммивояжер, торгующий сигарами по поручению своего отца. Он путешествовал совершенно легально, пока через десять дней после прибытия его не заметили в Саутгемптоне, откуда он отправлял телеграмму в Гаагу фирме «Диркс и Ко.», которая была известна как адрес прикрытия немецкой разведки. Содержание телеграммы расшифровали быстро. Его арестовали в гостинице «Краун», при обыске при нем нашли телеграмму от Диркса о том, что деньги ему выслали, и документ о его приеме на работу у Диркса.
Днем позже после прибытия Янссена, другой моряк, Виллем Йоханнес Роос, прибыл в Тилбери и его телеграммы, отправленные Дирксу, тоже перехватили. Ему позволили путешествовать по стране из одного порта в другой, включая Абердин и Инвернесс, и отправлять телеграммы. Роос был еще один «торговец сигарами», но когда его попросили показать товар, он ответил Герберту Фитчу, сыщику Скотланд-Ярда, что выкурил их все, потому что рынка сбыта для них в Британии уже нет. Еще труднее для него оказалось объяснить, зачем «Диркс и Ко.» наняли для продажи своих сигар моряка. Его зашифрованные донесения, на это раз с использованием духов в качестве невидимых чернил, были отправлены на тот же адрес в Гааге. Его арестовали 2 июня в отеле «Три Танс» в Олдгейте и доставили в Скотланд-Ярд. На допросе у Томсона он отрицал, что знаком с Янссеном. По пути в полицейский участок на Кэннон-Роу, Роос выбил кусок стекла и попытался перерезать себе вены.
16 июля Янссену был вынесен приговор. Рооса судили на следующий день. Эксперты свидетельствовали, что он почти ничего не знает о торговле сигарами. Роос также утверждал, что пребывал на лечении в нескольких психиатрических клиниках.
Обоих приговорили к смерти. Янссен сказал, что у него есть информация о немецкой разведке, но она оказалась недостаточной для спасения его жизни. Все адреса, которые он выдал, уже были известны, как и трюк с использованием корешков книги в качестве тайника для донесений. Заявления Рооса об его психической болезни тоже ничего не принесли.
Обоих расстреляли утром 30 июля 1915 года. Янссен погиб первым, в шесть утра. Рассказывали, что он «сохранил железное самообладание». Очередь Рооса настала через десять минут. Перед смертью он попросил выкурить последнюю сигарету. Как вспоминал Томсон, «его храбрость не могла вызвать ничего, кроме восхищения».
Два месяца спустя за ними последовал Томас Мелин. 49-летний сын депутата шведского парламента и одновременно владельца судоходной компании, Мелин приезжал в Британию в 1887 году, и успел также пожить и в Гамбурге. Затем он работал в России, но с началом войны, он, страдавший некоторое время от алкоголизма, потерял работу. Он сообщил отцу, что вернется в Гамбург. И там во время ленча со шведским комиссионером его завербовали как шпиона и отправили в Британию специально для наблюдений за военно-морскими базами.
Британские власти заметили, что Мелин встречался с Хильмаром Дирксом, немецким резидентом в Антверпене, где он получил элементарную подготовку, шифр, экземпляр морского справочника «Бэдекер» и 30 фунтов, а затем отправился в Лондон, где остановился в гостинице «Стрэнд Пэлес». Оттуда Мелин переехал в пансион в Белсайз-Парке.
Мелин сообщал сведения о прожекторах, дирижаблях и армейских знаках отличия. Он вернулся к Дирксу и получил приказ работать больше. За следующие месяцы ему прислали около 200 фунтов за информацию о потоплении корабля «Ройал Оук» и других британских кораблей. Его письма своему куратору, адресованные «дяде» и подписанные «Кейт», включали сообщения, написанные невидимыми чернилами.
Мелин, похоже, был типичным любителем, судя по тому, что ставил точки в своем экземпляре «Бэдекера» напротив портов, которые посетил. Он уверял, что лимонный сок, обнаруженный в его комнате, служил лосьоном для бритья из-за его чувствительной кожи, но владелица пансиона в Белсайз-Парке Флора Миллиген, заметила, что он ежедневно ходил бриться к парикмахеру.
После ареста 14 июня его допрашивали Томсон, «Моргун» Холл и лорд Хершелл из Адмиралтейства. Мелин настаивал, что он отказался посещать английские порты. На третьем допросе он полностью сознался. Его расстреляли в Тауэре 8 декабря и он «умер как джентльмен, каковым он и был». Перед казнью он тоже пожал руки своим конвоирам.
Аугусто Альфредо Рогген, фермер-арендатор из Монтевидео, сын немца, выехавшего в Уругвай и сам женатый на немке, достаточно хорошо знал английский, но был совершенно неподготовлен к шпионской жизни. Он прибыл в Англию 30 мая 1915 года и остановился в отеле «Боннингтон» на Саутгемптон-Роуд в Холборне. Для подкрепления своей «легенды» он поехал к торговцу лошадьми на Ганновер-Сквер, чтобы купить десять породистых лошадей, огромный заказ на 3900 фунтов, который сам по себе тут же вызвал подозрения.
Его шпионский метод, как оказалось, состоял в том, чтобы задавать вопросы всем подряд, с кем он только встречался. Он остановился в Линкольне 4 июня, где обсуждал другой огромный заказ, на этот раз на сельскохозяйственную технику, но на самом деле для прикрытия попытки узнать численность войск. На следующий день он уехал в Эдинбург, откуда послал дешевую открытку Хайнриху Флоресу, учителю немецкого языка в Роттердаме и помощнику Диркса в вербовке агентов.
9 июня Рогген остановился в отеле «Тарбет» в Лок-Ломонде. Это озеро использовалось как полигон для испытаний торпед. Он купил карту местности, но ему так и не удалось ею воспользоваться. В тот же день в пять часов вечера он был арестован. Похоже, что к тому времени он едва успел сообщить своему «куратору» о прибытии, и пытался установить контакт с другим немецким агентом, Джорджем (Георгом) Брееков, который уже был под арестом. В его комнате нашли невидимые чернила.
На процессе 20 августа Аугусто Рогген не давал показаний, в принятии такого решения он обвинял своего солиситора и адвоката. Просьба о помиловании уругвайского посла не принесла результатов. Лорд Китченер заметил, что удовлетворение подобных просьб это дело министерства иностранных дел, если они хотят тем самым оказать любезность правительству Уругвая. Они не захотели. Когда 17 сентября Рогген встал перед расстрельной командой, он отказался от повязки на глаза и шагнул к месту казни.
У истории Роггена был любопытный эпилог. Через год корабль, на котором его брат, доктор Эмилио Рогген, плыл из Голландии в Южную Америку, был перехвачен английским флотом. Его допросили, и он вполне убедительно рассказал, что в начале войны его интернировали немцы и заставили работать врачом в военном госпитале. Его только что выпустили. Очевидно, он ничего не знал о смерти своего брата.
Следующим пойманным шпионом был 24-летний скрипач, Фернандо Бушман, родившийся в Париже сын немца-иммигранта, получившего бразильское гражданство. У Бушмана была подруга-немка, уехавшая в Голландию. Перед отъездом она попросила его писать не прямо на ее адрес, а на адрес Флореса, известного немецкого разведчика работавшего под прикрытием фирмы «Диркс и Ко.», а уже Флорес передаст любую почту. Позже Бушмана представили Флоресу в Роттердаме. В отличие от Роггена Бушман нуждался в деньгах и постоянно отправлял телеграммы своему «куратору» в Роттердам. Телеграммы были перехвачены и дни свободы Бушмана были сочтены. Судя по всему, он поставлял очень скупые и примитивные сведения и писал «Лондонские впечатления», черновики которых были найдены среди его бумаг на Харрингтон-Роуд в Кенсингтоне. Его арестовали 4 июня 1915 года, всего через шесть недель после приезда в Лондон. Среди улик против него было использование невидимых чернил. Всю ночь перед казнью он играл в своей камере на скрипке. Он тоже отказался от повязки на глаза. Рассказывали, что перед расстрелом Бушман поцеловал свою скрипку со словами «Прощай, ты мне больше не понадобишься».
Единственным осужденным немецким шпионом, который не был расстрелян, был Роберт Розенталь, которого судили 6 июля 1915 года в Миддлсекс-Гилдхолле. Впервые Розенталь прибыл в Англию в ноябре 1914 года, затем вернулся в Голландию, потом снова отправился в Англию и был там арестован в Ньюкасле 12 января 1915 года, как раз до его запланированного отъезда в Берген. Суд над Розенталем проходил в закрытом режиме. Его обвиняли в том, что он прибыл в Англию для сбора военных секретов и доставки их в Германию. Кроме того, он отправил телеграмму Георгу Хэффнеру в Норвегию по адресу Киркгарден, 20, Христиания, с указанием месторасположения британских кораблей.
На следствии Розенталь опровергал обвинения, он отрицал свое знакомство с человеком по имени Кульбе в Берлине или еще где-либо. Он заявлял, что Джеймс Уиллерс был его другом из Копенгагена, человек по имени Саломон был его агентом, а самого его принял на работу майор Райан из Американского комитета помощи. Он ничего не знал об адресе Бельцигерштрассе, 19. Его не интересовали газовые зажигалки, о которых упоминалось в перехваченном письме, посланном им в Норвегию.
Письмо зачитали ему на английском. Дослушав до середины, Розенталь вскочил, щелкнул каблуками, отдал честь и сказал: «Игра окончена. Я немец, я во всем сознаюсь».
После суда Розенталь написал письмо лорду Китченеру с просьбой о снисхождении. Он сообщил ему все, что знал о своих контактах в Берлине, утверждая, что Мелтон Федер из Американского комитета помощи в Берлине был шпионом. Франц Кульбе, по его словам, был капитаном третьего ранга фон Пригером, а Бельцигерштрассе, 19 – адресом их секретной службы в Берлине. Он добавил: «У меня чистая совесть, и в душе я не немец, и не шпион. Я еврей и я очень сожалею, что попал в такую ситуацию». Но этого заявления было недостаточно, чтобы спасти его жизнь.
Розенталя отправили в тюрьму Уондсворт, где его стерегли солдаты, а не надзиратели. Он попытался покончить с собой, повесившись на веревке, сделанной из разодранной простыни. Но его повесил 16 июля палач по имени Томас Пьерпойнт в присутствии Роберта Бэкстера, проповедника без духовного сана.
В том же году был арестован 33-летний торговец роялями Георг Т. Брееков. Его отец, русский, уехал в Германию и получил германское подданство. Брееков, прекрасно говоривший по-английски и резервист-доброволец военно-морского флота, учившийся в Америке, был послан в шпионскую школу в Антверпене. Он прибыл в Лондон с иностранным паспортом и поселился в отеле «Айвенго» на Блумсбери-стрит под именем Реджинальд Роуленд. Ему было приказано встретиться с Луизой Эмили «Лиззи» Вертхайм, и они договорились встретиться в отеле «Уолдорф» в Олдвиче. Ему следовало прийти со светло-лиловым цветком сладкого горошка в петлице.
Лиззи Вертхайм, урожденная Клицке, родилась в Штаргатте, в немецкой Польше. Она приехала в Лондон и в 1902 году вышла замуж за Бруно Вертхайма, сына немца-иммигранта с британским подданством. Брак оказался неудачным и в мае 1913 года суд в Берлине принял решение об их раздельном проживании. К тому времени отец Бруно Вертхайма умер, оставив ему солидное наследство, и Лиззи получила в качестве компенсации вполне приличное денежное содержание свыше 500 фунтов в год. 3 октября 1914 года она приехала в Амстердам, как раз когда немцы начали обстрел Антверпена. Она, тем не менее, решила ехать дальше в Германию, чтобы увидеть свою мать. Но вместо этого Лиззи, обходительная, умевшая красиво говорить и много путешествовавшая, была завербована немецкой разведкой. Она жила в Лондоне по адресу Коптик-Стрит, 32, где в гости к ней приходила другая немка, госпожа Шварц. Как полагали, у них обеих квартиросъемщиками были немецкие агенты.
У Вертхайм и Бреекова возникла романтическая связь, они остались в Борнмуте, откуда он отправлял депеши Флоресу. Вертхайм собралась поехать в Шотландию с Мэйбл Ноулз, ее подругой-американкой, когда-то учившей Лиззи английскому языку. Но как иностранка (гражданка США) Ноулз должна была предъявить паспорт в отеле в Эдинбурге, где они остановились. Она не могла этого сделать и потому вернулась в Лондон.
К сожалению, уроки английского не смогли избавить Вертхайм от немецкого акцента, и она привлекла к себе внимание частыми поездками к военно-морским базам в округе и расспросами в местных кафе и пабах. В результате местная полиция допросила ее в своем гостиничном номере, но ей позволили вернуться в Лондон, где за ней установили слежку.
Георг Брееков тоже был неосторожен. Приехав в отель «Уэстклифф», он выбрал себе номер с видом на море, а потом попросил у владельца еще и подзорную трубу. Его письмо Флоресу перехватили, и при проверке выяснилось, что в письме есть тайное сообщение, написанное невидимыми чернилами. Его арестовали в Лондоне 4 июня. В ручке его кисточки для бритья обнаружили тайничок, а в нем – рисовую бумагу со сведениями о британских военных кораблях. При обыске номера был найден его паспорт, и проверка показала, что он поддельный.
Лиззи Вертхайм арестовали 9 июня в доме Мэйбл Ноулз. Она энергично попыталась выбросить из окна листочек бумаги, но когда его подобрали, оказалось, что это письмо от Бреекова, подписанное как «Роуленд», с «большой благодарностью за твои новости».
Из-за спорного вопроса о том, была ли на самом деле Лиззи Вертхайм британской подданной, она и Брееков предстали не перед военным трибуналом, а присяжными Центрального уголовного суда в «Олд-Бэйли» 20 сентрября 1915 года по обвинению в попытке оказания помощи врагу. Улики были неопровержимыми, и суду понадобилось всего одиннадцать минут. На суде Брееков вел себя весьма достойно и сделал признания, направленные на спасение Вертхайм:
«Я хотел бы, господа, сознаться, что я никогда не получал от госпожи Вертхайм ни слова информации о флоте или военно-морских силах Англии, Это в большей степени совпадение, что я указал ее в моем донесении немецкой военно-морской разведки, и я очень сожалею из-за того жалкого и несчастного положения, в котором она сейчас из-за этого оказалась».
В определенной степени его усилия увенчались успехом. Его приговорили к смерти, но затем судья господин Брэй постарался подчеркнуть, что хотя за такое преступление и предусмотрена законом смертная казнь, но в Англии женщин-шпионок не вешают, потому он приговорил Вертхайм к десяти годам заключения в женской тюрьме в Эйлсбери. Еще одна из ее подруг, госпожа Бранде, была интернирована.
За пять недель до казни Брееков, сломавшийся сразу после оглашения приговора, окончательно потерял самообладание. Его апелляция и прошение о помиловании были отклонены. Его последней просьбой было дать ему женский платок, чтобы завязать глаза. Был ли это платок Лиззи Вертхайм, история умалчивает, Зато, если верить другой истории, хотя в свидетельстве о смерти указана причина – пулевое ранение, но на самом деле Брееков умер от сердечного приступа еще до выстрелов.
29 сентября 1915 года перед военным трибуналом предстал невысокий 55-летний человек в очках по имени Ирвинг Гай Рис. Он родился в Чикаго и прибыл в Англию из Нью-Йорка 4 июля 1915 года, из Ливерпуля приехал в Лондон и остановился в тогда шикарном отеле «Сесил» на Стрэнде. По «легенде» он был представителем двух американских зерноторговцев. Он почти немедленно попал под подозрение, когда ему прислали телеграфный денежный перевод от Н.М. Клетон из Роттердама. Англичане уже знали, что это был агентурный псевдоним жены Диркса.
Через десять дней Рис снова был в дороге, двигаясь по уже установленному шпионскому маршруту – из Ньюкасла в Глазго, затем в Эдинбург. По дороге он звонил различным торговцам зерном, но не заключал никаких сделок, а когда регистрировался в полиции, как требовалось иностранцу, то сказал полицейским, что хотел бы поехать в Роттердам, чтобы забрать принадлежащие ему деньги. Было замечено, что еще больше денег было прислано ему из Голландии, и когда Рис принес свой паспорт в американское консульство, они переслали его в Скотланд-Ярд.
Риса арестовали в отеле «Сесил» 10 августа. Его обвинили в связи с Клетон, пользовании фальшивым паспортом, сборе информации, которая могла быть полезной противнику и в попытках оказания помощи врагу. Судебное дело против него было совершенно противоположным обычному. Вместо перехвата его сообщений в Голландию, были перехвачены сообщения из Голландии ему, которые и послужили уликами. Было ясно, что он писал своим «контролерам». Но обвинение не могло доказать, содержали ли его письма какую-либо информацию. Генеральный адвокат сообщил военному трибуналу, что Риса обвиняют в «подготовительных действиях для сбора информации». Эти действия включали прибытие в Англию и посещения городов. Начиная с дела Риса, тактика немецкой разведки изменилась. Ему уже не приходилось отправлять сообщения, написанные тайнописью. Теперь шпионов отправляли для молниеносных посещений определенных мест и требовали докладывать о результатах только после их возвращения в Голландию.
Рис отказался сообщить свое настоящее имя. Его родители, как он сказал, были голландского и шотландского происхождения, и он купил себе паспорт на улице Нью-Йорка для пари. Он не собирал информацию, но он не мог дать настоящего объяснения, почему он поддерживал связь с Клетон. Он утверждал, что он контрабандист бриллиантов, а не шпион.
Его признали виновным за восемь минут. Непосредственно перед казнью 27 октября он сделал полное признание и назвал свое настоящее имя. Перед расстрелом он пожал руки солдатам, сказав: «Вы просто исполняете свой долг, как я исполнял свой». Томсон согласился, что родителям Риса не стоит сообщать о том, что они посчитали бы бесчестной профессией для своего сына.
После Риса до конца войны в Англии расстреляли еще лишь двух шпионов. Первым был Альберт Майер, описанный Томсоном как «жалкий тип», которого казнили 2 декабря 1915 года.
Майер приехал в Англию в 1910 году и работал поваром и официантом. В начале войны его задержали в Фолкстоне, но, поверив его утверждениям, что он турецкий подданный, освободили через шесть недель. В апреле 1915 года он получил разрешение выехать в Голландию, откуда захотел выехать в Данию, заверяя теперь, что он датчанин. В Англию он вернулся во второй неделе мая.
Его арестовали после перехвата его письма, адресованного в Гаагу, в котором содержались данные о кораблях в бухте Чатема. Письмо было подписано «Свенд Персон», но не содержало точного адреса отправителя. Почтовая цензура проследила за другими письмами и открытками, написанными тем же почерком – одно, за подписью «Лопес», содержало подробности о миноносцах, и, наконец, другое, подписанное «Томми» было отправлено с Маргарет-Стрит близ Оксфорд-Сёркус. Когда полицейские нагрянули по этому адресу, то нашли там Майера и его жену Катерину Ребекку Голдман (брак с ней он зарегистрировал 20 мая 1915 года в бюро записей актов гражданского состояния Сент-Панкраса). Там же обнаружили пишущую машинку, на которой было напечатано одно из перехваченных писем. Китти Майер отпустили, не предъявляя обвинений.
Будь он турком или немцем, но точно не датчанином, но Майер не был джентльменом по натуре. Он был сутенер и мошенник, занимавшийся вымогательством у владельцев нескольких кафе и ресторанов в Сохо. Он также водил за нос и своих немецких хозяев, продавая им совершенно выдуманную информацию. Его защита на суде заключалась в обвинении им совсем невиновного человека, проживавшего в том же доме. По воспоминаниям С.Т. Фелстеда, когда Майера везли на казнь 2 декабря, он, спев сначала песню «Долог путь до Типперери», «вдруг стал извергать поток богохульных проклятий, осыпая бранью Создателя и призывая проклятие Небес на тех, кто бросил его в беде».
Последним их расстрелянных в Тауэре шпионов Первой мировой войны был 35-летний перуанец Лудовико Гурвиц-и-Зендер. Он уехал из Перу в августе 1914 года, приехав в Европу через Нью-Йорк, якобы чтобы продавать пищевые продукты, бумагу и носовые платки. Неясно, когда именно он в первый раз прибыл в Британию, но за первые десять дней мая 1915 года он послал пять телеграмм с адреса в Глазго Аугусту Брохнеру, который был «почтовым ящиком» немецкой разведки в норвежской Христиании, где, скорее всего, Зендер и был завербован. Коды были просты. Если в телеграмме было написано «отправлены анчоусы», это означало, что корабль или корабли покинули британскую гавань. «Покупайте немедленно» значило, что один или больше кораблей прибыли.
Был выдан ордер на его арест, но Зендер уплыл из Ньюкасла как раз 28 мая, через три дня после последней перехваченной телеграммы. Он был арестован по его возвращению в Ньюкасл 2 июля. На допросах сразу стало ясно, что рыба, о которой говорилось в его телеграммах, в это время года не ловится, потому эти заказы могли быть только фальшивыми. Суд над ним откладывался по просьбе посольства Перу и состоялся только 20 марта 1916 года. Он был расстрелян 7 апреля, продемонстрировав перед казнью, как описывали «большое присутствие духа».
Таким образом, несмотря на то, что немцы продолжали расстреливать шпионов до конца войны, а французы делали это даже после ее окончания, на то, что Вернон Келл жаловался, мол, отказ от казни женщин за шпионаж является проявлением фальшивой сентиментальности, Зендер был удостоен сомнительной привилегии остаться последним шпионом, расстрелянным в лондонском Тауэре.

[Моргенштерн]

Глава 7. ВЫЖИВШИЕ

«Информация, которую я писал, не стоит того, чтобы за нее вешать. Она вообще ничего не стоит, можете сами убедиться. Только дайте мне шанс сражаться, пошлите меня на фронт».
(Кеннет Рисбах)

По многим причинам, включая везучесть и неумелое управление, а также помилование, некоторые немецкие шпионы, пойманные в Британии во время Первой мировой войны, избежали расстрела. Неудачный расчет времени со стороны англичан спас одного из ранних немецких шпионов, Фредерика Парика Данбара, который был арестован потому что, когда в 1914 году его обнаружили на севере Шотландии, власти вмешались слишком рано. Данбар, американец по происхождению, служил в военно-морском флоте Германии больше двадцати лет. По его собственным показаниям, он подал в отставку и приехал в Британию, чтобы увидеть своего шестнадцатилетнего сына, учившегося в Шотландии. Тем не менее, его паспорт был выдан на фамилию Уильяма Калдена. К его счастью, поймали его еще до того, как он смог собрать и передать какую-либо информацию, потому в результате его только интернировали, а не похоронен.
Добровольцев не всегда подвергали строгим проверкам. Немец, выдававший себя за шотландца и называвший себя Джоном Маклинксом, вывернулся почти невредимым. Он утверждал, что одновременно был и артистом мюзик-холла и журналистом, и в начале 1915 года предложил Валентайну Уильямсу из военного министерства отправить себя в Германии как корреспондента «Дэйли Мэйл», а оттуда выехать в Киль и попробовать разузнать что-то о немецком Флоте Открытого моря. По его словам он умел говорить на нескольких немецких диалектах. Уильямс заколебался, но когда Маклинкс заверил его, что намеревается сделать это полностью под свою ответственность и на свой страх и риск, то дал ему 25 фунтов, вероятно, надеясь никогда больше о нем не слышать. Потом Уильямс получил от Маклинкса два письма. В первом он говорил, что очутился в Германии, потому что уснул в поезде, ехавшем через Голландию. Властям там он сообщил, что он официант, пытающийся присоединиться к своему полку. Во втором письме было написано, что он добрался до Киля. Уильямс полагал, что Маклинкса впоследствии интернировали в лагере в Рулебене, пригороде Берлина.
Но история на этом не закончилась. После войны Генри Беланд больше написал о Маклинксе и о вреде, который тот нанес в Рулебене. Маклинкс уже был в лагере, когда Беланд попал туда в июне 1915 года, и утверждал, что он был до войны корреспондентом газеты «Таймс» в Вене.
«Первоначально, как рассказывали, Маклинкс был лояльным британским подданным. Он сдружился с британскими военнопленными, которые в свою очередь навещали его в его камере. У него были большой талант и интеллект».
Там же в Рулебене в то время находился молодой человек, по фамилии Расселл, которого арестовали в Брюсселе. Они двое стали близкими друзьями. Однажды Расселла увезли. В тот же день один из офицеров комендатуры, капитан Вольфе, посетил тюрьму, и стало известно, что в это время он беседовал с Маклинксом, которого теперь подвергли остракизму.
Позже Маклинкс признался другому интернированному британцу, Киркпатрику, что он действительно выдал Рассела как шпиона на службе британского правительства в Бельгии. Маклинкс, очевидно, был австрийским офицером, что следовало из его владения австрийским диалектом немецкого языка. Его перевели и, вероятно, оставшуюся часть войны он провел тайно, под другим именем, в других тюрьмах.
После всплеска гневного возмущения, вызванного казнью в Бельгии в октябре 1915 года английской медсестры Эдит Кэвелл, несмотря на жалобы Вернона Келла о неуместной сентиментальности, британские власти решили не казнить женщин за шпионаж. Это было частично попыткой выиграть пропагандистскую войну и получить сочувствие со стороны нейтральных стран. От принятия этого решения немедленно выиграла Ева де Бурнонвиль. Арестованная 5 ноября 1915 года после прибытия в Ньюкасл 29 сентября, де Бурнонвиль, шведка, сразу призналась, что получала плату от немцев.
Ее отец был натурализованным шведом, и она, родившись в Дании в 1875 года, в возрасте семи лет уехала в Стокгольм, где выучила шесть языков. Из французских источников следовало, что она по очереди работала гувернанткой, актрисой и секретарем прежде, чем ее завербовали, решение, которое, в основном, связывали с ее привычкой жмить не по средствам. Когда она влезла в долги, то начала работать на человека по имени Шмидт.
Попав в Англию, она потратила много времени, расспрашивая людей о мерах противовоздушной обороны, о том, сколько зенитных пушек в Лондоне и т.д. Она остановилась в частном отеле в Блумсбери, где, как известно, останавливались получившие отпуск молодые офицеры, и пыталась завести дружбу как можно с большим их количеством. Ее снабдили секретными чернилами, и ее письма были перехвачены еще на первой неделе октября. За свое недолгое пребывание на свободе она упорно трудилась. Она уже сообщила подробности о зенитных установках и о воздушном налете на Кройдон, и попыталась получить работу в почтовой цензуре.
Когда ее арестовали, она рассказала Бэзилу Томсону, что ей платили 30 фунтов в месяц и обещали более крупные суммы, если она предоставит ценную информацию. Но она заявляла, что не любит немцев и согласна с большим удовольствием работать на британцев — и хочет стать двойным агентом. Она была приговорена к смерти 19 января 1916 года в центральном уголовном суде «Олд-Бэйли», и в следующем феврале ее апелляцию отклонили. Наказание было позже смягчено до пожизненного заключения, и она оказалась в женской тюрьме в Эйлсбери.
Тяжелые условия там ей не понравились. 5 апреля 1916 года она сообщила начальнику тюрьмы, что она может дать ценную информацию. Намерением ее было скорее навредить Шмидту, чем помочь Англии. Она также хотела улучшить условия пребывания в заключении. Со своей стороны она предложила раскрыть секретный код Шмидта и имя его «самого умного агента», который часто совершал поездки в Англию, но хотела при этом получить обещание, что этого агента не арестуют. Ей ответили, что торг здесь неуместен, но если ее информация будет полезна, ее передадут властям. Она раскрыла шифр, но не сообщила имя агента.
Самым невероятным потенциальным шпионом можно было бы назвать Мэй Хиггс, молоденькую британскую девушку, написавшую своей матери письмо для передачи его в немецкое разведывательное бюро в Голландии в 1915 году, с предложением своих услуг Германии. Ее письмо было перехвачено, но посчитали, что ввиду ее возраста и, скажем так, «смешанного происхождения», нецелесообразно подвергать ее судебному преследованию. Сначала ее поместили под опеку родственников, но она убежала в Европу. По ее возвращению Мэй послали в женский монастырь до конца войны.
Луизу Херберт, немку по происхождению, жену английского священника, получила очень мягкое наказание, когда она была признана виновной в попытке получить информацию о заводах по производству боеприпасов. Когда ее письма в Швейцарию были перехвачены, и она подверглась допросу, Луиза утверждала, что хотела шпионить для Германии, но не сумела это сделать. Как пропагандистское мероприятие подход судьи к этому делу принес явную пользу. Когда Херберт получила тюремный срок всего шесть месяцев в октябре 1915 года, американская газета «Нью-Йорк Таймс» прокомментировала это решение в очень благоприятном духе, отметив, что дело Херберт было «намного серьезнее проступка мисс Кэвелл».
Мари Эдвидж де Попович, предположительно сербка, была арестована на Мальте и отправлена в Англию для допроса в 1916 году после перехвата ряда отправленных ею в Швейцарию телеграмм. Ее подозревали в наблюдении за судами, проходящими через Мальту, и передаче сведений о них, что приводило к потоплению их подлодками противника. После того, как она попыталась обольстить капитана судна во время поездки в Англию, она, похоже, сошла с ума. Ее посадили в Эйлсбери, где она успокоилась лишь после того, как ей разрешили держать в камере двух канареек, привезенных ею с Мальты. В конечном счете, ее отправили в психиатрическую лечебницу.
В сентябре 1918 года 64-летняя Марта Эрл получила один год тюрьмы по Закону о защите королевства за то, что она в письме своей сестре в Германии использовала то, что она назвала семейным шифром. Немка родом, она переехала в Великобританию в 1908 году, когда вышла замуж за английского директора школы. В ее письме не было информации, имевшей военное значение.
Британские суды склонялись к тому, чтобы суды над шпионами не были просто показательными процессами; они предоставляли отсрочки для защиты, и услуги лучших поверенных и адвокатов были доступны для обвиняемых. Заранее предрешенных результатов процесса не было. В январе 1916 года датчанин по происхождению Йохан Кристиан Зале Лассен, комиссионер по торговле вином и виски, был оправдан в Гилдхолле. Доказательств против него было слишком мало. Он, конечно, был знаком с немцами, но против него не было больше ничего, и он был репатриирован.
Правительство стремилось не расстраивать своих союзников казнями тех их подданных, которые шпионили для Германии. Когда Дж. Б. Стерндэйл Беннетт приступил к обязанностям надзирателя в лондонском Тауэре, там находились приговоренные к смертной казни голландец и швед. Но дела их каким-то образом уладили, и Беннетт вспоминал, что, когда голландцу отложили исполнение приговора, ему сообщил об этом однажды вечером нейтральный дипломат в шубе с каракулевым воротником, вечернем костюме и в цилиндре.
Шпионом, о котором идет речь, был Леопольд Вийра, усатый и косой на один глаз. На самом деле он был довольно похож на 7-го лорда Лукана и работал акробатом в мюзик-холлах. Он сначала приехал в Англию до войны, с труппой лилипутов «Midgets», в которой играли знаменитые бразильцы Гондин. Труппа выступала в казармах и на военно-морских базах, например в Олдершоте, Солсбери и Портсмуте, вместо куда более прибыльных больших городов. Потому возникли подозрения, что Вийра был шпионом. Одну из лилипуток, Маленькую Мэри, подозревали в кражах военных документов для него.
После этого он управлял кино «Бижу» на Финчли-Роуд в Хэмпстеде, под именем Лео Пикарда, и жил с госпожой Энни Флетчер в Актон-Вэйл, откуда руководил киноагентством «Pickard's Film Agency». Он возвратился в Голландию и затем, 6 мая 1916 года, опять приехал в Англию, якобы для покупки фильмов. Миссия Вийры была обречена на провал с самого начала, потому что МИ5 была заранее хорошо проинформирована о его маршруте и планах. Его заметили бродившим вокруг железнодорожных станций в Лондоне, где он пытался разговорить возвращавшихся с фронта солдат. Его письма Софи Блом в Амстердаме — она была невесткой Филипа Дихе, который ранее пересылал деньги шпиону Фрэнку Грейте — были перехвачены, и при обыске номера Вийры на каминной доске были найдены аммиак и впитывающая вата (важные компоненты при использования невидимых чернил). Письма содержали слова Ширнесс, Плимут, Ньюкасл и Глазго. Вийра также использовал шариковую ручку, очень любимую шпионами, из-за того, что не оставляла оттиска на бумаге. Энни Флетчер делала Вийра все, что могла, объясняя, что это она купила шерсть, чтобы попытаться избавиться от избыточных волос между его бровями. Неизвестно, защищала ли она бы его так горячо, если бы знала о существовании другой госпожи Вийра в Голландии по имени Жозефина Йенсен. На допросе Вийра признался, что был немецким шпионом, и после войны его имя действительно было найдено в отчетах разведки немецкого Адмиралтейства. Его приговорили к смерти, но отложили исполнение приговора, а потом сменили его на пожизненное заключение 11 ноября 1916 года.
Кеннет Густав Трист, американец, отец которого был немцем, но сам он уже не знал немецкого языка и никогда не был в Германии, рассказывал своим друзьям незадолго до войны, что кайзер пригласил его с отцом посетить Германию. Осенью 1914 года он поступил в Принстонский университет, но вскоре оставил учебу и, назвавшись канадским гражданином, завербовался в Королевский флот на корабль «Игл». В марте он добровольно выразил желание обучаться на сигнальщика, и был направлен в Чатем. Его поймали, когда он написал немецкому банкиру барону Бруно фон Шрёдеру письмо с вопросом, как он может убежать в Германию. Были некоторые предположения, что молодой Трист был не совсем в своем уме. Если это так, то можно задуматься о тогдашних критериях приема в университеты Лиги плюща. Британцы решили судить его военным судом, и так началось политическое сражение с его отцом, просившим о помощи госсекретаря США Роберта Лэнсинга и позже президента Теодора Рузвельта, лишь бы предотвратить суд.
К октябрю 1914 года американские газеты, описывая эти события, почти единогласно громко высказывались в защиту Триста. Его отец приехал в Великобританию, чтобы выручить его, настаивая, вероятно, на сомнительных основаниях, на его безумии. Когда они вместе возвратились в Америку в ноябре, решение британцев не судить Триста, там глубоко одобрили. В свою очередь, Рузвельт написал открытое письмо с благодарностью англичанам, сравнивая их благородное поведение с жестокостью, проявленную немцами в деле Эдит Кэвелл.
В другой раз отец повлиял на удачный исход для своего сына в деле журналиста и служащего бразильского консульства в Роттердаме, Жосе де Патросинио, приехавшего в Грейвсенд в сентябре 1917 года с разведывательным поручением. Он еще до начала миссии так боялся, что его поймают, что сознался едва ли не сразу, как только сошел на берег Англии. Чтобы полностью удостовериться, английский агент Тинсли организовал кражу в доме де Патросинио в Амстердаме, чтобы получить подтверждающие улики. Де Патросинио немцы соблазнили огромной суммой в тысячу фунтов и потребовали узнать, где будет следующее наступление во Франции. Его отец, который много способствовал освобождению рабов в Бразилии, был там кем-то вроде национального героя, и казнь его сына могла бы вызвать серьезные политические трудности. В 1919 году де Патросинио был репатриирован.
Некоторым шпионам их арест приносил скорее пользу, а не вред.. Капитан Ганс Бёме (по другим данным – Бём) получил статус офицера и находился под арестом в Брикстонской тюрьме как «военный квартирант», и это обозначение ему, очевидно, было по душе. В 1914 году он был вовлечен в саботаж в Америке, а в следующем году приехал в Ирландию, чтобы провоцировать беспорядки. В марте того же года он был в Шотландии по поручению Вальтера Николаи, но тогда нервы, кажется, подвели его, и он прервал поездку в апреле 1915 года. Однако он вернулся к работе в январе 1917 года, когда и был немедленно арестован после прибытия в Англию из Нью-Йорка под именем Джелкса Лероя Трэшера. Его разоблачили, когда он, рассказав представителям властей, что воспитывался в городке Куитман, штат Джорджия, поклонился в пояс, что, как известно, очень нетипично для американцев. В Нью-Йорке его деятельность была блестящей, в частности он завербовал Уильяма Маккалли, американца шотландского происхождения, который приезжал в Шотландию и пробыл в Англии в течение двух месяцев в 1915 году прежде, чем начать работать в бюро Карла Бой-Эда в Нью-Йорке. Еще Бёме завербовал Энтони Брогэна, который координировал немецкий саботаж в Великобритании и из Мадрида, и из Лиссабона.
Фрэнк Лориц Теодор Грейте родился в Бруклине 5 июля 1885 от отца-голландца и матери-датчанки. Он учился в Берлине и зарабатывал на жизнь продажей нефти, хлопка и шлифовальных станков. Он женился на немке, которая жила в Гамбурге, и у него была любовница-француженка, Сюзанн Дюпон, которая жила в департаменте Мёз. Завербованный как шпион, Грейте приехал в Англию в октябре 1915 года. За ним установили слежку после того, как отметили отправку им писем в одном городке на южном побережье по известному адресу в Швеции. За время пребывания в Англии он получил 400 фунтов, из которых 250 поступили из Голландии. Согласно такому не всегда надежному свидетелю, как детектив Герберт Фитч, когда Грейте арестовывали 25 марта 1916 года в Тилбери, он попытался ударить полицейского. У него в галстуке нашли невидимые чернила. 19 августа 1916 года он получил десять лет каторжных работ и был головной болью для министерства внутренних дел в течение следующих восьми лет.
Шпион Адольфо Герреро изображал из себя испанского журналиста, представлявшего мадридскую газету «Лирбаль». Ему обещали по 50 фунтов за каждое судно, потопленное в результате его донесений. Ему удалось получить паспорт для своей любовницы, Раймонды Амондарайн (известной также как Аврора де Бильбао), но она была арестована по прибытию в Англии. В свою очередь и его самого арестовали на Уитфилд-Стрит, в районе Тоттенхэм-Корт-Роуд. Осужденный на смерть, после просьб из Мадрида ему отложили исполнение приговора и дали десять лет тюрьмы. Аврору же выслали.
Некоторые шпионы просто теряли самообладание. Йозеф Маркс был арестован, когда он сошел на землю в Тилбери 18 июля 1915 с парохода из Роттердама, путешествуя с голландским паспортом. Он с радостью рассказал все, что знал и был вполне доволен присужденными ему пятью годами тюрьмы.
Карлос Кун де ла Эскосура был арестован в январе 1916 года, когда после получения «наводки», офицеры поднялись для проверки на судно «Гелрия», следовавшее из Голландии в Испанию. Он путешествовал по поддельному паспорту и был препровожден в Ремсгейт для допросов. Он назвал себя представителем киностудии и для подкрепления истории показал несколько катушек с короткометражными фильмами о любви. Он утверждал, что пошел в немецкое консульство в Роттердаме, чтобы получить паспорт, и возле консульства встретил человека, продающего готовые паспорта. Не понимая, что свершает преступление, он купил такой паспорт. На самом же деле он уже давно был связан с немецкой разведкой. Его нельзя было судить, так как он не прибыл в Англию по своей воле, потому его отправили в тюрьму в Ридинге, откуда он и убежал 3 ноября 1917 года. Он добрался до Лондона и попросил политического убежища в испанском посольстве. Впрочем, испанцы передали его британским властям, и он был повторно интернирован.
В ноябре 1916 года 28-летний журналист американского происхождения и шпион Джордж Во Бэкон был арестован. Его взяли в Лондоне после того, как были перехвачены его письма в Голландию. При обыске его чемоданов были найдены носки, пропитанные в их верхней части веществом под названием аргирол. Стоило ополоснуть их в воде, и получились бы невидимые чернила. Бэкон всегда утверждал, что «это была фантастическая история, специально выдуманная, чтобы написать удивительный репортаж о шпионаже», и что он просто манипулировал немцами. Аргирол, по его словам, предназначался только для лечения венерической болезни. В январе 1917 года он был приговорен к смерти, но исполнение приговора немедленно отложили, чтобы он мог приплыть в Нью-Йорк и там свидетельствовать на суде против его «кураторов», Альберта А. Зандера и Чарльза Вунненберга, которые платили ему по 25 фунтов в неделю. В марте эта пара получила приговор: по два года тюрьмы и штраф. Бэкон отсидел год в тюрьме в Атланте, а затем попытался завербоваться в американскую армию, но его не взяли из-за плохого зрения.
Шпионом, которому можно было, пожалуй, хоть немного посочувствовать, был бельгийский огранщик алмазов Леон Франсис ван дер Гротен. Когда вспыхнула война, он переехал из Бельгии в город Бреда в Голландии, откуда помогал побегам французов и бельгийцев из оккупированных немцами районов. Он также снабжал информацией Ричарда Тинсли. Самая большая ошибка ван дер Гротена состояла в том, что он помог человеку по имени Тёйниссен, который помогал французской разведке и у кого была любовная интрижка с женой Гротена. В начале 1917 года Тёйниссен сообщил Тинсли, что Гротен намеревается предать разведку союзников. Тинсли немедленно нанял Гротена и, точно так же быстро, Тёйниссен убедил друга выдать себя за немецкого агента, чтобы завербовать Гротена для разведывательной миссии в Англии. В июне 1917 года Тёйниссен и Гротен вместе отправились в Халл, где Гротен был немедленно арестован — в то время как Тёйниссен вернулся в Голландию и в постель супруги Гротена. Ван дер Гротена приговорили к смерти, но после настоятельных просьб бельгийского правительства приговор был смягчен.
Много политиканства было вокруг судьбы Альфреда Хагна, норвежца, арестованного 27 мая 1917 года. Он был, судя по мемуарам Бэзила Томсона, «одним из тех молодых людей, которые пишут романы, рисуют футуристические картины, сочиняют поэму и прозу для журналов, но им так и не удается куда-нибудь пробиться». Томсон был, наверное, излишне суров к нему. Хагну было уже 34 года, он увился в Соединенных Штатах, самоотверженно ухаживал за своей больной матерью, опубликовал роман под названием «Skindirer», и как художника его тоже оценивали достаточно высоко.
Он приехал в Англию 9 октября 1916 года в роли корреспондента норвежской газеты «Дагбладет». Потом он вернулся в Норвегию и снова приплыл в Англию 13 апреля 1917 года, сойдя на берег в Хале. Его целью было приехать в Париж, хотя он и подписал заявление, что не будет пытаться покинуть Англию до конца войны. Теперь он представлял еще и газету «Бергенс Тиденде». Хагн снял комнату на Тэйвисток-Сквейр в Блумсбери, и профессор-итальянец, проживавший в том же доме, донес на него. Было перехвачено его письмо Юлии Хагн, следов тайнописи в нем не обнаружили, зато на бумаге был след от ваты. (Немцы учили своих агентов промакивать бумагу ватой и раствором аммиака.) Второе его письмо от 15 мая тоже перехватили, и на этот раз невидимые чернила были обнаружены. Информация касалась исключительно настроений и боевого духа англичан. Комнату Хагна обыскали, и в бутылочке с наклейкой «Жидкость для полоскания горла» оказались чернила для тайнописи.
Сразу после смертного приговора 27 октября 1917 года Хагн написал просьбу о помиловании, которую поддержало и посольство Норвегии в Лондоне. С точки зрения британских властей в целях пропаганды было выгодно смягчить наказание до пожизненного заключения, что и произошло. После двух лет в Мэйдстоунской тюрьме он начал голодать, считая, что «такой жалкий негодяй, как он, не имеет права жить на земле». По состоянию здоровья его репатриировали 13 сентября 1919 года.
Хорст фон дер Гольц, авантюрист, фантазер и сифилитик, приехал в Англию из Голландии 3 ноября 1915 года. Он сошел на берег в Харидже, прошел опрос и получил разрешение проследовать до Лондона. К нему тут же прикрепили «хвоста» в виде сержанта Гарольда Браста, описавшего в своих мемуарах, как он следил за ним всю дорогу от вокзала на Ливерпуль-Стрит до городка на восточном побережье Англии, и потом, до дюн, где Гольц вдруг совершенно неожиданно и бесследно исчез. На следующее утро Гольц вернулся в свой отель, а 13 ноября сам явился с повинной в министерство иностранных дел. Позже он утверждал, что за предшествующую ночь он съел два фунта компрометирующих его документов, из-за которых, будь они найдены, его вполне могли бы повесить. На допросе у Томсона Гольц сказал, что в Голландии его видел Эрнест Мэксс и что он может предоставить точное время налетов «Цеппелинов» так же как назвать источники поставок «Эмдена» и «Лейпцига». Он передал ключи к банковскому сейфу и был обвинен, первоначально в шпионаже, и также в менее серьезном преступлении: в том, что не зарегистрировался как иностранец из вражеской страны. Сам Гольц считал себя не шпионом, а секретным дипломатическим представителем:
«человеком, кто направляет шпионов, кто изучает их донесения, кто соединяет различные части информации и кто, когда у него есть полная картина, лично докладывает о ситуации самой высокой власти или доводит этот особый план до желаемого результата».
Тогда было решено, чтобы доказательств для судебного процесса по обвинению в шпионаже недостаточно, а Гольц очень хорошо продумал свою защиту от обвинения в отказе от регистрации. Он родился в Сан-Франциско и, после смерти отца уехал в Германию в возрасте 12 лет; оттуда он выехал спустя пять лет и стал мексиканским гражданином, чтобы пойти служить в мексиканскую армию. Как мексиканский офицер в отпуске он не обязан был регистрироваться. Мексиканские власти написали министерству внутренних дел, что «нет малейших следов, которые могли бы подтвердить заявление». На самом деле были найдены бумаги, доказывающие, что Гольц был майором в армии Панчо Виллы с отпускным удостоверением, подписанным Мадеро. Судья принял решение, что Гольц все-таки обязан был зарегистрироваться, и приговорил его к шести месяцам каторжных работ в тюрьме Пентонвилла. По окончанию срока он должен был быть выслан. Фактически же он остался в тюрьмах Брикстона и Ридинга еще на пятнадцать месяцев.
Но приключения Гольца на этом не закончились. Он написал «Моргуну» Холлу письмо, где сообщал, что может предложить ему ценную информацию. Холл ответил, что, прежде, чем он приедет в Брикстон, Гольц должен предоставить, по крайней мере, схему того, что он хотел бы предложить. Тогда доктор по имени Роберт Эмерсон написал из Мексики, что Гольц был «профессиональным шпионом», который утверждал, что являлся родственником своего однофамильца – фельдмаршала фон дер Гольца. Его особой приметой был шрам в левом паху, оставшийся после того, как доктор лечил его от бубонов. Если Гольца депортировать, то «самый опасный, хорошо обученный немецкий шпион убежит».
Информация, которую мог бы сообщить Гольц, касалась его соучастия в заговоре во главе с Францем фон Папеном, с целью подрыва Велландского канала в Америке. Когда в Фалмуте были изъяты бумаги фон Папена, в них нашлись платежи Гольцу, под псевдонимом Бриджмен Тэйлор. В конце месяца, в обмен на отказ от его судебного преследования, Гольц дал под присягой ряд свидетельств об его роли и роли других людей в попытке взрыва Велландского канала и в других заговорах. В апреле 1916 года Гольца послали в Америку, с Гарольдом Брастом в качестве сопровождающего, чтобы он там мог свидетельствовать против его cо-заговорщиков.
Путешествие не увенчалось успехом. По замыслу Гольц должен был выдать себя за хлопкового брокера из Манчестера, а Браст – за его секретаря, но тайны трудно сохранить на борту лайнера, и, к сожалению, не было никаких условий для того, чтобы содержать Гольца отдельно от других пассажиров. Хуже того, по несчастливой случайности он встретил журналиста из «Нью-Йорк Уорлд» и прямо на корабле дал ему интервью со своей версией его жизни, включая шпионаж для русских в начале карьеры, любовные приключения на Ривьере и то, как он обманул британского министра внутренних дел. Позже Браст утверждал, что однажды спросил его, как он исчез с восточного побережья Англии. Гольц сказал ему, что его подобрала подлодка и высадила в Кенте.
Британские подданные, признанные виновными в шпионаже как правило, получали длительные тюремные сроки. Среди них были Кеннет Рисбаха, сын натурализованного британского подданного, известный также как Курт Эрло де Рисбах и Шарль Куртне, родившийся в сеттльменте в Сингапуре у матери-француженки. В 1935 году он рассказал репортеру «Дэйли Экспресс», что отец его был швейцарцем, а он сам получил образование в Харроу и в Коммерческом лицее в Париже. Рисбах, жонглер мюзик-холла, утверждал, что он выступал в Германии, когда началась война, и его то ли бросила, то ли выдала его партнерша. По его словам, его интернировали 4 августа. Потом он был освобожден при условии, что трижды в день он должен был отмечаться в полицейском участке. Повторно его арестовали 6 ноября 1914 года и отправили в лагерь в Рулебене, где и завербовали как шпиона. Он прибыл в Англию 27 июня 1917 года и посылал сообщения Аугусту Брохнеру в Христианию, которому докладывал и уже упоминавшийся в книге Людовико Зендер. Сообщения он писал невидимыми чернилами между линеек на нотах песен «На пути к городу Дублину» и «Лестница Любви».
Часть предоставленной информации была относительно безвредна и касалась морального состояния и обещаний на будущее:
«Я скоро стану одним из переводчиков в военном министерстве в Лондоне, и я пообещал моему брату немного денег, и он расскажет мне все новости о флоте, таким образом, я буду ждать ваших приказов и ничего не смогу сделать без денег».
Но оставшаяся информация содержала данные о месторасположении завода по производству боеприпасов в Ричмонде. За Рисбахом проследили до Стоквелл-Роуд, в Брикстоне, где он жил со своей невестой Эной Грэхем, велосипедисткой-эквилибристкой мюзик-холла. Он только что получил работу с жалованием 5 фунтов в неделю, танцуя в варьете «Принсес-Театр» в Глазго.
По его рассказу он никогда не намеревался всерьез шпионить для немцев и хранил тюбик секретных чернил просто как сувенир. Во время допроса он согласился, что получил 130 фунтов от немецкого разведчика, но, утверждал, что он просто манипулировал своим «куратором». Он сказал производящему арест полицейскому: «Информация, которую я писал, не стоит того, чтобы за нее вешать. Она вообще ничего не стоит, можете сами убедиться. Только дайте мне шанс сражаться, пошлите меня на фронт».
Он едва не вышел сухим из воды. Первый раз присяжные на его процессе не смогли прийти к соглашению, но при пересмотре дела в октябре 1915 года с участием судей господина Дарлинга и склонного к вынесению смертных переговоров господина Эйвори, вторая коллегия причастных признала его виновным. Когда Рисбаха спросили, желает ли он сказать что-либо до вынесения приговора, он ответил, что он умер бы «с пением «Боже, храни короля»». Впрочем, в конце концов, ему не пришлось это осуществить. Эйвори сказал, что применить смертную казнь в данном случае было бы возможно, но так как не было никаких доказательств, опровергавших его историю о том, что он был интернирован, он будет приговорен к пожизненному заключению. Во время пребывания в тюрьме Рисбах добровольно выразил желание работать на британскую Секретную службу, но это предложение было отклонено. С его брата, старшего кочегара на флоте, любые подозрения в причастности к этому делу были сняты.
14 августа 1914 года Роберт Блэквуд, владелец пансиона, был арестован в Ливерпуле. Невероятно, но еще раньше в этом же году он написал немецкому посольству письмо с вопросом, нуждаются ли они в его услугах, и получил известие от Лео Сириуса в Берлине, задавшего ему несколько простых вопросов об укреплениях в устье реки Мерси. Блэквуд ответил правильно, при помощи «Альманаха Абеля Хейвуда», который можно было свободно купить в городе, назвав Сириусу количество пушек в форте Нью-Брайтон. За это его вознаградили двумя почтовыми переводами по одному фунту. Потом он получил ряд более серьезных вопросов и потерпел неудачу с ответами. Сириус сам уже знал ответы на первые вопросы и просто проверял Блэквуда. Он хотел получить куда больше подробностей, но, прежде, чем Блэквуд смог ответить, в его дверь постучали полицейские.
В 1915 году сэр Джозеф Джонас, бывший лорд-мэр Шеффилда, немец по происхождению, и владелец одного из крупнейших заводов по производству литой тигельной стали, написал в газеты:
«Я делаю все, что в моих силах, чтобы помочь осуществиться блистательному триумфу британской армии и тем самым покончить с милитаристской системой в Германии, против которой я последовательно выступал еще со времен моей самой ранней молодости».
Джонас приехал в Шеффилд в возрасте 21 года. Он отказался от немецкого подданства в 1872 году и был натурализован три года спустя. Он был первым немецким консулом в городе.
В 1918 года он и его клерк Чарльз Вернон, который сменил свое прежнее имя Карл Аугуст Хан, предстали перед судом в «Олд-Бэйли» по обвинению в заговоре с целью получения и передачи информации, полезной для противника, начиная с 1913 года. Он получил информацию о производстве винтовок «Виккерс» для британского правительства и передал ее одному из своих крупнейших клиентов, которые также хотели знать о британских самолетах и новой рулевой системе для британских военных кораблей.
Защита Джонаса состояла в том, что он просто делал одолжение хорошему клиенту. Была история, однако, что Джонас заключил в своем клубе пари, что «мы будем в Париже через три недели», хотя его сторонники утверждали, что он отказался от ставки. Оправданный по обвинению в уголовном преступлении, Джонас был признан виновным в менее серьезном преступлении и 16 июля приговорен к штрафу на сумму 2000 фунтов, Вернона оштрафовали на тысячу фунтов. Две недели спустя Джонас был лишен его рыцарского титула, но его опала не помешала лорд-мэру Шеффилда и Мастеру-ножовщику, посетить его похороны, когда он умер 24 августа 1921 года.
Человеком, продержавшимся до 1916 года, был Альберт Брайт, торговец железом из Роттерхэма. В апреле того года он был приговорен к пожизненным каторжным работам. Он, как полагали, получал информацию от Бена Брукса, рабочего завода по производству боеприпасов фирмы «Виккерс», начиная с 1905 года. Когда Брукс умер, Брайт попытался завербовать его сына Гарри прямо на похоронах старика и попросил получить для него информацию о бронеплитах, пушках и лиддитовых снарядах. Брайт сказал, что заплатит 100 фунтов за информацию, но Брукс-младший разболтал об этом некоторым из своих коллег, которые посоветовали ему сообщить своему начальству. Однако не удалось найти доказательство того, что Брайт на самом деле передавал информацию, и этот факт, вероятно, спас его от виселицы.
Одним из куда более любопытных шпионов был Игнатиус Тимоти Требич Линкольн. Венгерский еврей по происхождению, он перешел в англиканство и стал викарием в Эпплдоре, Кент, прежде, чем переквалифицироваться на журналиста. Он был избран в парламент от либеральной партии от Дарлингтона в 1910 года, но потерял это место в 1914 году и получил тогда пост цензора по проверке венгерской и румынской корреспонденции. Через совсем небольшой промежуток времени его попросили уйти в отставку и, еще хуже, покинуть также и Национальный Либеральный Клуб. Кажется, это оскорбление так переменило его, что он предложил свои услуги как двойной агент. Когда это было отклонено, он поехал в Роттердам и договорился с немецким консулом, генералом Гнайстом, передавать дезинформацию британским властям. По его возвращению он был арестован и вскоре выслан в Америку. В 1916 году он был арестован в Нью-Йорке за более раннее подделывание подписи филантропа-квакера, Сибома Роунтри, на сумму 700 фунтов. Когда Линкольн вернулся в Англию, его осудили на три года каторжных работ.
Последним из шпионов Первой мировой войны, которых судили в центральном уголовном суде «Ольд-Бэйли», была Луиза Матильда Смит, дело которой слушалось 4 марта 1918 года. Она родилась в 1867 году в немецком Хайдесдорфе, один ее брат был штабным офицером в немецкой армии, а другой офицером-подводником. В феврале 1913 года она вышла замуж за Джона Генри Смита, химика, который жил в Цюрихе в течение 20 лет. Они прибыли в Англию в 1915 года и жили в Манчестере, пока Джон Смит не умер в 1917 году.
В апреле того года цензор в Кейптауне обнаружил в пакете с чаем, посланном госпожой Смит, вырезки из прогерманских швейцарских газет, распространение которых было запрещено в Южной Африке. Это произошло еще раз в том месяце и позже в августе, после чего власти приняли меры. Было перехвачено письмо матери Смит в Германию, посланное на адрес до востребования в Швейцарии. За ним последовали еще два письма, с зашифрованной информацией о действиях «Цеппелинов» и подводных лодках:
«В воскресенье я вышла, чтобы посмотреть на место где устраиваются на ночь большие птицы. Там действительно было полно птиц, и некоторые из них были очень большими. Говорят, что они скоро смогут летать на большие расстояния. Мне кажется, что большие орлы, пролетающие над нами, пугают этих птиц, разве что они только раздражают их».
Ее объяснение на допросах, что письма были к ее дяде, увлеченному орнитологу, не было принято на веру. Но не нашлось и никаких доказательств, что Смит была агентом, лишь, что она была прогермански настроенной. Несомненно, ее попытки были дилетантскими. Судья господин Эйвори, указывая, что применение смертной казни было возможным за преступления такого рода, приговорил ее к каторжным работам на десять лет. Ее дочь была оштрафована на 50 фунтов и рекомендована к депортации.
Но сколько точно шпионов было поймано? Черчилль указал их число как 30, Джеймс Эдмондс как 43. Отчеты военного министерства предполагают, что 28 предстали перед военным трибуналом в Англии, и двое из них были оправданы. Кроме того, 40 предстали перед военным судом за границей и десять перед общим военным трибуналом за границей. Из признанных виновными, девять были казнены, и смертный приговор еще шести был смягчен. У других осужденных наказания колебались от заключения на 28 дней до пожизненных каторжных работ.
Эти мужчины и женщины были верхушкой айсберга. Большинство шпионов никогда не были пойманы. Во время Первой мировой войны «Адмиралштаб» (главный морской штаб германского флота), послал по крайней мере 120 агентов в Великобританию, некоторых из них – по несколько раз. Наибольшее число из них, безусловно, были немцами. Было также 19 голландцев и 14 американцев немецкого происхождения. Пять из агентов немецкой военно-морской разведки были женщинами.
Пауль Дэлен успешно провел пять миссий и был позже награжден Железным крестом. Он провел войну, беспрепятственно ведя наблюдение за Ливерпулем, Кардиффом и Глазго так же как за Плимутом и Фалмутом. Пауль Бродтман, управляющий директор шинной фирмы «Континенталь», который значился еще в большей мере поддельном списке Эдмондса в 1909 года, продержался до конца войны, пробиваясь назад и вперед через всю Европу.
Другой из долго продержавшихся шпионов, оставшихся не пойманными, была Мария де Стызинска Бретт-Перринг, вдова британского офицера, совершившего самоубийство при сомнительных обстоятельствах в Монте-Карло. Завербованная, вероятно, Деспиной Псюха (она же Шторх, она же Давидович), на протяжении всех этих лет она шпионила, по крайней мере, для шести стран. Во время войны она утверждала, что работала медсестрой во Франции и, поскольку она, конечно, была любовницей немецкого офицера в Берне, то попала под сильное подозрение, когда она добровольно изъявила желание работать на Великобританию. Ей разрешили поехать в Понтарлье во Франции, при этом французские власти были строго предупреждены, что ей нельзя позволить уехать в Швейцарию.
Возможно, самым важным из тех, кому удалось остаться неразоблаченным, был Жюль Кроуфорд Зильбер, который работал на британцев в Южной Африке, но позднее приехал в Англию в качестве уже немецкого агента, и проработал там в управлении почтовой цензуры в течение всей войны, не вызвав к себе никаких подозрений. Ближе к концу войны Зильбер из-за сочетания ограничений на выезд на континент и своего плохого здоровья — он чувствовал себя слишком слабым, чтобы уплыть на судне, которое могло бы вывезти его из Англии — Зильбер оставался в Англии до 1925 года, поработав некоторое время на одну кинокомпанию. К тому времени британским гражданам разрешили без паспорта выезжать в Остенде на выходные, и на пятидесятнице в этом году он убежал в Голландию, проскочив под колючей проволокой на бельгийско-голландской границе.
Среди руководителей агентурных сетей, разведчиков-«кураторов» все еще могли, впрочем, действовать джентльменские соглашения. Некоторым шпионам разрешали прийти и уйти с «пропуском», если так можно было бы выразиться. Камминг, со своей стороны, все еще полагал, что ведение разведки возможно на цивилизованной основе. Когда ему сообщили, что полковник фон Остертаг, бывший военный атташе в немецком посольстве, а теперь руководитель немецкого шпионажа в Англии со штаб-квартирой в Гааге, был замечен в Лондоне на Бонд-Стрит, он ответил:
«Это вполне возможно. Мать полковника - англичанка. Она живет в Кью. Я слышал эту историю и послал ему сообщение, что ему не потребуется делать что-то украдкой, скрываясь от меня. Я сказал ему, что если он хочет просто приехать неофициально, чтобы навестить свою мать, а не шпионить, это вполне можно организовать».
Позже, когда Камминг услышал, что фон Остертаг умер в Голландии, он, как говорят, заметил: «Да, но что он при этом имеет в виду?»

[Моргенштерн]

Глава 8. КОМНАТА 40 И ТЕЛЕГРАММА ЦИММЕРМАНА
«Я не думаю, что Вильсон вступит в войну, если только Германия буквально пинками не принудит его к этому».
(Посол США в Великобритании Уолтер Х. Пейдж, 12 февраля 1917 года)

В первую ночью войны британское судно «Телекония» пришло в Эмден, близко к месту, где голландское побережье граничит с немецким. Используя абордажные крюки, команда разорвала немецкие коммуникационные кабели, которые пролегали на морском дне, проходя под Ла-Маншем и дальше через моря: один в Брест, другой в Виго, третий в Тенерифе, и два в Нью-Йорк. Кабели подняли на поверхность, перерезали и снова бросили в воду. После этого остался кабель принадлежащей британцам Восточной телеграфной компании («Eastern Telegraph») в Средиземном море, который не представлял проблемы, и еще один кабеля, к которому у немцев был доступ. Он проходил между Западной Африкой и Бразилией и преимущественно принадлежал Америке. После ряда сложных переговоров, которые исключали Америку, и эти кабели перешли под контроль «Eastern Telegraph». Германия теперь должна была полагаться только на свою радиостанцию в Науэне близ Берлина.
Значение коммуникаций быстро стало очевидным для всех, когда в первые недели войны произошла одна из величайших ошибок в истории шифровального дела и криптоанализа. В августе 1914 года русская армия развертывалась, намереваясь заманить все немецкие войска в ловушку в двойном охвате под Танненбергом в Восточной Пруссии и затем наступать дальше в Берлин. К сожалению, приказ, который немцы нашли у убитого 20 августа русского офицера, ясно разъяснял планы русских. Русский генерал Александр Васильевич Самсонов позволил послать некоторые сообщения в незашифрованном виде. Сообщения эти были перехвачены, и в результате 31 августа русская Вторая армия была разбита. До 30 тысяч солдат и офицеров погибли и еще 90 тысяч попали в плен - самое тяжелое поражение русских, начиная с Бородина в июне 1812 года. Самсонов впоследствии застрелился.
В течение первого месяца Первой мировой войны вскрытие кодов у британской военно-морской разведки, если оно вообще осуществлялось, было абсолютно дилетантским. После того, как заграничные кабели Германии были перерезаны, ее службы вынуждены были ежедневно использовать либо радиосвязь либо или иностранные кабели, но и в том, и в другом случае, их сообщения могли быть перехвачены. Закодированные сообщения доставили в Адмиралтейство, однако у директора Управления разведки военно-морского штаба сэра Генри Оливера (известного по прозвищу «Дамми», что могло означать как «Кукла», так и «Тупица») не было в штате никого, кто мог бы вскрыть код, уже не говоря о том, чтобы перевести сообщения.
Но по воле случая Оливер принял на работу Альфреда Юинга, начальника Управления военно-морского образования, побеседовав с ним однажды в середине августа во время обеда в Клубе Объединенных служб. Идея, что Юинг — одно время профессор прикладной механики в Кембриджском университете, со знанием радиотелеграфии и с интересом к кодам и шифрам — мог бы оказаться полезным человеком, очевидно, пришла в голову Оливеру, пока он через Сент-Джеймсский парк шел к своему клубу.
Среди старых друзей-бывших однокурсников информация распространилась быстро. Юинг получил известие от своего друга - адвоката и радиолюбителя, что он и другой его приятель могли слушать немецкие радиосигналы из Науэна. В конечном счете в Великобритании были созданы 14 постов радиоперехвата — первый был в Ханстэнтоне, плюс еще три на Мальте, и в Отранто и Анконе в Италии. Юинг столкнулся с некоторыми проблемами, вызванными скорее тупостью и негибкостью: в начале войны ему дали абсолютно поддельную шифровальную книгу, чтобы он с ней работал. Принятые им на работу новички тоже не особо помогали. И при этом его начальные новички не помогали многому. Э. Дж. Элистер, преподаватель немецкого языка в Адмиралтействе, приехал вместе с тремя другими своими коллегами во время летних каникул. Они, возможно, хорошо знали немецкий язык, но они ничего не знали о криптоанализе. Но, к началу 1915 года Юингу удалось принять на работу людей из Королевского колледжа в Кембридже, включая Альфреда Нокса, по прозвищу «Желтый нарцисс», брата монсеньора Рональда Нокса, которого считали самым блестящим членом их команды. Среди других кембриджцев был преподобный Уильям Монморенси, переводчик старинных немецких богословских трудов. Позже были приняты на работу и люди не из ученой среды, например, издатель Найджел де Грей из издательства «Хейнеман»,.
Так постепенно, по крайней мере, на какое-то время был собран вместе отдел криптологии. Военное министерство создало свой собственный дешифровальный отдел элемент под началом бригадира Ф. Дж. Андерсона, у которого был элементарный опыт разведки средствами связи, полученный им еще во время Англо-бурской войны. Юинг, чтобы установить контакт с этим отделом, откомандировал туда Элистера Деннистона, которому во Второй мировой войне довелось стать руководителем Блечли-Парка. Но никакого прогресса не было до 1 октября, когда французские крипотоаналитики взломали главный немецкий военный шифр и великодушно вручили его британцам. Прогресс этот, впрочем, продлился всего две недели, сопровождаясь ужесточением конкуренции между отделом Андерсона и отделом Юинга: им, по-видимому, было легче бороться с друг другом чем с невидимым врагом. К середине октября любое сотрудничество прекратилось, вероятно, после того, как Уинстон Черчилль из Адмиралтейства сообщил лорду Китченеру из военного министерства о перехвате военных сообщений немцев еще до того, как фельдмаршал услышал об этом от Андерсона. Сотрудничество не возобновилось до 1917 года, и даже тогда оно было на строго ограниченной основе.
Той осенью и зимой 1914 года военно-морские шифровальщики не только были еще малокомпетентны, но они и работали в чрезвычайно плохих условиях. Из-за нехватки помещений они не могли все использовать бюро Юинга одновременно, потому им пришлось работать посменно. Если к Юингу приходили посетители, шифровальшикам приходилось прятаться в чулан его секретаря до конца встречи. Эта ситуация продлилась до ноября, когда Генри Оливер был назначен начальником военно-морского штаба,а капитан Уильям Реджиналд Холл, по прозвищу «Блинкер» (т.е. «Моргун» или «Семафор» - из-за лицевого подергивания), стал директором военно-морской Разведки. Первым из его распоряжений стал приказ перевести отдел криптологии в более просторную комнату под номером 40 в старом здании Адмиралтейства. Еще больше пользы принесло его решение включить в состав отдела капитана третьего ранга Герберта У. У. Хоупа, чтобы анализировать перехваченные немецкие сообщения. Хоуп не знал ни немецкого языка, ни искусства криптологии, но он был опытным моряком и обладал «способностью читать мысли врага». Его назначение было, как думал один из его подчиненных Нобби Кларк, «гениальным ходом».
Помимо назначений Холла и Хоупа, произошло еще три случая, оказавшиеся судьбоносными для для военно-морской разведки. Первый произошел 1 августа 1914 года, когда немецкий пароход, на котором еще не знали об объявлении войны, был остановлен в австралийских водах около Мельбурна кораблем Королевского австралийского флота. На пароходе австралийцы конфисковали «Handelsverkehrsbuch» (буквально – «книга торгового судоходства», сокращенно HVB) - шифровальную книгу, которой пользовалось преимущественно немецкое Адмиралтейство, чтобы общаться с торговой отгрузкой, но ее использовал также и Флот Открытого моря. Австралийцы не понимали важности HVB и таким образом, она попала в Адмиралтейство только в конце октября. Несмотря на ее потерю немцы продолжали использовать HVB, хотя и в ограниченных масштабах, в течение еще 18 месяцев.
6 сентября немецкий крейсер «Магдебург» сел в тумане на камни на Балтийском море и был захвачен русскими. Военно-морской атташе России сообщил Уинстону Черчиллю, что русскими моряками было поднято тело немецкого офицера с сигнальной книгой имперского ВМФ (Signalbuch der Kaiserlichen (SKM)); «к его груди омертвевшими руками были прижаты шифровальные и сигнальные книги немецкого флота». Неделю спустя эти «бесценные документы, со следами воздействия моря» были в руках Черчилля и принца Луи Баттенберга, первого морского лорда, начальника главного морского штаба.
После ряда неудачных попыток, вызванных, главным образом, тем, что Юингу не удавалось понять основные используемые принципы кодирования, SKM была в конечном счете расшифрована главным казначеем флота Чарльзом Роттером. Когда немцы изменили код, он столь же быстро взломал и новый.
Последним счастливым случаем в том году был удачный «улов» британского траулера, ловившего рыбу близ острова Тексель в Северном море. Рыбаки выловили сундучок со свинцовой подкладкой, в котором лежал экземпляр третьей немецкой военно-морской шифровальной книги, т.н. «книги судоходства» - Verkehrsbuch (VB).
Но на самом деле на протяжении года произошло и четвертое открытие, которое без сомнения, оказалось самым важным из них всех. Это была шифровальная книга, принадлежавшая и потерянная весной или в начале лета 1915 года, немецким вице-консулом Вильгельмом Вассмуссом, так называемым «немецким Лоуренсом Аравийским» или «Вассмуссом Персидским».
Но к тому времени, в начале 1915 года из Брюсселя начал работать новый немецкий передатчик, используя непонятный код. Немцы обнаружили выведенную из строя радиостанцию, когда они вошли в город в первые дни войны. Александр Сцек, австриец, родившийся в Кройдоне, починил ее и сделал снова пригодной к использованию. Сцек (иногда его фамилию пишут также как «Цек» и «Шек») и его отец переехали в Брюссель в 1912 году; он остался там, когда его отец вернулся в Вену, но другие члены его семьи все еще жили в районе Кройдона.
«Моргуну» Холлу сказали, что Сцек мог бы достать шифр, и под большим давлением власти согласились попытаться уговорить его помочь. По первому плану, Сцек должен был выкрасть шифр и вместе с ним сбежать в Англию. Но такой план не принес бы никакой пользы: узнав, что и шифр, и Сцек пропали, немцы немедленно бы сменили шифр. Потому Сцек согласился копировать шифр по частям, колонку за колонкой. Эти фрагменты отсылали майору Лори Оппенгейму в Голландии, но после трех месяцев Сцек, вероятно, отказался закончить работу. Он не хотел копировать заключительную часть, пока не будет достигнута четкая договоренность, что он и британский агент, работающий с ним, смогут вместе уехать в Англию. Шифр должным образом прибыл в Англию, но Сцека больше никто никогда не видел, и, что произошло с ним, до сих пор точно неизвестно.
Согласно одной версии бедняга Сцек был арестован в Шарлеруа в сентябре 1915 года и казнен немцами 10 декабря 1915 года. Но «Моргун» Холл, как говорят, сказал однажды адмиралу флота сэру Генри Оливеру, что он заплатил тысячу фунтов стерлингов, чтобы избавиться от Сцека. Это соответствовало бы тому, что, как сказал Эдвард Белл, американский атташе в Лондоне, «Холл был самым хладнокровным и жестоким человеком на земле. Он съел бы сердце человека и потом вернул бы его ему».
Самое печальное состоит в том, что Сцек, как и столь многие другие, вероятно, умер напрасно, потому что спустя несколько недель Вассмусс потерял свой экземпляр шифра.
Вассмусс родился в 1880 году в Олендорфе в 60 километрах к юго-востоку от Ганновера. Его описывали как невысокого, широкоплечего и полного человека с высоким лбом, голубыми глазами, обычно глядящими вверх, и немного меланхоличным ртом. В 1906 году он поступил на службу в немецкое министерство иностранных дел. Посланный сначала в Мадагаскар, он поднялся до вице-консула и был назначен в немецкое консульство в Бушере, портовом городе в Персидском заливе, в 1909 году. В течение следующих лет он изучил пустыню и ее аборигенов. В 1913 году он вернулся в Персию. В начале Первой мировой войны Вассмусс начал реализовывать свое давнее намерение разжечь восстание против британцев и возглавить персов в партизанской войне. План Вассмусса был принят его начальниками, и он стал одним из первых в мире разведчиков, проводящих тайные операции — агентом, который намеренно пытается не собирать информацию, но тайно действует в зарубежной стране, чтобы получить определенный результат.
В начале февраля 1915 года Вассмусс на речном пароходе «Пайонир» спустился по реке Тигр вниз до места пункту ниже города Кут-эль-Амара в Месопотамии. Оттуда он и его группа двинулись на восток в Иран, где он начал действовать, намереваясь покончить с англо-российским доминированием на Ближнем Востоке.
Пылкий патриот, Вассмусс был также мистиком, страдающим манией величия человеком и, как Лоуренс, глубоко понимал и искренне любил Аравийскую пустыню и ее народы, их обычаи и языки. Одетый в ниспадающие одежды жителя пустыни, он стал известен как Вассмусс Персидский, и успешно организовывал выступления племен тангсиров и кашкайцев против британцев на юге страны. Это было зенитом карьеры Вассмусса. Местная полиция в Шуштаре попыталась арестовать его как шпиона. Вассмусса предупредили об опасности, и он сумел убежать, отправившись на юг в город Бехбахан. Внешне дружелюбный местный вождь пригласил его на обед, и быстро окружил его вооруженной охраной. План вождя состоял в том, чтобы продать Вассмусса британцам, но, во время долгого торга за его голову, Вассмусс убежал, оставив среди брошенного им багажа и немецкую дипломатическую шифровальную книгу.
Как Лоуренс, Вассмусс был неисправимым лгуном, и его версия спасения удивительно романтична. Он утверждал, что сказал своим стражам, что его лошадь больна. В результате каждый час его под конвоем отводили в конюшню. К началу утра охранники настолько устали водить его туда-сюда, что разрешили ему пойти самому. Воспользовавшись этой возможностью, он запрыгнул на свою лошадь и одним удивительным скачком вырвался в пустыню. Его сумки были найдены британцами во внутреннем дворе вождя.
Каких бы успехов он не достиг в организации выступлений туземцв, но Вассмуссу срочно требовался его потерянный багаж, и он решил даже обратиться к губернатору Шираза с формальной просьбой об его возвращении. Это оказалось невозможно, поскольку он теперь уже был в руках у министерства по делам Индии в Лондоне. Немецкая шифровальная книга была позже найдена в одной из его сумок и передана в Комнату 40.
Потерянный Вассмуссом шифр позволил команде Холла читать немецкие дипломатические послания в течение большой части Первой мировой войны, и за последующие 18 месяцев собранная развединформация, при условии ее правильного использования, предоставила союзникам значительные и очень важные преимущества.
Комната 40 уже сделала существенный вклад в ход войны. Раскрытые шифры позволили получить заблаговременное предупреждение о нападении немецких линейных крейсеров 14 декабря 1914 года на Скарборо и Уитби, по теории – не являющиеся военными объектами мирные порты и поэтому защищенные Гаагской конвенцией. К сожалению, как произошло и с более поздней информацией о положении немцев на Северном море, предупреждение не приняли во внимание, и немцы, совершив рейд, ушли без потерь. Потери англичан от этого рейда, включая нападение еще и на городок Хартлпул, тоже защищенный Конвенцией, составили 122 гражданских лица, и еще более трехсот были ранены.
23 января 1915 года команда Холла расшифровала радиограммы, из которых следовало, что дредноуты немецкого адмирала Франца фон Хиппера покинули устье реки. Хотя адмирал Дэвид Битти тут же вышел ему навстречу и потопил линейный крейсер «Блюхер», Адмиралтейство было не в состоянии передать Битти информацию Холла, что в районе не было никаких подводных лодок. Битти подумал, что увидел перископ и повернул на 90 градусов к порту. В последующем ряд грубых ошибок и неправильно понятых сигналов позволили трем немецким линейным крейсерам убежать.
Весной 1916 года команда Холла расшифровала сообщения командующего немецким флотом адмирала Рудольфа фон Шеера об его намерении выманить британский «Гранд-Флит» для сражения, в которое он тогда ввел бы весь свой Флот Открытого моря. Но в очередной раз, собранные Комнатой 40 превосходные развведданные не принесли никакой пользы: Адмиралтейство к ним не прислушалось.
Команда Комнаты 40 продолжала расширяться, и ее успехи снова породили борьбу между Юингом и Холлом, который хотел включить криптоаналитиков в свое разведывательное управление под свой непосредственный контроль. Этот спор закончился победой Холла, и в 1916 году Юинг вернулся к своей профессорской карьере. Он продолжал посещать Комнату 40 один раз в неделю до мая 1917 года, когда окончательно покинул Адмиралтейство.
В январе 1917 года немецкий министр иностранных дел Артур Циммерман послал закодированную телеграмму, которая в определенной мере изменила ход истории. Она была адресована Йоханну Хайнриху фон Бернсторффу, немецкому послу в Вашингтоне, для дальнейшей передачи Хайнриху фон Экхардту, немецкому послу в Мексике.
В ноябре 1916 года, в возрасте 50 лет, Циммерман стал министром иностранных дел, и какое-то время назначение этого высокого, внешне добродушного, много пьющего усатого холостяка из среднего класса приветствовалось американцами как знак, что либерализм понемногу приходит на смену военной автократии; говорили, что «он станет как-бы солнцем, из-за которого начнет таять снег». Они ошиблись. Циммерман был противником компромисса. Именно он сказал американскому послу Джеймсу У. Джерарду, что в Америке есть полмиллиона обученных немцев, готовых присоединиться к ирландцам в начале революции, на что Джерард ответил: «На этот случай у нас есть полмиллиона фонарных столбов, чтобы повесить их».
Так же, как Франц фон Папен хотел напасть на Канаду в 1914 году, чтобы связать канадские войска, не позволив им отправиться в Европу, так и Циммерман в 1916 году провел переговоры с Роджером Кейсментом, ирландским патриотом, о посылке 25000 солдат (преимущественно ирландцев, взятых немцами в плен при отступлении из Монса) и 75000 винтовок в Ирландию, чтобы начать там восстание. Кейсмент удалось даже сойти на берег с немецкой субмарины в заливе Трейли, графство Керри. Но Комната 40 знала о его будущем прибытии. Он был схвачен и в последующем казнен.
Спустя три дня после прибытия самого Кейсмента, немецкое судно «Либау», переименованное в «Ауд Норге» и идущее под норвежским флагом, с грузом 20000 винтовок, отправилось в Ирландию. Однако этот план потерпел неудачу. Встреча с ирландскими патриотами не состоялась, ибо «Ауд Норге» был перехвачен британским военным кораблем «Блюбелл» и отконвоирован в порт Куинтаун.
Это не было первой попыткой Циммермана устроить британцам неприятности по всему миру. Он был замешан в попытку разжечь восстание в Индии в конце 1915 года. И его осуждали за непреклонную позицию по отношению к смертной казни для британской медсестры Эдит Кэвелл в 1915 года, когда он сказал: «Жаль, что мисс Кэвелл придется казнить, но это необходимо».
Циммерман планировал вовлечь Мексику и Японию в войну на немецкой стороне. Его логика была проста. Если подводные лодки начнут неограниченную подводную войну, топя торговые суда с грузами для Антанты, а американские войска в это время будут связаны войной с Мексикой, и возможно с Японией, то союзники будут вынуждены сдаться в течение шести месяцев. Была некоторая надежда, что мексиканский президент Венустиано Каррранса мог бы благоприятно отреагировать на план. Как раз в это время американский генерал «Черный» Джек Першинг с 12 тысячами солдат проводил карательную экспедицию в Мексику в отместку за нападение Панчо Вильи на Тусон. Фактически экспедиция Першинга продвигалась все глубже и глубже в страну, закончившись поражением и унизительным выводом войск. Тем временем, президент США Вудро Вильсон, «друг всех стран, участвующих в нынешнем конфликте», все еще храбро пытался склонить воюющие стороны к мирным переговорам.
9 января 1917 года Вильгельм II дал свое согласие на ведение неограниченной подводной войны с 1 февраля. Об этом решении не должно было быть объявлено до самого последнего момента. 16 января Циммерман послал свою роковую телеграмму фон Бернсторффу, чтобы тот переправил ее Экхардту. Содержание телеграммы заключалось в том, что если неограниченная подводная война действительно вызовет угрозу вступления Америку в войну, он должен постараться убедить президента Мексики вступить в войну на стороне Германии. Была послана и вторая телеграмма послали, с инструкциями для посла, чтобы он был очень осторожен с первой.
Телеграмма Циммермана пошла тремя отдельными путями. Первый было обычным маршрутом от Науэна до Сейвилла в штате Нью-Йорк; второй через «шведский окольный путь»: из Берлина в Стокгольм и оттуда в шведские посольства для дальнейшей передачи; третью телеграмму послали по кабелю государственного департамента США в соответствии с соглашением, которое позволяло немцам посылать конфиденциальные сообщения своему послу в США. На следующий день телеграмма прошла через государственный департамент.
Все три телеграммы были перехвачены Комнатой 40, и криптоаналитики приступили к работе по их расшифровке. Тем временем фон Бернсторфф должным образом отправил эту телеграмму Экхардту, добавив строчку от себя: «'Телеграфы министерства иностранных дел 16 января, № 1. Совершенно секретно, расшифровывать только лично... Конец телеграммы, Бернсторфф».
Когда телеграмма Циммермана попала в Комнату 40, заняться ею поручили криптологам преподобному Уильяму Монморенси и Найджелу де Грею. Телеграмма состояла из рядов цифр по три, четыре и пять в группе. Единственная необычная особенность была в том, что телеграмма была произвольной длины. Вверху стояла группа цифр 15042, разновидность обозначения немецкой шифровальной книги 13042.
Потребовалось много времени и усилий, чтобы получить эту шифровальную книгу, но зато теперь дешифровщики смогли «выловить» в тексте слова «Япония», «Мексика», «Для личной информации Вашего Превосходительства», «Совершенно секретно». Учитывая, что телеграмму отправили в Вашингтон, она могла предназначаться только для фон Бернсторффа.
Два часа спустя «дыры» в тексте все еще оставались, но уже было ясно, что послание состоит из двух половин. Первая часть гласила, что начнется неограниченное использование субмарин против торговых судов; а вторая - что, если и это не поможет поставить Антанту на колени, то нужно предложить Мексике, чтобы она заключила союз с Японией, для совместной борьбы с Америкой.
Монморенси и де Грей принесли частично расшифрованную телеграмму Холлу, у которого теперь возникла проблема: что ему с ней делать? Очевидным решением было бы сообщить о телеграмме министерству иностранных дел, но он подозревал, что там могли быть утечки, и если бы немцы обнаружили, что их код взломан, то они бы разработали и ввели новый код, и тогда могли бы потребоваться годы, чтобы взломать его. Другая проблема – как сообщить о телеграмме американцам, чтобы они не заподозрили, что их телеграммы читались британцами. В конце концов, если Великобритания могла следить за телеграммами нейтральной Швеции, они могли бы делать то же самое и с Америкой — что они, конечно, и делали.
Холл подумал, что можно было бы воспользоваться услугами лорда Артура Бальфура, которому доверяли американцы, но и в этом случае нерешенным оставался вопрос с раскрытием успехов британских дешифровщиков. Он подумывал о краже копии телеграммы в Буэнос-Айресе, одном из перевалочных пунктов окольного пути, но тогда не будет никаких доказательств, что телеграмма на самом деле достигла Мексики.
Ближе к вечеру 31 января фон Бернсторфф официально сообщил американскому госсекретарю Лэнсинг, что неограниченная подводная война начнется меньше чем через восемь часов, сказав: «Я знаю, что это серьезно, очень серьезно. Я глубоко сожалею, что это необходимо». Три дня спустя фон Бернсторфф был отослан домой и полный энтузиазма британский военно-морской атташе Гай Гонт, полагая, что Америка теперь точно вступит в войну, на радостях послал Холлу телеграмму: «Я сегодня вечером напьюсь».
3 февраля Вудро Вильсон прервал дипломатические отношения с Германией, но все еще колебался в вопросе об объявлении войны.
Вот тогда Холл пошел в министерство иностранных дел, и в течение трех недель с конфиденциальной помощью мексиканского ведомства телеграфной связи получил копию телеграммы. Теперь она была полностью расшифрована, и Холл показал ее Эдварду Беллу из американского посольства, который тут же объявил ее фальшивкой. Однако, как и было договорено, Артур Бальфур принес ее американскому послу Уолтеру Пейджу, стороннику вступления Америки в войну.
Американцам теперь можно было сказать, где они смогли бы найти телеграмму Циммермана и последующую телеграмму от фон Бернсторффа. Кодовые группы могли бы быть отправлены по телеграфу в Лондон, и Белл расшифровал их в американском посольстве — технически на американской территории — с помощью де Грея. Американское правительство тогда смогло сообщить, что телеграмма была расшифрована на американской почве американцами.
Вильсон наконец, сообщил о содержании телеграммы газетам, и «Нью-Йорк Таймс» вышел под заголовком на первой странице «ГЕРМАНИЯ ИЩЕТ СОЮЗА ПРОТИВ США». Общественная реакция вначале была недоверчивой, и адвокат Джозеф Чоэт, одно время служивший послом в Англии, говорил тогда атташе Гонту, что это подделка. Но затем, 3 марта, несмотря на совет пропагандиста Уильяма Баярда Хейла, человека из газетной империи Хёрста, Циммерман признал, что телеграмма была подлинной.
4 апреля 1917 года Америка объявила войну Германии, и американские солдаты отправились через океан в Европу.
Так Циммерман, с большой помощью Комнаты 40, наконец, заставил Америку вступить в конфликт.

[Моргенштерн]

Глава 9. ЖЕНЩИНЫ-ШПИОНКИ НА СТОРОНЕ СОЮЗНИКОВ

«Не пользуйтесь тёмными личностями и женщинами. Рано или поздно они вас подведут» (Фердинанд Тохай)

Медсестры, как правило, всегда получали благоприятные отзывы в прессе, их описывали как ангелов или ангелов милосердия, готовых излечить больного и успокоить умирающего. В 1915 году английская медсестра Эдит Кэвелл стала символом всего, что было хорошего в ее профессии.
Часто описываемая как «английская девушка», Кэвелл в свои 49 лет, на самом деле, была, конечно, женщиной среднего возраста. Она родилась в семье священника в городке Суордстон в Норфолке в 1865 году, обучалась в лондонском госпитале и была гувернанткой, медсестрой и инструктором медсестер, прежде чем в 1907 году, доктор Антуан Депаж пригласил ее на должность заведующей «Ecole Infirmiere Diplomier», школы для подготовки дипломированных медсестер в Брюсселе.
Когда вспыхнула война, школа была преобразована в больницу и в ноябре 1914 года Кэвелл согласилась спрятать двух английских военных из Чеширского полка, подполковника Дадли Болджера и ротного старшину Фрэнка Мичина, отставших от своей части после сражения у Монса. В течение следующих трех месяцев она заботилась о беженцах и передавала их курьерам, которые переправляли их из Бельгии в Голландию.
В феврале 1915 года ее работа расширилась, когда она присоединилась к намного большей сети, базирующейся в Лилле и Монсе, в которую входила и Луиза Тюлье, известную под псевдонимом Алиса, самого важного курьера сети. Тюлье, школьная учительница из Лилля, тоже иногда изображается как милая невинная девушка, но на самом деле, как и Кэвелл она уже была зрелой женщиной. Заместительницей Тюлье была Мари-Леони Ванут из Рубэ, известная как Шарлотта. Среди других в сети были Филипп Бокк, редактор подпольной газеты «Ля Либр Бельжик», графиня де Бельвиль и принцесса Мари де Круа и ее брат, которые использовали свои здания — у замка Круа в Беллинь была секретная лестница — чтобы прятать сбежавших военнопленных. Тюлье также распространяла газету Бокка и регулярно передавала информацию о складе боеприпасов между Дуэ и Камбре.
Кэвелл попала под подозрение немцев в начала лета, и 14 июня частный санаторий подвергся обыску, но ничего не нашли. Тогда 31 июля Луизу Тюлье и Филиппа Бокка схватили у него в доме, где хранились тысячи экземпляров «Ля Либр Бельжик», и арестовали. Кэвелл продержалась после этого на свободе меньше недели. 5 августа она была арестована и отправлена в тюрьму Сен-Жиль. В целом, 35 членов сети были арестованы за следующие месяцы.
Возможно, Кэвелл обманом вынудили сделать признание, сказав ей, что это единственный способ, которым она могла бы спасти жизни Тюлье и Бокка.
Как считалось, в общей сложности 7000 беженцев выскользнули из Бельгии в течение июня, июля и августа 1915 года, и Кэвелл признала, что помогла двумстам из них. Немцы позже говорили, что число сбежавших солдат составило приблизительно 20 тысяч.
Не все оценивали Кэвелл как героиню. Англичанин Фердинанд Тохай, офицер Разведывательного корпуса во время Первой мировой войны, писал:
«Это была женщина, которая выдала большую часть французской шпионской системы в Бельгии... Мисс Кэвелл. Сейчас бессмысленно искать причину этого провала где-либо еще, кроме того, где эта причина крылась – в суде над мисс Кэвелл с допросами третьей степени и в признаниях, вырванных немцами».
11 октября 1915 года Кэвелл и Бокк были осуждены на смерть. Принцесса де Круа спасла себя, утверждая, что не знала, что происходило с людьми после того, как они уехали из Брюсселя. Британские власти посчитали, что их вмешательство не поможет Кэвелл. «Я боюсь, что, скорее всего, с мисс Кэвелл поступят очень жестоко. Я боюсь, что мы бессильны». Так писал сэр Хорейс Роуленд из министерства внутренних дел, в то время как лорд Роберт Сесил из министерства иностранных дел согласился, что «любые наши ходатайства принесут ей больше вреда, чем пользы».
Обращения о помиловании сделали, впрочем, испанский и американский послы, указавшие немцам, что смерть Кэвелл, вдобавок к бомбардировке Лувена и потоплению «Лузитании» еще сильней повредит их международной репутации. Барон фон дер Ланкен, начальник политического отдела генерал-губернатора Бельгии, согласился, что так как Кэвелл помогала не только союзническим, но и немецким солдатам, и в связи с ее полным признанием, ее следовало бы помиловать. Но переговоры провалились, потому что немецкие власти действовали так быстро, что Эдит Кэвелл была казнена на рассвете, вместе с Бокком.
11 октября 1915 года, в ночь перед казнью, Кэвелл причастилась у Стерлинга Гэхэна, англиканского священника. Он позже поведал миру, что Кэвелл сказала: «Стоя перед Богом и вечностью, я понимаю, что патриотизма недостаточно, я должна быть свободна от ненависти и горечи».
Так же, как в случае Маты Хари, курсировали противоречивые версии ее смерти — все солдаты промахнулись, и офицер застрелил ее насмерть единственной пулей; солдаты сознательно стреляли выше ее головы; мисс Кэвелл упала в обморок на вымощенном плацу, и солдаты настаивали на том, чтобы стрелять в нее теперь или никогда. Есть также история, что немецкий солдат по фамилии Раммлер был казнен за то, что отказался стрелять в Кэвелл, и потом был похоронен между Кэвелл и Филиппом Бокком. У истории этой очень сомнительное происхождение и, кажется, выдумал ее Реджинальд Беркли в книге «Рассвет», его биографии Кэвелл.
Джозеф Айд завербовал бельгийку Габриэль Пети, когда она прибыла в Фолкстон. Она начала свою карьеру шпионки, когда помогла своему жениху-солдату Морису Гоберту, перебраться в Голландию, чтобы догнать свой полк. Затем она работала на Эрнеста Уоллингера, собирая информацию о перемещениях войск в Турне и вокруг него, и распространяла подпольную газету «Ля Либр Бельжик», и была ведущей фигурой в подпольной курьерской службе. Ей «подставили» немецких агентов Пинкофа и Петермана, и она была предана и арестована в феврале 1916 года, судима в марте и расстреляна 1 апреля, в возрасте 23 лет. Любопытно, что ее смерть не вызвала ничего даже близко напоминающего волну гнева и возмущения из-за смерти Эдит Кэвелл.
Луиза Френе, или Дераш, была другой женщиной, в которую немецкие солдаты, как говорили, отказались стрелять, когда ее расстреливали в Льеже 7 июня 1915 года. Она и две дюжины других работали на сеть, которой управлял Джастин Лендерс. Они предстали перед судом как наблюдатели за железнодорожным движением, и один человек из них признался, очевидно, после обещаний, что их всех будут судить не слишком строго. По одной истории, сначала вызывали добровольцев для расстрельной команды, но, когда не нашлось ни одного, команда была отобрана по приказу. Когда на рассвете бельгийцев выстроили у стены в форте Шартрёз, и солдаты видели, что они должны стрелять в женщину, они стреляли в ее ноги. Она упала на землю в муках, и согласно одному рассказу, священник упал в обморок. Когда солдатам приказали перезарядить винтовки, они отказались. Как тогда говорили, унтер-офицеру приказали добить ее «из милосердия». После этого расстреляли и оставшихся узников. Луиза Френе были одной из восьми казненных в тот день, включая Лендерса и Чарльза Саймона, британского подданного, жившего в Намюре. Это было плохое время для тех, кого немецкие суды признавали виновными в шпионаже.
Бюро военной пропаганды, располагавшееся в Веллингтон-Хаус, сделало из смерти Эдит Кэвелл военное преступление столетия:
«Казнь Эдит Кэвелл, «бедной английской девушки», которую сознательно расстреляли немцы за предоставление приюта беженцам, превзойдет потопление «Лузитании» как самое большое преступление в истории цивилизованного мира».
В ноябре того же года новые породы хризантем назвали в честь Кэвелл и в честь лорда Китченера.
В то время, пропаганда была очень важна. Джон Бьюкен возглавлял британское Бюро военной пропаганды, которое выпускало брошюры, написанные порой самыми выдающимися писателями, такие как «К оружию!» А. Конан Дойля и «Варварство в Берлине» Г. K Честертона. Среди других авторов были Редьярд Киплинг, Форд Мэддокс Форд и Джон Мейсфилд, публиковавшиеся в сериях, которые насчитывали более 1150 брошюр. Многие брошюры были проиллюстрированы талантливым голландским художником Рэмэкерсом — который, возможно, и известен, прежде всего, своим изображением погибшей Эдит Кэвелл.
Реакцию на ее смерть можно противопоставить с реакцией на смерть двух немецких медсестер, которых застрелили французы за то, что те помогали немецким солдатам убежать. Один немецкий офицер, как говорят, заметил: «Что? Протест? Французы имели полное право стрелять в них».
Немцы сделали все, что могли, чтобы отвлечь от себя гнев общественности и рассеять критику, напоминая, что англичане убивали суфражисток, и что, ранее в этом же году, французы расстреляли немецких женщин-шпионок, Маргерит Шмитт и Оттилию Фосс. Английская пресса всегда спешила отрицать любое сходство этих случаев.
После гневной волны возмущения все другие смертные приговоры в Англии были смягчены или отложены. Количество добровольцев, желающих вступить в армию, удвоилось. Но даже в этом случае в следующем году пришлось ввести воинскую повинность. С тех пор Германия тоже проводила подобную линию, и осужденным на смерть женщинам вообще отложили исполнение приговора. Не так повезло немецким шпионкам во Франции.
Анн-Мари л'Отелье, директор приюта в Камбре, помогла сотням солдат убежать. Пойманная в августе 1916 года немцами она была приговорена к каторжным работам на 10 лет и была освобождена в конце войны. Она продолжала работать в приюте до 1924 года.
Мадам Фокто, француженка по происхождению, была приговорена к смерти за шпионаж. Наказание было смягчено до пожизненного заключения, и она ужасно страдала в тюрьме в Льеже прежде, чем ее выпустили немецкие коммунисты-«спартаковцы». Позже она была награждена и в Англии, и во Франции.
Среди других бельгийских женщин была Леони Ванутт, которая, одевшись как крестьянка, шпионила в немецком тылу и была приговорена к заключению на 15 лет; Мари Жервэз расстреляли в сентябре 1914 года за шпионаж. Флор и Жоржина Данель были вместе казнены в Турне. Анжель Лека расстреляли в Сент-Армане, признав виновной в использовании почтовых голубей для передачи информации. Мадам Мэльсе была осуждена на смерть, но исполнение приговора было отложено ввиду ее беременности. Мадемуазель Бирель, арестованная в 1915 году, управляла большой сетью, а Анриетт Мориаме продолжала работу Луизы Тюлье после ее казни, помогая солдатам союзников бежать из Бельгии, пока ее саму не арестовали. Позже она присоединилась к религиозному ордену и умерла 28 августа 1918 года.
То, что Марта Кнокерт (по мужу Маккенна) работала медсестрой, спасло ей жизнь. Когда началась война, она не смогла выехать из своей бельгийской деревушки, и заслужила немецкий Железный крест за свои усилия по уходу за ранеными в немецком госпитале в городке Рузеларе. Завербовала Марту ее подруга Луиза Дельдонк, уже работавшая в подполье курьером. Маккенна сначала действовала как «почтовый ящик» для женщины, которую она называла «солдатской матушкой». Та продавала овощи и потому могла свободно передвигаться по сельской местности. В свою очередь она передавала информацию другому агенту – тоже женщине, «номер 63». В дальнейшем доля ее участия возросла.
Маккенна была поймана в 1916 года после того, как она и другой агент взорвали немецкий склад. Ее приговорили к смерти, но ее работа в больнице и Железный крест сыграли свою положительную роль, и ей отложили исполнение приговора, отправив до окончания войны в тюрьму в Генте.
37-летняя Луиза де Беттиньи, псевдоним Алиса Дюбуа или Рамбль, была одной из шпионов, принятых на работу бюро в Фолкстоне, который был укомплектован британскими, французскими и бельгийскими офицерами.
Она получила образование в Гиртон-колледже в, Кембридже и отклонила предложение стать гувернанткой детей австрийского эрцгерцога Франца-Фердинанда. После обучения в Булони и Флиссингене вместе с Леони Ванутт (известной как Шарлотта), она начала работать в феврале 1915 года, собирая и передавая информацию о передвижениях войск и контролируя большую сеть из старых и молодых рабочих. В целом, она нанесла почти 20 визитов в Англию. Она и Шарлотта были арестованы в ноябре 1915 года, когда девять членов ее сети были схвачены. Какое-то время британская разведка надеялась, что она смогла бы избежать наказания, потому что она съела отчет, который несла. К сожалению, ей не повезло. Она была приговорена к смерти, потом наказание заменили каторжными работами. Беттиньи не сдавалась, организовав забастовку в тюрьме в Зигбурге в Германии против принуждения заключенных женщин собирать боеприпасы. Она заболела опухолью груди, и после операции в апреле 1918 года, умерла 27 сентября.
Семья Гранпре из Стевело — Элиза, ее сестра Мари и братья Констан и Франсуа — сначала помогали побегам русским солдатам, находящимся в лагерях в Арденнах, а затем стали наблюдателями за поездами и курьерами, и управляли «почтовым ящиком». Используя невидимые чернила, Элиза и Мари записывали отчеты на страницах книг и этикетках спичечных коробков и отправляли их в Лилль. В марте 1916 года один из их группы, Дьедоне Ламбрехт, был пойман и расстрелян в Лилле, но сеть продержалась до января 1917 года, когда Элиза, ее сестра и братья и двое других агентов, Грегуар, были арестованы. Их предал Эмиль Делакур, двойной агент. Элиза, Констан и Андре Грегуар были приговорены к смерти. Рассказывают, что в ожидании казни Элиза сделала маленькие бельгийские флажки из ленты для волос, которую ей прислали, чтобы она надела ее перед расстрельной командой в форте Шартрёз близ Льежа. Делакур был заочно приговорен к смерти в 1922 году. В предыдущем году другой двойной агент Морис Тьеленс был приговорен к смерти за участие в их предательстве.
Один из больших шпионских романов войны был между Мари Биркель, школьной учительницей, живущей в Лотарингии, и Эмилем Фокено. В начале войны Мари помогала беженцам, но потом приехала в Англию, где прошла собеседование как беженец сразу по прибытию в Фолкстон. Второе бюро было в восторге от ее прошлой работы, и ее завербовали. Ей удалось присоединиться к контрабандистам на бельгийско-голландской границе, но в Бельгии она была арестована в течение нескольких дней после прибытия в Льеж и заключена в тюрьму. Фокено, который помог Мари пересечь границу, продержался лишь ненамного дольше. Ответственный за информационный центр в Маастрихте, он был предан и арестован 1 июля 1916 года. Были мало доказательств против Мари, и не было ясно, был ли Фокено арестован в Голландии или в Бельгии. Оба были приговорены к смерти, но после вмешательства экс-короля Испании Альфонсо, им отложили исполнение приговора. Они были заключены в смежные камеры в тюрьме. Она подсчитывала немецких солдат из своего окна, посылая информацию союзникам через монахинь, которые работали в тюрьме. Он сбежал 28 марта 1918 года, а ее репатриировали через день после подписания Перемирия. Впоследствии они поженились.
Вообще, женщины в шпионаже стремились подчеркнуть, что, несмотря на опасности и искушения, их женская честь оставалась незатронутой. Исключением была протеже Жоржа Ладу француженка Марта Ришар (она же Марта Рише), которая, судя по всему, отнюдь не была «великой куртизанкой», хотя ей без сомнения понравилось бы, чтобы ее считали именно такой. В последние годы Ришар, можно так сказать, «вышла из моды», и блеск ее потускнел. Ее достижения как одной из первых женщин-летчиц перестали рассматриваться как заслуживающие большого внимания, и вместо великой шпионки в ней видят в лучшем случае, женщину, осуществившую всего одну миссию (и при этом не слишком опасную). Она родилась как Марта Бетенфельд 15 апреля 1889 года, работала на швейной фабрике и на улицах Нанси, где были жалобы на ее венерическую болезнь; ей дали желтый билет, и она провела некоторое время в больнице. Затем она уехала в Париж, где снова работала проституткой для итальянского сутенера Антонио Маццини, который утверждал, что был скульптором, пока она не встретила и не вышла замуж, в возрасте 18 лет, за богатого работорговца Луи Рише. Их история походила на французский вариант Пигмалиона. Он преподавал ее грамматику, дикцию и верховую езду. Она также действительно стала летчицей, хотя ее истории о мировых рекордах – просто вымысел.
Рише погиб на войне в 1914. Два года спустя, когда у Рише был роман с Жаном Воленом, русским, который работал на Второе бюро, ее представили Жоржу Ладу. Именно он послал ее в Мадрид, чтобы выудить информацию у военно-морского атташе, Ганса фон Крона, племянника генерала Линдендорффа. Если верить истории Ладу и более поздним мемуарам самой Ришар, фон Крон устроил ее на квартире в Кадисе и послал ее в Аргентину с термосами долгоносиков, чтобы отравить груз пшеницы, которую Аргентина отправляла Франции. С помощью агента Второго бюро, который также был на борту, она утопила долгоносиков.
Когда фон Крон догадался, что Марта его обманывала, он задумал преследовать ее по суду, и, по иронии судьбы, обратился за советом к Арнольду фон Калле, любовнику Маты Хари. Калле посоветовал фон Крону ничего не делать.
Позже Ришар признавала, что выдала некоторые маловажные французские секреты фон Крону, но с некоторой гордостью хвасталась, что делала то же самое, что Мата Хари, только если несчастную голландку расстреляли, то Марте дали Орден Почетного легиона. Учитывая, что ее мемуары первоначально были придуманы Ладу, трудно сказать, насколько ее история правдива.
Одной из великих неизвестных героинь первых лет войны была 20-летняя медсестра Марсель Семмер, дочь управляющего фосфатной фабрики, которая оказалась на территории, занятой немцами, в Эклюзье на Сомме. На протяжении недель после поражения французов под Шарлеруа она добывала и передавала точные данные о позициях немецкой артиллерии. Кроме того, она подняла разводной мост на канале в Эклюзье и затем бросила ключ в воду, таким образом задержав немецкое наступление на сутки. Она прятала французских солдат в туннелях шахт в районе, помогая им вернуться в их полки. Ее ловили и она убегала три раза, однажды будучи запертой в церкви. Когда ее приговорили к смерти (в первый раз) она, как говорят, сказала трибуналу: «Расстреляйте меня французскими пулями, а не бошевскими». Ее спасло, что французская артиллерия внезапно открыла огонь по немецкому посту, и она убежала. По одной из историй, французский командир приказал солдатам отдать ей честь, когда она проходила мимо них. Позже она приехала в Париж и стала медсестрой. В марте 1917 года ее наградили Военным крестом.
Если бы Жорж Ладу обратил внимание на маленькую, темноволосую, и в очках, Матильду Лебрюн, владелицу кафе в Вердене, вдову сержанта с тремя детьми, то он, несомненно, сделал бы из нее фигуру, способную конкурировать с Мартой Ришар. Но, наверняка, нет. Пересечение ничейной земли и проникновение в тыл немцев – это совсем не то, что спать с немецким военно-морским атташе. Правда, как и во многих других случаях, трудно сказать, какие из деяний Лебрюн реальны, а что придумано издателем, но в большинстве ее историй рассказывается, как ее, родом из Лотарингии, со знанием немецкого языка, отправили в немецкий тыл после военного трибунала, чтобы она смогла тем доказать свой патриотизм. Она рассказывала, что пряталась в воронке от снаряда под немецким артобстрелом и уже готовилась погибнуть в огне, когда решила, что более безопасно было бы сдаться немцам. Ее допрашивали две недели, и, наконец, она притворилась, что согласна работать на Германию. Ей дали номер R2. Она утверждала, что за последующие три года совершила 13 поездок через нейтральную зону и смогла разоблачить Мату Хари (она утверждала, что видела Мату Хари в шпионском убежище в Швейцарии, когда та оправдывалась, что была в Испании), так же как немецких шпионов Феличе Пфаадт в Марселе и Химено-Санчеса на Ривьере. По ее словам, она была вовлечена в разоблачение еще дюжины шпионов в Париже. То, насколько верна эта хорошая история, это, разумеется, уже совсем другой вопрос.
Среди 332 бельгийцев, которые занимались побегами пленных или работали в разведывательных агентурных сетях и были казнены, было 11 женщин. В это число не входят погибшие от пуль или электрического тока при попытке пересечь границу.
Фердинанд Тохай не был непредубежденным автором — в его книге «Секретный корпус» немцев он постоянно называет гуннами и бошами — и он думал, что французы использовали женщин в качестве шпионок в большей степени, чем британцы, не потому, что француженки были умнее. Немецкие женщины были просто «ничтожеством». Более вероятной причиной был языковой барьер.
Тохай вообще был против использования женщин в качестве шпионов, и в одном очень резком критическом пассаже написал:
«В конечном счете, женщины-шпионки терпят неудачу одновременно и из-за сердца, и из-за головы, а также из-за склада характера. Женщины в принципе неточны. Они испытывают постоянное желание работать в центре внимания, и им не хватает терпения для тщательного сбора мелких и скучных деталей, что и является основой шпионажа. Они болтливы... Но главным различием, как можно полагать, является то, что женщине, чтобы быть шпионкой, следует быть авантюристкой по природе, тогда как агентом-мужчиной может стать буквально любой человек из выходящих из поезда на Вокзале Виктория в девять часов каждое утро».
Наблюдатели за поездами в «Белой даме» и других сетях, подсчитывавшие поезда как фасолины, не узнали бы себя в таком описании. В Бельгии женщины составляли приблизительно 25 процентов участников сетей, а в случае «Белой дамы» их доля достигала даже 30 процентов.

[Моргенштерн]

Глава 10. «ФРОЙЛЯЙН» ДЛЯ КАЙЗЕРА
«Теперь мне нужно сказать вам кое-что, что вас очень удивит. Я думала, что это была слишком большая тайна. Этот капитан, капитан Ладу, просил меня, чтобы я поступила к нему на службу, и я обещала что-то сделать для него. Я должна был встретиться с ним в моем доме в Гааге».
(Мата Хари)

Мало кто сомневается, что самым известным из шпионов Первых мировой войны, мужчин и женщин, была Маргарета Зелле, родившаяся, по ее словам, в Индонезии, и казненная в замке Венсен 15 октября 1917 года. Но действительно ли она была важной шпионкой? Да и была ли она шпионкой вообще? Не была ли она просто экзотической «великой куртизанкой», изощренной лгуньей, продающейся тем своим любовникам, кто ей платил, для которой их национальность не играла роли, и, возможно, «подставленной» каким-то двойным агентом?
Она родилась в 1876 году в семье владельца шляпного магазина. В возрасте 15 лет Маргарета обольстила, или, по крайней мере, вступила в связь с Вибрандусом Таанстрой, директором школы нянь, где она училась. В возрасте 19 лет она вышла замуж за Рудольфа Маклеода, капитана Колониальной армии в Нидерландской Ост-Индии, который был на двадцать лет старше ее. Произошло это после того, как она откликнулась на его объявление в амстердамской газете, в котором он, находясь в отпуске в Голландии, искал себе спутницу жизни. Брак оказался несчастливым с самого начала, потому что, по словам Маргареты, Маклеод был не только ревнивцем и поколачивал жену, но также уже за пару недель завязал дружбу с проститутками. В январе 1897 года, они и их сын, Норман Джон, отправились на пароходе в Нидерландскую Ост-Индию, нынешнюю Индонезию. В мае 1898 года она родила дочь Жанну-Луизу, которую в семье звали Нон. В июне в том же году, когда семья была на Суматре, оба ребенка тяжело заболели, и Норман умер. По одной из версий детей отравила их нянька, которая сама вскоре умерла и призналась перед смертью, что её заставил это сделать ее любовник-солдат, которого как-то жестоко наказал Маклеод за какую-то служебную провинность. По другой версии, она мстила за то, что Маклеод попытался ее изнасиловать. Их семейные отношения продолжали ухудшаться. В 1901 году Маргарета с Нон вернулись в Голландию, а 26 августа следующего года Маклеод развелся с нею, забрав дочь. Впрочем, ей удалось урегулировать вопрос с разводом, при условии выплаты Маклеодом компенсации по 100 голландских гульденов в месяц.
Маргарета приехала в Париж из Амстердама в 1904 году, чтобы работать натурщицей. В этот она потерпела неудачу, но во время второго своего приезда получила работу в школе верховой езды, в то время - эвфемизм для проституции, и ей посоветовали стать танцовщицей. В следующем году состоялась ее премьера, когда она танцевала в салоне мадам Киреевской, сначала как «Леди Маклеод», а затем как «Мата Хари», что, по ее словам, означало «Око Дня». Мнения относительно ее таланта отличалиь, но она была красивой и, при росте в 5 футов и 10 дюймов, непривычно высокой, и одно время считалось, что она могла бы стать соперницей Айседоры Дункан. Она пользовалась все большим успехом: то танцевала на лесбийских вечеринках для «светской львицы» американки Натали Барни, то заключала контракты с варьете «Фоли Бержер» и с театром «Трокадеро», но самым важным событием стало ее появление на вечеринке, устроенной бароном Анри де Ротшильдом, где о ней узнал «весь Париж».
В течение следующего десятилетия Мата Хари наслаждалась успешной карьерой танцовщицы во всей Европе, соединяя ее с карьерой куртизанки в постелях видных политиков и высокопоставленных военных, которых она особенно ценила. В 1906 году она стала любовницей Альфреда Кипперта, лейтенанта Вестфальского гусарского полка, который взял ее на маневры германской армии в Силезии. В 1911 году ее любовником стал финансист Феликсом Руссо, с которым она жила в Нёйи-сюр-Сен, пока его банк не обанкротился. После этого был генерал Мессими, который стал французским военным министром в августе 1914 года. Летом того же года она возобновила свою связь с Киппертом. Когда они прекратили отношения в 1907 году, он дал ей 100 000 немецких марок и присылал банковские переводы примерно на ту же сумму в 1908 и 1909 годах. Десять лет спустя эти платежи использовались на суде против нее в качестве доказательств, впрочем, слишком сомнительных, что она уже в то время была немецкой шпионкой.
В июле 1914 года, обедая со своим любовником Грибелем, высокопоставленным офицером берлинской полиции, она услышала, что Австрия вторглась в Сербию. Месяц спустя, оставшись в Берлине без разрешения на выезд, она написала другому своему любовнику, австрийскому кавалерийскому офицеру барону Фреди Лацарини, что она боится, что не сможет вернуться домой в Нёйи. Как только ее бумаги были в порядке, она вернулась, чтобы жить в Утрехте на улице Ниуе Ойтлег с еще одним своим любовником, пожилым бароном Эдуардом ван дер Капелленом, пока 27 ноября 1915 года не получила английскую визу и начала готовиться уехать во Францию, сначала посетив Англию.
Ее задержали в Фолкстоне, куда она прибыла на поезде 3 декабря, чтобы сесть на пароход, идущий в Дьепп. Она объяснила иммиграционной полиции и военным властям, что собирается уехать в Париж, чтобы уладить там свои дела, а затем подписать профессиональный контракт, вероятнее всего, для выступлений в Южной Америке. На следующий день ее история немного изменилась. Теперь она, уладив дела в Париже, собиралась вернуться в Голландию, в Гаагу. Так как барона призвали в армию, то это было единственным местом, где он мог бы навещать ее.
После проверки ее багажа, ей разрешили сесть на пароход. Но на следующий день во всех британских портах появилось уведомление, предупреждающее, что она «не выше подозрений, и за ее последующими передвижениями необходимо следить». Этой «крайне порочной» женщине следует отказать в разрешении возвратиться в Англию. 20 февраля следующего года МИ5 отослала предупреждение со словами: «Эта женщина находится теперь в Голландии. Если она приедет в нашу страну, ее следует арестовать и передать в Скотланд-Ярд».
В апреле 1916 году британский консул в Роттердаме отказался предоставить ей визу и когда голландский министр иностранных дел, Лаудон, попросил, чтобы британское правительство дало консулу распоряжение об отмене отказа, ответ был жестким и несколько высокомерным: «У властей есть причины, почему въезд леди, упомянутой в Вашем письме за номером 74, является нежелательным».
К тому времени Мата Хари приближалась к 40 годам и деградировала до случайной, хотя и хорошо оплачивавшейся, проституции. Как часто бывает со стареющими кокотками, по крайней мере, в романах, она теперь влюбилась в человека, намного младше себя. В июне 1916 года она встретила 21-летнего русского офицера Владимира Маслова там, что эвфемистически называли «салоном», устроенным ее подругой госпожой Данжевиль для офицеров в отпуске. После возвращения на фронт Маслов ослеп на один глаз, а его горло было обожжено горчичным газом. Его послали в Вогезы для выздоровления. Мате Хари отказали в разрешении поехать туда, чтобы встретиться с ним. Охваченная любовной страстью, она, вероятно, решила стать шпионкой, чтобы заработать достаточно денег, расплатиться с долгами и оставить проституцию, которой она все еще занималась время от времени. Она обратилась к агенту французской секретной службы Жоржу Ладу, высокому, непрерывно курящему, рассыпавшему повсюду пепел, который, несмотря на свои утверждения, на самом деле никогда не был главой Пятого бюро. Он считал, что она уже тогда была немецкой шпионкой.
Великая идея Маты Хари состояла в том, что после того, как ее представят генералу барону Морицу Фердинанду фон Биссингу, генерал-губернатору оккупированной немцами Бельгии, она сможет через него познакомиться и потом соблазнить немецкого наследного принца. Какая из этого могла бы быть польза для военных усилий союзников, даже в случае ее успеха, не совсем понятно. Мемуары Ладу настолько ненадежны, что трудно определить точно, что он имел в виду, но кажется, что он предложил, чтобы она отправилась с секретным заданием в Бельгию через Испанию и Англию.
За прошедшие месяцы в досье Маты Хари («Национальные архивы» MEPO 3/244) появились сообщения, что ее подозревают в том, что она пребывала во Франции с важным заданием от немцев, за что ей заплатили 15000 французских франков, и что вскоре она снова поедет туда с новым поручением. В июне 1916 года Ладу получил предупреждение о ней со словами: «О ней с тех пор сообщали нам из Голландии, как о получающей жалование от немцев». Когда она была в Париже, за ее передвижениями следили ежедневно, и сыщики перечисляли мужчин, с которыми она обедала и спала, включая маркиза де Бофора, английских, ирландских и шотландских офицеров, французского генерала, и, несколько низко для ее уровня, итальянского капитана военной полиции.
12 ноября 1916 года она сошла на берег в Фалмуте с парохода из Виго, Испания, и была быстро арестована. Первоначально британские власти приняли ее за немецкую шпионку Клару Бенедикс из Гамбурга, подозревавшуюся в том, что она была курьером немецкого консула в Барселоне. Она заявляла, что она на самом деле Мата Хари, но признала, что встречалась и путешествовала с Бенедикс. Клара, по ее словам, была того же роста, что и она, но немного полнее. Любопытно, что у них обоих, как говорили, было свисающее веко.
После того, как она провела ночь в доме детектива Джорджа Гранта (а не в полицейской камере), где она приняла ванну, но плакала и отказалась от еды, ее перевезли в Лондон, где она остановилась в отеле «Савой». Были обысканы 10 предметов ее багажа. И когда сэр Бэзил Томсон начал ее допрашивать, она выложила ему аргумент, который, по ее мнению, должен был стать ее козырной картой:
«Теперь мне нужно сказать вам кое-что, что вас очень удивит. Я думала, что это была слишком большая тайна. Этот капитан, капитан Ладу, просил меня, чтобы я поступила к нему на службу, и я обещала что-то сделать для него. Я должна был встретиться с ним в моем доме в Гааге».
За этим последовал обмен телеграммами с французами, которые 17 ноября ответили, что Ладу разоблачил ее, что он считал ее чрезвычайно подозрительным человеком и добавил, что он не был в состоянии собрать определенные доказательства против нее и поэтому симулировал желание использовать ее в надежде на обнаружение таких улик в будущем.
Она, как гласила телеграмма, никогда не была агентом Пятого бюро, «в котором на нее всегда смотрели с подозрением». По крайней мере, они подтвердили, что она не была Кларой Бенедикс. Ее освободили, но когда она попросила разрешения уехать в Гаагу, «чтобы выйти замуж за капитана Маслова», ей было отказано. Она оставалась в отеле «Савой», пока из Ливерпуля не ушел пароход в Виго. Оттуда она уехала в Мадрид 11 декабря. На свободе ей осталось жить всего семь недель.
Мата Хари теперь утверждала, что Ладу игнорировал ее. Она не понимала, что у Ладу в то время было множество своих проблем из-за его участия в изменнических заговорах, связанных с владельцами ряда парижских газет, желавших повлиять на общественное мнение Франции в пользу сепаратного мира с немцами на достаточно невыгодных для французов условиях. Когда она нашла в дипломатическом регистре отеля «Ритц» имя майора Арнольда Калле, немецкого военного атташе в Мадриде, то отправилась к нему домой, где спросила его, почему ее спутали с Кларой Бенедикс. А потом она легла в его постель, где и провела время до своего возвращения в «Ритц». Пока все шло неплохо. Если, она думала, так ей удастся выведать хорошую информацию из Калле, то Ладу щедро ее вознаградит.
Она позже признала, что только симулировала свое намерение стать немецкой шпионкой, и рассказывала Калле, что весной будет большое наступление, и что греческая принцесса убеждала французов заменить нейтрального короля Константина своим прогерманским мужем. Она также передавала новости о низком моральном состоянии гражданского населения в Париже. Взамен Калле рассказал ей о плане направить подводную лодку к берегам Марокко
Вокруг Маты Хари все еще крутились мужчины, включая полковника Жозефа Данвиня, французского атташе, отвечающего за шпионаж. Об этом доведался и Калле, который чрезвычайно рассердился. На их следующей встрече он передал ей бесполезную информацию и дал 3500 испанских песет, которые она интерпретировала как дар за ее постельные услуги, но французы по поводу этих денег оказались позднее куда менее доброжелательны.
К тому времени, когда она приехала в Париж 3 января, о подозрениях в ее адрес говорили в полный голос. Один французский агент хотел знать, почему испанский сенатор и другой человек были замечены с нею, когда она, как известно, была враждебно настроенной к Великобритании и Франции.
В начале января Калле послал радиограммы, зашифрованные уже раскрытым французскими криптоаналитиками шифром, из которых следовало, что Мата Хари была немецким агентом Х-21. Ее арестовали в своем гостиничном номере 13 февраля и поместили в женскую тюрьму в Сен-Лазар, где ей суждено было оставаться до самой смерти.
С чем Мате Хари точно не повезло, так это со временем суда над ней, совпавшем с провалом наступления у Шмен-де-Дам, в котором французы, как оценивалось, потеряли 118000 человек, за чем последовали мятежи во французской армии и рабочие забастовки. Срочно требовался «козел отпущения». Ладу скроил свои улики для подкрепления обвинения. Конечно, в его интересах было разрекламировать свои заслуги в заманивании в ловушку опасной шпионки. Были также свидетельства, что ею руководила Фройляйн Доктор. В преобладавшем общественном климате этого было вполне достаточно, чтобы признать ее виновной. Ладу думал, что после осуждения, она могла бы сделать признание, чтобы получить отсрочку исполнения приговора. Он был неправ.
Ко времени ее ареста полиция выискивала новых жертв среди ее друзей и подруг. Одна из них, певица кабаре Жанна Дрюен, получила 15 лет каторжных работ, а другая, Жермен д'Англьмон, попала под особое наблюдение. У нее когда-то был любовник-австриец, и в 1915 году она совершила много поездок в Швейцарию. Перед войной у нее не было пенса, но во время войны у нее появилось достаточно денег, чтобы купаться в богатстве и обвешаться драгоценностями. У нее, как думали, было 2 миллиона французских франков в наличных деньгах. В то время, когда полиция расследовала ее дела, д'Англемон жила с одним поляком, Морисом Замоским. Но никаких доказательств так и не нашли. Ей, возможно, просто повезло.
Немедленно после казни Маты Хари поползли самые разные слухи. Первый слух гласил, что она была голой под своим пальто и перед тем, как солдаты зуавского полка приготовились выстрелить, распахнула пальто и продемонстрировала себя им. Еще более интересная история утверждала, что одного зуава подкупили, чтобы он зарядил винтовки холостыми патронами. После того, как они выстрелили, из леса прискакал ее испанский возлюбленный, плэйбой Пьер Мортиссак, который подхватил ее и ускакал прочь в закат, уже занятый Робином Гудом, где к ней вскоре присоединился профсоюзный активист американский швед Джо Хилл, а потом Мэрилин Монро и Джон Ф. Кеннеди. По другим историям она была заперта в Форте де Ар. В августе 1929 года, когда на пляже в Бордо был найден прибитый волнами к берегу труп женщины, пошли слухи, что она была Матой Хари; но оказалось, что это была Бенита Адамасон из Риги.
Мата Хари была третьей женщиной, расстрелянной французами за шпионаж в том году. Первой этой сомнительной привилегии удостоили Маргерит Франсиллар, расстрелянную на капонире в Венсене 19 января 1917 года. О ее жизни и смерти тоже рассказывали множество противоречивых историй.
Франсиллар родилась в Гренобле. Она была немного ниже среднего роста и рыжеволосой. Под подозрение она попала еще в 1916 году, подверглась допросу и была отпущена, но осталась под наблюдением. Она рассказывала подруге, что ее любовника Франца раздражали мужчины, которые цеплялись к ней, и что она уедет в Париж, и будет оттуда писать. На самом деле, она была типичным «почтовым ящиком», получая и передавая сообщения ее возлюбленному. Когда ее арестовали, то посадили в тюрьму Сен-Лазар, в ту же камеру номер 17, которую позже займет Мата Хари.
Немецкий ученый д-р Магнус Хиршфельд писал:
«С самой большой естественностью она признавалась во всем, но с такой простотой и подлинной невинностью, что мнения судей разделились. Это было одним из немногих дел во время войны, когда в вопросе о вине подозреваемого шпиона у членов суда оказалось так мало единодушия. Однако, с преимуществом в один голос, смертный приговор был, наконец, вынесен.
У майора Эмиля Массара есть романтичная история, что тюремный священник, отпуская ей грехи перед смертью, убедил ее крикнуть перед расстрелом: «Простите меня, Франция и Бог! Да здравствует Франция!» И, как он говорил, она так и сделала, встретив смерть смело и без повязки на глазах».
Другой, менее романтичной и вероятно более точной, версией является рассказ Хиршфельда:
«Это была очень поучительная казнь, когда этого наивного ребенка привязали к стене 10 января 1917 года. Кто-то был достаточно умен, чтобы убедить саму Маргерит в ее вине, но это было для нее слишком маленьким облегчением. Раздался ее крик: «Простите меня!», и мгновение спустя она висела там, кровавый труп. Она была сфотографирована в таком состоянии и впоследствии, ее фотография была выдано за изображение смерти Маты Хари. Расстрельная команда тогда прошла мимо трупа, в то время как горнисты играли свои мелодии. И в Женеве немецкий агент искал новую любовницу и нового курьера».
Хиршфельд был неправ в одном. Куратора Франсиллар, Франца Де Мейерема, бывшего датского офицера, который служил во французском Иностранном легионе, расстреляли пять дней спустя. Он бодрым шагом шел к расстрельному столбу и тоже отказался от повязки на глаза.
Второй женщиной-шпионкой, казненной в том году, была Антуанетта Тишлли, которая работала на немцев как агент Z160. Она родилась в Париже в ноябре 1870 года от немецкой матери и работала какое-то время в крупных отелях в Мангейме и Франкфурте. Завербованная резидентом Грубером в 1915 году, она работала горничной в «Отель де ла Марин», на Бульваре де Монпарнас, 59, в Париже, и позже на фабрике по производству боеприпасов.
Она сначала попала под подозрение, когда власти заметили, что все ее открытки, похоже, отправлялись к родственникам и друзьям только в Швейцарию. Дальнейший допрос показал, что она расспрашивала людей о том, где служат в армии их мужья и сыновья. Ее приговорили 20 декабря 1916 года и расстреляли, тоже в Венсене, 15 марта. Она до смерти все настаивала на своей невиновности и по-видимому искренне не понимала, что она такого сделала плохого, повторяя, что никого не убивала: «Я не проливала крови, и вы не должны проливать мою». Так она говорила Массару. «Они думают, что если они не стреляли из винтовки и не бросали гранаты, то не сделали ничего предосудительного», написал он презрительно.
Более ли повезло 19-летней красавице Роз Дюсиметьер, вопрос открытый. Она воспитывалась в парижском приюте и была вскоре выставлена на панель на Севастопольском бульваре в Париже официантом швейцарско-немецкого происхождения, Вальтером X. Информация от ее клиентов-солдат передавалась назад ее сутенеру. Она также писала им письма и, как гласит история, была позже направлена медсестрой на итальянский фронт, где расспрашивала своих пациентов о военных событиях. По ее возвращению в Париж в 1916 году она была арестована в больнице Валь-де-Грас.
Ранее президент Франции уже смягчал смертные приговоры нескольким женщинам-шпионкам, включая Катрин Вебер, «Шпионку Жизанкура», приговоренную к смерти в Шалоне 15 ноября 1915 года, чей приговор был изменен на 20 лет каторжных работ. Но когда война затянулась, французский президент Раймон Пуанкаре сделал своим принципом подтверждать каждый смертельный приговор с тем, чтобы судьи знали, что он не вмешивается в деятельность правосудия. 24 апреля 1917 года суд приговорил Дюсиметьер к смерти, но потом отменил его, заменив пожизненным заключением с каторжными работами. Она умерла, все еще в тюрьме, в 1933 году.
Трудно сказать точно, сколько женщин-шпионок расстреляли французы во время Первой мировой войны. Эмиль Массар утверждал, что было только четыре — Обер/Лоффруа была четвертой — в Париже, и двое в провинциях. Он, конечно, неправ. Сэр Джордж Астон утверждал, что их было девять, и это касается только официальных казней. Дж. М. Спэйт предполагает, что их было девять, плюс еще двое до октября 1915 года; Ф. Бауманн называет число в 14; в то время как у К. Башвица оно достигает внушительной цифры 81. Было, без сомнения, еще много незафиксированных казней.
Двумя расстрелянными шпионками в провинциях, о которых упомянул Массар, скорее всего, были Маргерит Шмитт и Оттилия Фосс. 17 февраля 1915 года 25-летняя Шмитт, родившаяся во французском Тиокуре, была арестована в Нанси. Она путешествовала через Швейцарию из Ану около Брие, тогда занятого немцами. Она призналась на допросе, что ее послали, чтобы получить информацию о передвижениях войск в этом регионе и о численности войск, располагавшихся в лагерях между Бар-ле-Дюк и Сен-Менеу. При ней была книжка с вопросами, подготовленными немецким офицером. На военном суде она просто сказала: «Мне очень жаль». Ей платили 9 фунтов. Она была казнена 22 марта, спустя два дня после того, как была осуждена на смерть.
33-летняя Оттилия Фосс назвалась Жанной Бувье, когда ее арестовали Буржа 27 февраля 1915 года. Немка из Рейнских провинций, она была не замужем, и в течение семи предвоенных лет жила около Бордо, где давала уроки немецкого языка. Когда война была объявлена, она вернулась в Германию и была завербована как шпионка. Она посещала южные города, такие как Лион, Монпелье, Ниццу и Марсель, с инструкциями сообщать о воинских частях, транспортировке и высадке войск, особенно темнокожих солдат из колоний. 11 февраля она доставила донесение и получила за это 8 фунтов. Ей дали еще 9 фунтов, и она вернулась во Францию. 1 марта она сделала полное признание и была осуждена на смерть. Ходатайство для пересмотра судебного дела было отклонено, как и прошение о помиловании 16 мая, и ее расстреляли следующим утром.
В Марселе тоже применялась смертная казнь. 22 октября 1916 года была расстреляна 26-летняя Фелиция Пфаадт (агентурный номер R17 в ее немецкой сети), а спустя два года в январе швейцарская певица Диана Регине была казнена после нападения на охрану порта. Мадемуазель Ламар была осуждена на смерть в августе 1915 года, как и Сидона Дюктре в июне 1918 года.
25 января 1918 две проститутки, Жозефин Альварес (или Редутт) и Викторин Франше, были осуждены на смерть за передачу разведывательных данных. Они получали информацию низкого уровня об американских экспедиционных войсках и передавали ее «швейцарскому торговцу». Их расстреляли 6 мая 1918 года в Нанте.
Маруся Детрель, актриса провинциальных театров, вероятно, совершила самоубийство в 1916 году в Швейцарии. Один из ее братьев был осужден как немецкий шпион, и она тоже стала шпионкой. Думая, что за ней наблюдает французская секретная служба, она предложила работать на них. Как часть ловушки ее оставили одну в кабинете, в котором лежала бумага, игравшая роль списка французских агентов, и дали время на то, чтобы переписать ее. Вверху списка было имя человека, которого французы подозревали в измене. Три дня спустя немцы его расстреляли. Согласно этой истории, французы раскрыли ее немцам. Когда ее пригласил на обед немецкий офицер, пара поднялась в ее комнату, где он дал ей веронал, и разбросал по ее постели розы, чтобы создалось впечатление, будто она сама «срежиссировала» свою смерть.
По другой версии истории Детрель была вдовой-полькой и любовницей румынского театрального агента, ее брат был осужден швейцарцами за шпионаж в пользу Центральных держав. Было перехвачено ее письмо, в котором она писала, что должна быть в Женеве, чтобы выучить роль в пьесе, за автора которой он себя выдавал. Французский консул в Лозанне изучил вопрос и влюбился в нее. Она обращалась за получением визы, чтобы поехать во Францию. Визу ей предоставили при условии, что она прервет все контакты с румыном и его друзьями. Она была найдена мертвой в своем гостиничном номере, покрытом цветами, после обеда с другом французского консула.
Довольно похожую историю рассказывали о Бланш Потен, французской танцовщице и субретке, работавшей на французскую разведку до войны. В июне 1916 года ее послали в Париж, чтобы получать информацию о передвижениях немецких войск в Бельгии и сообщать о них агенту то ли в Брюсселе, то ли в Антверпене. Тишина. Она влюбилась в немецкого офицера и предала многих агентов союзников. Она исчезла, возможно, в Скандинавию, и женщина, похожая на ее описание, была найдена задушенной в отеле в в Копенгагене в конце того года.
Доктор Магнус Хиршфельд в своей работе под названием «Сексуальная история Первой мировой войны», полной «мягкой» порнографии, но выдаваемой им за социологическое исследование, описал некую чрезвычайно одаренную женщину-шпионку так:
«... довольно плотная дама, известная под агентурным псевдонимом «Рахат-лукум», у которой была одинаковая нежность к мужчинам, деньгам, алкоголю и фуа-гра, и о ком было известно, что она состояла в платежной ведомости любой страны так же как в списке подозрительных лиц любой страны. У этой леди было больше имен, чем у кого-либо еще. Она была результативной шпионкой, будучи способной влиять и на женщин, но ее индивидуальность была настолько поразительна, что во время войны она могла использоваться только на нейтральной территории. К концу войны, однако, ей удалось достигнуть Америки, и это, как оказалось, стало ее гибелью, потому что всю дорогу от Мадрида до Нью-Йорка ее видели в компании некой пары, и у них был своего рода любовный треугольник. Когда они отдельно сходили на берег в Нью-Йорке, она была арестована, и при проверке ее багажа было обнаружено много важных бумаг. Она упрямо молчала, но однажды утром в июне 1918 года, она была найдена в своей камере, умирающей от яда».
Это описание ясно, хотя и не вполне точно относится, к 23-летней Деспине Шторх (также известной под множеством других имен) и ее связи с графом Робером де Клермоном, Элизабет Никс и графом де Бельвилем. Родившаяся, вероятно, в Константинополе у матери-немки и отца-болгарина, Деспина напоминала женщину-вамп немого кино Теду Бару. Она вышла замуж за английского офицера Джеймса Хескета, и была известна под его фамилией в течение некоторого времени. Подруга посла фон Бернсторффа, она была в Америке в 1915 году, том самом году, когда она под именем Нези была арестована в Мадриде. Она была опознана французской секретной службой как госпожа Хескет и освобождена только после того, как Германия воспользовалась некими секретными, но сильными рычагами. Она возвратилась в Америку через Барселону и Гавану, но в ее сеть внедрили молодого американского агента, и 18 марта 1918 года, она была арестована наряду с Никс и графом де Бельвилем.
Все они подлежали депортации во Францию, когда Шторх умерла от пневмонии на острове Эллис. Первоначальные сообщения указывали, однако, что она приняла яд, чтобы избежать высылки и расстрельной команды. Газета «Нью-Йорк Таймс» находила весьма странным, что и у Шторх, и у Марии Кречман де Викторика, другой шпионки, содержащейся на острове Эллис, независимо друг от друга была обнаружена пневмония как раз тогда, когда обе женщины были готовы сознаться. Газета предполагала, что либо они «сами себе ввели микробы пневмонии» либо были заражены «ученым-убийцей правительства Германской империи, скрывавшегося под личиной сотрудника персонала острова Эллис». По слухам, Шторх приобщила Мэри Бретт-Перринг, вероятно, самую недооцененную шпионку, к шпионской игре.
Пухлая, белокурая Мария Кречман де Викторика, родившаяся в Аргентине, окрещенная «красивой белокурой женщиной из Антверпена», как иногда думали, была та самая Фройляйн Доктор. Мария родилась в Буэнос-Айресе в 1882 году в семье немцев-иммигрантов, получила образование в Германии, где сочинила сценарии к ряду немых фильмов. Именно там она встретилась с начальником немецкой разведки полковником Вальтером Николаи. В 1914 году Мария вышла замуж за чилийца Хосе де Викторика. Некоторые полагали, что это был фиктивный брак с целью использования ею нейтрального статуса своего мужа для свободного перемещения по миру во время войны. Во всяком случае, вскоре он исчез.
За эти годы много несопоставимых успешных ходов, включая Пасхальное восстание в Дублине и гибель лорда Китченера на потопленном немецкой подводной лодкой крейсере «Гемпшир» были, также совершенно безосновательно, приписаны деятельности Марии. В 1918 году, наряду с другим агентом, Карлом Родигером, также известным как Ганс Вессель (он заменил фон Бернсторффа в системе шпионажа), путешествовавшим с швейцарским паспортом, ее послали как агента управления пропаганды немецкого министерства иностранных дел, чтобы контролировать отношения южноамериканских стран с Соединенными Штатами и помочь в организации саботажа и диверсий. Какое-то время она жила в Спенсер-Армс на Верхнем Бродвее. За ней тогда проследили до отеля «Незерлэнд», но к тому времени она уже оттуда ушла. Под именем мисс Кларк она переехала в отель «Нассау» на Лонг-Бич. К тому времени американский дешифровщик Герберт Ярдли занялся перехватом и расшифровкой ее сообщений.
Когда Мария была арестована 27 апреля 1918 года, в ее гостиничном номере нашли шарф, пропитанный секретными чернилами. Ее обвинили в заговоре с целью минирования британских и американских судов. Из-за слабого здоровья, частично по причине ее наркомании, ее перевезли в больницу Бельвю. Эта «крепкая немецкая леди», великолепная в своем соболином пальто с муфтой, двумя комплектами колец с бриллиантами и одним - с большим изумрудом, была доставлена в суд, чтобы давать свидетельские показания на процессах против ирландского агитатора Джереми О'Лири (кто, как она сказала, помогал ей посылать секретные сообщения в Германию), и, в 1919, против предполагаемого шпиона Уилларда Робинсона. Хотя она все еще считалась обвиняемой, ее освободили в конце войны, после чего она жила в католическом женском монастыре в Нью-Йорке. Она считала себя не шпионкой, а «немецкой пропагандисткой, пойманный и оказавшейся на мели из-за войны». Она умерла 12 августа 1920 года в санатории Мэльюк на 78-й Ист-Стрит, 41, и была похоронена на кладбище Гейтс оф Хэвен в Кенсико. Обвинения против Родигера и десяти других были сняты 22 октября 1922 года.
Учитывая, что шпионаж по самой своей природе часто бывает вопросом жизни и смерти, в этом ремесле обычно мало юмора. Но был один забавный инцидент, когда лейтенанта Джона Уильяма Сполдинга из 6-го пехотного полка армии Соединенных Штатов, из соседнего Форт-Оглторпа, главного армейского учебного центра, нашли совершенно голым под кроватью богатой баронессы Лоны Шопе Вильгельмины Саттон Золлнер в отеле «Пэттен» в Чаттануге 13 декабря 1917. Она лежала на кровати, частично раздетая. Обоих препроводили в полицейский суд. 44-летнюю баронессу, состоявшую уже в пятом по счету браке, и Сполдинга, младше ее наполовину, обвинили в неприличном и безнравственном поведении. Каждый из них заплатил штраф в размере 10 долларов.
Но это было только начало. Баронессу, кроме аморального поведения, обвинили еще в нарушении Закона о шпионаже 1917 года. Нашли доказательства, что у нее были зашифрованные сведения об отправке судов из американских портов. Она была также замужем за «опасным иностранцем». Ее сын, гардемарин военно-морской академии в Аннаполисе, научился петь немецкий государственный гимн, так же как «прусскую боевую песню». Она посещала тренировочный лагерь, танцевала с офицерами и, очевидно, «не один из них попал под ее чары».
Защита Золлнер от обвинений в безнравственном поведении состояла в том, что лейтенант пришел в ее номер, чтобы попросить аспирин. Она, конечно, писала ему трогательные любовные письма, и они беседовали о браке, но не было никакого безнравственного поведения. Она «дала сердцу время отдохнуть и заснула», пока ее не разбудил сотрудник охраны отеля.
Судья вынес неожиданное решение, что письма баронессы не доказывали ее безнравственное поведение, и, так как она не была поймана с поличным, она была освобождена под залог в 2500 долларов с условием, что она не связывалась ни с какими военными кроме своего сына. Ей следовало проживать в своем доме из коричневого камня на Мэдисон-Авеню и дважды в неделю являться в полицию, рассказывая о своих перемещениях. Ей так и не пришлось предстать перед судом, и сомнительно, встречалась ли она еще хоть раз со Сполдингом.
Сполдинга судил военный суд. Он был оправдан и продолжал служить в Европе, где дослужился до капитана. Единственным человеком, который реально пострадал в результате этого случая, кажется, был сын баронессы, которого отчислили из Аннаполиса.

[Моргенштерн]

Глава 11. ЛЮДИ КАЙЗЕРА В АМЕРИКЕ
«Г-н фон Папен, вполне естественно, никогда не сообщал мне о каких-либо инструкциях, которые он, возможно, получал от своих начальников, чтобы устраивать сомнительные предприятия обозначенного характера. Без новых доказательств я не могу считать доказанным, что такие инструкции действительно были им получены».
(Граф Йоханн фон Бернсторфф)

Еще до того, как стало понятно — особенно после Марнского сражения — что война не «закончится к Рождеству», самые проницательные из немецких дипломатических умов (и в их число, разумеется, входил и граф фон Бернсторфф, немецкий посол в Вашингтоне) поняли, что ключ к победе в том, чтобы Соединенные Штаты Америки не вступили в конфликт. Как только Америка выступила бы на стороне Антанты, у Германии не было бы никаких шансов на победу.
С момента объявления войны в Европе президент Вудро Вильсон продолжал политику абсолютного нейтралитета. У людей кайзера в Америке, поэтому, была тройная цель. Первой целью была законная пропаганда, чтобы влиять на общественное мнение Америки против присоединения ее к войне на стороне союзников. Второй было незаконное разжигание забастовок, диверсий и саботажа, чтобы помешать поставкам боеприпасов, идущих в Европу и Россию. И, как только шансы немцев на быструю победу в ставшей затяжной войне стали совсем призрачными, появилась третья цель: соблазнить Мексику и позже Японию выступить на стороне немцев. В частности если бы удалось убедить Мексику объявить войну Соединенным Штатам, это лишило бы американцев возможности отправить свои войска в Европу. Противоположный вариант развития событий был бы тоже не хуже: если потратить достаточно денег на разжигание внутренних конфликтов в Мексике, то США могли бы решиться сами напасть на нее.
Чтобы достичь этих целей, немцы использовали полный ассортимент шпионов: иммигрантов, лояльных к Германии, немецких офицеров и авантюристов или, менее романтично, наемников, для нанесения ударов. Им, похоже, предоставили определенную свободу действий.
Руководители немецкой клики, сосредоточенной вокруг Бродвея в Нью-Йорке, возглавлялись послом, изящным, учтивым очаровательным фон Бернсторффом, человеком, с научными степенями пяти университетов, включая Принстон. С ним были военный атташе Франц фон Папен на Бродвее, 60; военно-морской атташе Карл Бой-Эд — протеже адмирала фон Тирпица, наполовину турок — в немецком консульстве, выходящем фасадом на Боулинг-Грин и на Бродвее, 45, в здании судоходной компании «Гамбург – Америка Лайн», атташе по экономическим вопросам Хайнрих Альберт, шести футов ростом, стройный блондин со шрамами от студенческих дуэлей. Альберт был казначеем всех тайных операций. Вильсон описывал его как «руководящий и самый опасный ум во всех этих несчастных интригах». Они использовали Немецко-американский клуб на Сентрал-Парк-Саут, 112 для своих встреч. Другие встречи проводились в отеле «Манхэттен» на углу 42-й и Мэдисон-Авеню. В течение месяцев к ним присоединился человек, присланный из Берлина, с, казалось, неограниченным кошельком. У него, как говорили, было 7 миллионов фунтов в распоряжении, а звали его Франц фон Ринтелен. Именно он доставил множество хлопот и американцам, и немцам.
С самого начала фон Папен, аккредитованный и в Вашингтоне и в Мексике, был сторонником преступной линии, намекая фон Бернсторффу, что было бы здорово организовать серию нападений на Канаду в районе Великих озер, чтобы тем самым заставить американские войска остаться дома защищать свою страну вместо того, чтобы отправиться в Европу.
Такая идея была не в духе фон Бернсторффа, и потому фон Папен обратил свое внимание на саботаж. Он запланировал взорвать Велландский канал, соединяющий озера Эри и Онатарио, по которому проходили торговые суда в обход Ниагарского водопада, прежде всего, с грузом зерна с северо-запада. Канадские войска уже обучались в Валькартье, Квебек, готовясь к отправке в Европу. Идея состояла в том, что они должны будут теперь остаться дома.
Диверсии начались, однако, ранним утром 1 января 1915 года на заводе «Рёблинг» в Трентоне, Нью-Джерси, который, помимо прочего, выпускал сети для противолодочных заграждений. На заводе находилось триста рабочих. Саботажникам удалось вывести из строя систему пожарной тревоги и разжечь много небольших пожаров, которые быстро распространились. За несколько часов сгорели восемь акров зданий фабрики и домов рабочих. В следующем месяце фон Папен заплатил 700 долларов Вернеру Хорну, некогда управляющему кофейной плантации кофе и флотскому резервисту, приехавшему в Нью-Йорке, чтобы он взорвал в Вэнсборо, штат Мэн, мост через реку Сент-Круа. Рано утром Хорн, который утверждал, что стремился совершить диверсию без человеческих жертв, «запорол» работу, нанеся мосту только незначительные повреждения. Было холодно, его руки замерзли, и после того, как взрыв услышали, Хорна нашел управляющий его отеля, как раз когда он пытался отогреть их в ванной. Не требовалось большого ума, чтобы соединить эти факты, как два и два.
Среди других, кому платил фон Папен, был Альберт Кальдшмидт из Детройта (один из многих американских городов, которые, как полагают, были рассадником немецких шпионов и саботажников), который провел серию взрывов на предприятии компании «Пибоди» в Уокерсвилле, провинция Онтарио, на арсеналах в Виндзоре и на механическом заводе «Детройт Скрю Уоркс».
Что касается пропаганды, немцы совершили ряд ужасно грубых ошибок, которых союзники в значительной степени избежали. Во-первых, бомбардировка и сожжение Лувена, затем расстрел Эдит Кэвелл и, возможно самая большая политическая катастрофа из всех, потопление лайнера «Лузитания».
Еще 30 марта 1915 года в Англии Невилл Чемберлен написал Вернону Келлу, что только что получил информацию от надежного источника о плане по уничтожению лайнера:
«Очень близкий немецкий друг доверил моему информатору, что будет совершена попытка взорвать «Лузитанию» в Ливерпуле после прибытия туда через океан. Насколько он знает, план состоит в том, чтобы один из пассажиров взял с собой взрывчатое вещество как личный багаж и спрятал его на судне незадолго до прибытия в Ливерпуль, установив часовой механизм с таким расчетом, чтобы дать пассажирам возможность оставить судно до взрыва. Не будет никаких попыток уничтожить какой-либо корабль в море, если на нем присутствуют американские граждане. Когда и кем будет совершена такая попытка, я не знаю, но мой информатор считает, что судя по тому, что он знает о своем друге-немце и его информационных каналах, компании «Кунард Лайн» на эту проблему следует обратить самое пристальное внимание».
Информатор Чемберлена не во всем был прав относительно «Лузитании», но судну действительно не долго оставалось существовать. 22 апреля 1915 года немецкое посольство в Вашингтоне предупредило, что Германия будет рассматривать лайнер как транспорт боеприпасов и потому как законную цель, даже при том, что на нем будут находиться женщины и дети. Лайнер был торпедирован немецкой подводной лодкой на удалении 15 километров от мыса Олд-Хэд-оф-Кинсейл 7 мая, утонув за 18 минут, что стало причиной смерти более тысячи пассажиров, и вызвало широкое общественное возмущение немецкой политикой.
Далее Чемберлен сказал, что по данным его информатора не будет больше попыток обеспечивать шпионов ложными паспортами, но зато:
«... все шпионские задания, которые могут быть выполнены в Англии, будут выполнять американцы немецкого происхождения, имеющие законное американское гражданство, присутствие которых в Англии, вероятно, не вызвало бы подозрений, если бы они прибыли сюда как туристы. Любого человека с немецкой фамилией следует контролировать. В Америке есть деньги для такой работы и найдутся люди, готовые рискнуть, чтобы заработать их».
Мошенничество с паспортами приняло много разнообразных форм, включая отправку умелых карманников из района Бауэри в Нью-Йорке, чтобы они крали паспорта, а затем покупку выкраденных документов у них по 10 долларов за штуку. Тогда их стали продавать уже по 30 долларов. Какое-то время этой операцией управлял с Бридж-Стрит, Нижний Манхэттен, Ганс фон Ведель, бывший нью-йоркский журналист. Когда Веделя отозвали в Германию, его преемник Карл Рурёде сделал ошибку, купив четыре паспорта у Альберта Адамса, нью-йоркского детектива, и добавил к этому еще объяснения, как эти подделки были сделаны. Он получил за это три года тюрьмы, но, во всяком случае, ему повезло куда больше, чем Веделю. Судно «Бергенсфьорд», на котором Ведель возвращался в Европу, было перехвачено на пути к Германии, и его пересадили на борт британского патрульного судна, которое тогда затонуло.
За три недели до потопления «Лузитании» в 1915 году немецкое Верховное командование послало в Америку Франца фон Ринтелена, едущего со швейцарским паспортом на имя Эмиль Гаше (эту фамилию он «позаимствовал» у мужа своей сестры). Его задание состояли в том, чтобы восстановить у власти свергнутого мексиканского генерала Викториано Уэрту, и таким образом заставить американского президента Вильсона вмешаться в события и тем самым совершить новый политический промах, возможно, с еще более тяжелыми последствиями, чем недавняя высадка американских войск в Веракрусе в апреле 1914.
Захватив власть во время прежнего удачного переворота в феврале 1913 года, Уэрта организовал убийства прежнего президента Франсиско Мадеры и его заместителя в ходе операции, известной как «La Decena Tragica» («Трагическая десятка»). Вильсон отказался признать Уэрту, поддержав вместо этого его соперника генерала Венустиано Каррансу. После незначительного дипломатического инцидента в Тампико, когда моряки с американского военного корабля «Долфин» сошли на берег, чтобы выгрузить припасы, и были арестованы мексиканцами, 21 апреля 1914 года Вильсон узнал, что немецкий пароход «Ипиранга» везет 200 пулеметов и 15 миллионов патронов, чтобы выгрузить их в порту Веракрус для Уэрты. Американский корабль заблокировал «Ипирангу», а американские морские пехотинцы высадились в порту и захватили таможню в ходе боя, в котором погибло 19 американцев и 126 мексиканцев. Хотя американцам пришлось принести немцам оскорбительное извинение за блокирование «Ипиранги», Уэрте так никогда и не удалось восстановить свою политическую власть после Веракруса и, потерпев ряд поражений от повстанцев под командованием Хосе Доротео Арамбулы (более известного как Панчо Вилья), он уехал в Испанию незадолго до начала Первой мировой войны.
38-летний фон Ринтелен обладал аристократичными манерами, говорил на хорошем английском языке и уже работал в Америке представителем «Дисконто Гезельшафт», второго банка Германии, с 1906 года в течение трех лет, пока не уехал в Мексику. В результате у него уже был широкий и обаятельный круг важных деловых и социальных знакомств. Уехав из Нью-Йорка, Ринтелен женился, а когда началась война, вернулся во флот в должности финансового советника главного морского штаба. Вместе с Робертом Фаем, который сражался в Вогезах и был награжден Железным крестом, он вернулся в Америку 3 апреля 1915 года
Фай, который жил в Манитобе с начала века, и его шурин механик Вальтер Шольц открыли автомастерскую в Риверсайде в штате Нью-Джерси и оттуда управляли фабрикой, делающей бомбы-«карандаши», с помощью которых выводили из строя суда, перевозящие военные поставки в страны Антанты. Более 40 судов подверглись диверсиям, и несколько из них утонули. В мае 1916 года пароход «Кирк Освальд» прибыл благополучно в Марсель, где на нем и были обнаружены бомбы, после чего их путь проследили до Фая. Власти заподозрили его, когда Фай попытался купить большое количество тринитротолуола у французской торговой палаты. Когда был проведен неожиданный обыск в его помещениях, в них нашли большое количество динамита. За Фаем и Шольцем установили слежку, тайно сопровождая их до Грантвуда, штат Нью-Джерси, и, как рассказывается в одной истории, когда один из сыщиков чихнул, их преждевременно арестовали. В то время они как раз собирались отправиться в Чикаго. При аресте Шольц заметил: «Похоже, это потянет на 20 лет». Но получил он только семь. Фай сбежал из федеральной тюрьмы в Атланте и добрался до Балтимора, где немецкий детектив Пауль Кёниг посоветовал ему уехать в Сан-Франциско. Из страха, что его убьют, он, вместо этого, поехал в Мексику, а оттуда в Испанию. Он был арестован в сентябре 1918 года и депортирован в Америку для досиживания оставшегося срока заключения.
Кроме задачи спровоцировать Вильсона на нападение на Мексику, другие цели фон Ринтелена состояли в том, чтобы выкупить завод по производству боеприпасов фирмы «ДюПонт» и, с помощью забастовок и диверсий попробовать остановить производство на других компаниях. Сначала он с Хайнрихом Альбертом создали подставную фирму «Bridgeport Projectile», через которую скупали порох, а затем разрушили ее. Он также работал над организацией «Национальный рабочий совет за мир», который предназначался для провоцирования стачек и «итальянских забастовок» в портах на побережье и на заводах. Через своего делового агента Дэвида Ламара фон Ринтелен инвестировал более чем полмиллиона долларов в «Совет», большую часть из которых Ламар прикарманил для собственного использования. Он также работал с Фаем над усовершенствованием бомб-«карандашей» на борту лайнера «Фридрих дер Гроссе», тогда интернированного в Хобокене.
В самый разгар всей этой деятельности контрразведке удалось добиться успеха, когда Вольф фон Игель, иронически прозванный «Арнольдом фон Винкельридом с Уолл-стрит», прикомандированный к немецкому посольству и выдающий себя за рекламного агента, попал под арест, под суд, а затем в тюрьму. 18 апреля 1916 года, когда агенты американской Секретной службы ворвались с обыском в его бюро, он возмущался, настаивая, что находится на немецкой территории, и произнес: «Только выстрелите, и начнется война». Они не выстрелили, война не началась, но в руки американцев попали ящики, полные инкриминирующих документов. В сейфе фон Игеля нашли, среди прочего, письмо от немецкого генерального консула в Шанхае с отчетом о действиях секретной службы на Дальнем Востоке.
Фон Ринтелен был отозван 6 июля 1916 года, когда его полезность, очевидно, уже была исчерпана. Кроме того, немцы опасались, что об его деятельности стало слишком много известно, и арест его был неизбежен. Конечно, американцы «опекали» и его и генерала Уэрту, к тому времени вернувшегося из Испании, настолько плотно, что каждая их встреча и телефонный звонок были зарегистрированы. Приказ об его отзыве поступил спустя два дня после задержания Уэрты в Ньюмене, штат Нью-Мексико. Уэрта был обвинен в заговоре с целью нарушения законов Соединенных Штатов о нейтралитете. Какое-то время он находился под домашним арестом, но был позже послан в тюрьму в Эль-Пасо, где и умер от цирроза печени 13 января 1916 года.
Фон Ринтелен, путешествуя снова под именем Эмиля Гаше на нейтральном лайнере нидерландско-американской компании, потерпел в этот раз неудачу. В августе 1916 года он был арестован по «наводке», после того, как судно вошло в английские воды, и в Саутгемптоне его обнаружили в его каюте с известной актрисой Вест-Энда. Он знал достаточно много о личной жизни своей сестры и делах своего шурина, чтобы достаточно убедительно отвечать на вопросы по своей «легенде», и практически выдержал допрос сэра Бэзила Томсона в Скотланд-Ярде. Он также убедил и швейцарского посла. Но в последнюю минуту «Моргун» Холл, прибывший на допрос с опозданием, предложил, чтобы английское посольство в Берне попыталось узнать в Швейцарии, возможно ли в принципе, чтобы Эмиль Гаше в данный момент находился в Лондоне.
Версия этой истории у самого фон Ринтелена немного отличается. Он утверждал, что ему уже разрешили пойти в отель «Сесиль» на Стрэнде тем вечером, но когда он услышал слова о дипломатической миссии в Швейцарии, то понял, что игра окончена, и, попросив разрешения обратиться к Холлу, признался, что он немецкий офицер. Холл щедро угостил его, прежде чем отправить в Доннингтон-Холл в Лестершире, где фон Ринтелен пробыл в статусе интернированного на продолжении 21 месяца, прежде чем сбежал оттуда. Через несколько часов его поймали в Лестере. В 1917 году фон Ринтелена отослали назад в Америку, где его судили за заговор, направленный на разжигание рабочих волнений, и он получил год тюрьмы. Когда 7 февраля 1918 года он был приговорен за мошенничество с паспортом и заговор с целью минирования британских судов, судья прокомментировал, что он сожалеет о невозможности применения смертной казни в данном процессе. Всего фон Ринтелен получил в общей сложности 50 месяцев тюрьмы.
Об отзыве фон Ринтелена и его аресте выдвигались различные теории. Одна гипотеза утверждала, что фон Папен, ревнующий к его успеху, послал закодированное сообщение в Германию, говоря, что фон Ринтелен становится опасным. При этом, мол, он знал, что британцы взломали шифр, и, прочитав депешу, проследят за его конкурентом. Другая история, подтвержденная лордом Ньютоном в 1933 году, предполагала, что Холл сам послал телеграмму об его отзыве. Есть версия о том, что его отозвали из-за его «светских ухаживаний» за Энн Сьюард, племянницей Уильяма Сьюарда, госсекретаря времен Авраама Линкольна. 2 июля 1915 года она написала, что фон Ринтелен был секретным, но близким эмиссаром кайзера: «Его высказывания являются отчетливо агрессивными, и его угрозы вызывают тревогу».
С Хорстом фон дер Гольцем фон Папен впервые встретился в немецком консульстве 22 августа 1914 года и послал его в Балтимор, под именем Бриджмена Тэйлора, с письмом, немецкому консулу там, Карлу Людерицу, об оказании фон дер Гольцу любой необходимой помощи. В Балтиморе фон дер Гольц должен был завербовать для своих целей моряков из команды немецкого судна, находящего в доках компании «Норддойче Ллойд». Он уже принял к себе на службу Чарльза Таккера, или Туххэндлера, в Нью-Йорке, и фон Папен передал ему еще троих: A. A. Фритцена из Бруклина, уволенного бывшего эконома с российского лайнера, Фредерика (Фридриха) Буссе, «импортера», и Константина Ковани, частного сыщика из Нью-Йорка.
Балтиморские моряки согласились исполнять свои новые обязанности, но были отосланы назад, потому что фон дер Гольц заподозрил за собой слежку и предпочел прервать операцию. Тогда его послали к капитану Гансу Таушеру, представителю заводов Круппа в Америке, на Бродвее, 320, чтобы получить у него 300 фунтов динамита. Эту партию груза загрузили на баржу около острова Блэк-Том-Айленд и перевезли на 146-ю Стрит, откуда взрывчатку в чемоданах перенесли в Немецкий клуб на Сентрал-Парк-Саут и позже в дом фон дер Гольца.
Используя псевдоним Бриджмена Тэйлора, он 10 сентября отправился в Буффало и снял квартиру на Делавер-Авеню, 198. Внезапно и эта миссия была им также прервана. Он утверждал, что причиной было то, что канадцы уже покинули лагерь. Он также уверял, что за ним наблюдали агенты американской Секретной службы. Однако он сохранил две инкриминирующих телеграммы, что стало причиной последовавших арестов.
Эконом Фритцен, который попытался пересечь мексиканскую границу, был арестован в Лос-Анджелесе в марте 1917 года и приговорен к 18 месяцам тюрьмы. Детектива Ковани так никогда и не нашли. Таккер и Буссе свидетельствовали на процессе Таушера. Таушер попытался договориться с судом о своем признании в обмен на приговор, не связанный с тюремным заключением, но ему было отказано. Были представлены доказательства, что он приобрел семь тысячи винтовок «Спрингфилд», три миллиона револьверных патронов и два с половиной миллиона винтовочных патронов, и спрятал их на Вест-Хьюстон-Стрит 200, 21 июня 1915 года. Он заявлял, что это была обычная коммерческая сделка с целью перепродажи, но обвинение настаивало на том, что оружие предназначалось для отправки в Индию. Он был оправдан, но не депортирован. К тому времени фон дер Гольц уже сбежал.
Дела немцев в Америке пошли совсем наперекосяк, когда однажды вечером 15 июля 1915 года чиновник их посольства Хайнрих Альберт заснул в вагоне метро и потерял важные документы. Он и немецкий поэт и пропагандист Сильвестер Фирек, редактор прогерманского журнала «The Fatherland», вышли из немецкого «улья» на Бродвее, 45, и сели в метро на 6-й Авеню. Когда Фирек вышел на 23-й, Альберт задремал. Он проснулся, когда поезд приехал на 50-ю, но, выходя, забыл свой портфель. За этой парой следил агент американской Секретной службы Фрэнк Бёрк. Он подобрал портфель и смешался с толпой. Альберт помчался назад к поезду, увидел, что портфель исчез и что Бёрк стоит прислонившись к стенке, и выбежал на улицу. Бёрк вышел через другой выход и позвонил своему начальству.
Альберт поместил в «Нью-Йорк Таймс» объявление о пропаже портфеля, предлагая за его возврат вознаграждение в двадцать долларов. Ему вскоре действительно удалось увидеть свой портфель, но при обстоятельствах, которые его совершенно не обрадовали. В бумагах Альберта, похоже, не было достаточно улик для его судебного преследования, но американские власти устроили утечку этого материала в газету «Нью-Йорк Уорлд». Первая статья из числа сенсационных серий, в значительной мере повлиявших на общественное мнение нейтральных тогда американцев в пользу вступления в войну, появилась 15 августа 1915 года.
Положение не улучшилось, когда в том же августе австро-венгерский посол Константин Теодор Думба послал домой письмо с сочувствующим американским журналистом Джоном Джеймсом Арчибальдом, который плыл в Европу. (У Думбы уже до этого были проблемы из-за его попытки посодействовать поступлению некоторых экспатриированных австрийцев на службу в австрийскую армию в нарушение американского нейтралитета.)
Письмо свидетельствовало, что Думба рекомендовал «с большой теплотой» отнестись к предложениям фон Бернсторффа и фон Папена, направленных на разжигание волнений и забастовок на предприятиях металлургического концерна «Bethlehem Steel» и на Среднем Западе. «Мы могли бы, если не полностью предотвратить производство военных материалов в Бетлехеме и на Среднем Западе, то, во всяком случае, сильно дезорганизовать его на протяжении многих месяцев».
К сожалению, письмо было обнаружено при обыске багажа Арчибальда, когда судно достигло Фалмута. «Моргун» Холл добавил его к коллекции приблизительно ста других документов, в которых фон Папен и Бой-Эд посылали свои отчеты о саботаже, и письмо, в котором фон Папен описал американцев как «идиотов янки» и передал их американскому послу Уолтеру Пейджу, настроенному дружески по отношению к Антанте. Посол переслал их президенту Вильсону. В результате американский госсекретарь Роберт Лэнсинг потребовал отзыва Думбы. 5 октября он уехал в Роттердам. За свои усилия в Австрии его наградили домом, зато британская пресса буквально сдирала с него шкуру. Вильсон, стремившийся без лишнего повода не злить немцев, оставил фон Папена и других пока на своих местах.
В ноябре 1915 года Карл Бой-Эд был вовлечен в судебный процесс над служащими судоходной компании «Гамбург – Америка Лайн», обвиненных в фальсификации таможенных документов, что позволило им отправлять свои суда для снабжения горючим немецких рейдеров. Участие Бой-Эда в операции, стоимость которой определяли в 200 миллионов долларов, горячее отрицалось немецким посольством. И после того как окружной прокурор Нью-Йорка обвинил Бой-Эда в «пренебрежительном отношении к законам Соединенных Штатов, к которым он относится как к клочкам бумаги», посольство потребовало от него принести извинения. Извинения не последовали, ибо 1 декабря президент Вильсон потребовал от немцев отозвать и Бой-Эда и фон Папена.
«Гамбург – Америка Лайн» обеспечивала также прикрытие и Паулю Кёнигу. Он держал маленькое детективное агентство под названием «Бюро расследований», наводившее справки и собиравшее информацию для ее дочерней компании «Атлас Лайн». Кёниг активно действовал с самого начала войны. В сентябре 1914 года он завербовал одного ирландца, Эдмунда Джастиса, чтобы тот разузнал сведения о численности войск, отправлявшихся из Канады в Европу. Когда Джастиса арестовали 23 декабря 1915 года и спросили, прогерманский ли он, тот ответил: «Нет, я антибританский». Кёниг завербовал также банковского служащего Фредерика (Фридриха) Шляйндля, чтобы тот крал документы и телеграммы, касающиеся деловых секретов союзников, у своего работодателя, «Нэйшнл Сити Бэнк». Падение Кёнига произошло, когда он поссорился со своим дальним родственником Георгом Фуксом из-за невыплаты тому суточных. Телефон Кёнига прослушивался, и когда Фукс постоянно звонил ему и ругался по поводу денег, содержание этих переговоров стало известно властям. Полицейские допросили Фукса, и тот всё рассказал.
В 2. 12 утра 30 июля 1916 года баржи на острове Блэк-Том-Айленд, соединенным длинным пирсом с Джерси-Сити, взорвались. Бруклинский мост качнулся, а часы на здании «Джерси Джорнэл» остановились в тот момент. Одна тысяча тонн тротила и шрапнели, предназначенных для союзных войск в Европе, взорвались вместе с баржами. Заводы по производству боеприпасов всегда были небезопасны, и первоначально служащие завода были обвинены в преступной халатности и грубой небрежности. Позже возникла версия саботажа..
Анна Рашнэк, квартирная хозяйка 23-летнего Майкла Кристоффа, заподозрила неладное, когда в четыре часа утра 30 июля вернулся домой изможденным и напуганным, и сообщила о своих подозрениях полиции. Кристоффа допросили, и сделали вывод, что он «безумен, но безвреден». Подозрения тогда пали на Курта Янке и лейтенанта Лотара Вицтке. Оба были известными шпионами, которых, как думали, послал немецкий консул генерал фон Бопп, чтобы устроить взрыв.
1 февраля 1918 года Витцке, назвавший себя Пабло Ваберски, сбежавший ранее из лагеря для интернированных в Вальпараисо, был арестован в Ногалесе, Нью-Мексико. При обыске в верхней части левого рукава его куртки нашли зашитое зашифрованное письмо. Криптоаналитик Герберт Ярдли, который тогда сотрудничал с «Моргуном» Холлом в Лондоне, смог его прочитать. Витцке сознался, но потом отказался от своих признаний. У него и у Янке было алиби, что они в момент взрыва находились в Сан-Франциско. Но вопрос состоял в том, что даже если алиби и было настоящим, то возможно ли было для них выехать из Сан-Франциско в Нью-Йорк и так быстро вернуться назад, чтобы их ни в чем не заподозрили. Во всяком случае, 17 августа Витцке признали виновным и приговорили к смертной казни. Он оказался единственным человеком, приговоренным в Америке к смерти за шпионаж в годы Первой мировой войны.
Фриц Жубер Дукейн был действительно «единственным человеком, который мог по праву претендовать на то, чтобы называться супершпионом», как полагал детектив Скотланд-Ярда Герберт Фитч. Дукейн, родом из Южной Африки, сражался в Англо-бурской войне. Он чувствовал в себе патологическую ненависть к лорду Китченеру после того, как его сестра была убита, и ферма его родителей уничтожена вследствие проводившейся этим генералом политики «выжженнной земли». Во время Первой мировой войны Дукейн, действовавший, главным образом, в Южной Америке, занимался диверсиями. Он взорвал пароход «Сальвадор», пароход «Вобан» и британский военный корабль «Пемброкшир». Ему приписывали также закладку бомбы на крейсере «Гемпшир», который 5 июня 1916 года погиб у северо-западного побережья близ Оркнейских островов на пути в Россию, в результате чего погиб лорд Китченер и еще 642 человека. За свои заслуги Дукейн получил Железный крест.
Доктор Армгаард Карл Грэйвс все еще продолжал проказничать в своем духе. 8 октября 1916 года он появился в Вашингтоне, где его обвинили в попытке вымогательства 600 фунтов у принца фон Хатцфельдта, первого секретаря немецкого посольства, за три более чем нежных письма графине фон Бернсторфф, предположительно, написанных шифром некоей женщиной в Германии. Письма, как он сказал, прибыли в Соединенные Штаты тремя маршрутами, и везли их три курьера. Грейвс сказал фон Хатцфельдту, что доставка писем стоила 600 фунтов. Он уверенно предсказал, что немецкое посольство не будет доводить дело в суде до конца, и оказался прав. На следующий день Грейвс заявил репортерам, что фон Бернсторффу было заранее известно, что немецкая подлодка U53 была в американских водах, за 24 часа до того, как она всплыла в Ньюпорте, Род-Айленд, что позволило ему сорвать огромный куш на бирже, продавая акции до того, как новость стала достоянием общественности. Год спустя, 16 августа 1917 года, Грейвса задержали на вокзале Юнион в Канзас-Сити, и обвинили в нахождении в зоне, закрытой для иностранцев из враждебных государств, не имеющих соответствующих разрешений. Говорят, что он был без денег и плохо одет, но утверждал, что в состоянии доказать нелегитимность династии Гогенцоллернов. На сей раз он был задержан и находился в заключении, пока война не закончилась.
А что же предпринимали англичане против немецких активистов в Америке и делали ли они вообще что-то? Правильный ответ был бы: да, и довольно много, но в течение всей войны положение было таково, что игроки больше грызлись друг с другом и занимались всякими мелочами. Порывистый, активный и не отличающийся скромностью и скрытностью британский военно-морской атташе капитан Гай Гонт, подчинявшийся «Моргуну» Холлу, был человеком на земле, у которого хватило чувства реальности и смелости, чтобы публично обвинить фон Бернсторффа и других в нарушении американских законов о нейтралитете. После уничтожения «Лузитании» к телефонным кабелям немецкого посольства было подключено подслушивающее устройство, и теперь машинистки работали круглосуточно, записывая содержание переговоров.
Успешная пропаганда британцев сыграла ключевую роль в побуждении Америки выступить на стороне Антанты. Британской пропагандой в США руководил сэр Гильберт Паркер. Он проводил секретную кампанию ради получения американской поддержки. Немногие американцы, если таковые вообще имеются, с которыми контактировал и за поддержкой к которым обращался сэр Гильберт, понимали, что были целями пропагандистского крестового похода, которым управляли из Лондона. К 1916 году его список потенциальных сторонников содержал уже около четверти миллиона фамилий.
Чемпион Кембриджского университета по боксу сэр Уильям Уайзмен, отравленный газом под Ипром, был направлен в Нью-Йорк - формально, чтобы возглавить британскую Закупочную комиссию, но на самом деле - в качестве руководителя Отдела V, американской резидентуры той службы, которая в дальнейшем станет MИ6, сменив Гонта.
1 февраля 1917 года Германия объявила, что в будущем она будет вести неограниченную подводную войну. Два дня спустя фон Бернсторфф был отозван. Он покинул Нью-Йорк на датском пароходе «Фридрих VIII», идущем в Копенгаген. Британцы согласились обеспечить ему безопасное следование, но только при условии, что судно подвергнется обыску в канадском Галифаксе, провинция Новая Шотландия, прежде чем продолжить свой путь. В Галифаксе таможенники обыскали пароход дюйм за дюймом в поисках контрабанды. Были опасения, что немцы могли везти с собой закодированные сообщения, записанные на фонографах. Говорили даже, что военные приказы были записаны на пластинке с записью дуэта из оперы «Роберт Дьявол». Хотя таможенники отметили немецкую склонность к хлопчатобумажным ночным рубашкам, они после почти двух недель досмотра так ничего и не нашли, и «Фридриху VIII» разрешили продолжить путь.
После своего изгнания фон Бернсторфф — как и положено любому хорошему послу — сделал заявление, пытаясь оправдываться от обвинений в противоправных действиях. Он преуменьшал важность тех обвинений, от которых он на самом деле не мог отстраниться, и дистанцировался от фон Папена:
«Г-н фон Папен, вполне естественно, никогда не сообщал мне о каких-либо инструкциях, которые он, возможно, получал от своих начальников, чтобы устраивать сомнительные предприятия обозначенного характера. Без новых доказательств я не могу считать доказанным, что такие инструкции действительно были им получены. Но в отношении этих вопросов я могу говорить только за себя, поскольку я никогда не занимался чисто военными вопросами. Вскоре после того, как капитан фон Папен отправился домой, я энергично выступил против посылки правительством его преемника, потому что я полагал, что ввиду сложившейся в Америке ситуации, там нечего было делать военному атташе и присутствие такого чиновника в посольстве только даст пищу для вражеской пропаганды».
6 апреля 1917 года президент Вильсон объявил, что Америка находится в состоянии войны с Германией.

[Моргенштерн]

Глава 12. ШВЕЙЦАРИЯ

«Если вы сделаете все хорошо, вас не поблагодарят. Если вы попадете в беду, вам не помогут».
(Сэр Джон Уоллингер Сомерсету Моэму)

Швейцария была гнездом и шпионов и дезертиров, из которых многие были и тем, и другим одновременно. Большая часть населения была немецкоговорящей и занимала прогерманские позиции, и глава полиции в Берне получал по 500 немецких марок в месяц от князя фон Бюлова — но, несмотря на это, швейцарская полиция действовала в принципе беспристрастно, когда арестовывала иностранных агентов обеих сторон. В октябре 1915 года они арестовали 120 предполагаемых немецких шпионов. Посещение швейцарской полиции могло привести к аресту или высылке. В «Мисс Кинг», одном из рассказов из сборника «Эшенден», рассказывающего о британском агенте в Швейцарии, Сомерсет Моэм описывал, как его главный герой боялся их стука в дверь.
Если кражи со взломом ради похищения официальных документов из посольств и консульств в Швейцарии не происходили регулярно, то только из-за страха перед возмущенной реакцией швейцарцев. Впрочем, итальянцы наняли взломщиков, выпущенных специально для этого из итальянской тюрьмы, чтобы те 25 февраля 1917 года выкрали из консульства Австро-Венгрии в Цюрихе секретные документы. Майера, австрийского консула, выманили поддельным приглашением на обед. Когда он вернулся и увидел, что произошло, то тут же застрелился. Восемнадцать итальянцев, оказавшихся австрийскими платными агентами, были благодаря полученным документам разоблачены, арестованы и расстреляны.
Но не только полиция следила за шпионами. Жак Мужо, французский агент, раненый в начале войны, организовал информационную службу в Шато-де-Бельгард в округе Тонон-ле-Бен, на Женевском озере, чтобы разыскивать немецких агентов, работающих в Швейцарии, и действовал очень успешно. Особенно важным центром шпионажа был отель «Руайаль» в Лозанне, где останавливалось большое количество прогерманские настроенных людей. Принц фон Гогенлоэ, глава нацистской пропаганды в Швейцарии, тратил крупные денежные суммы, пытаясь купить парижские газеты для пропаганды. 26 февраля 1915 года во французском донесении было сказано, что его жена, принцесса Александрин фон Гогенлоэ, встречалась в Риме с графиней А. Л. Печчи, которая была частью «обширной организации пропаганды и пацифизма, проводимой через Католическую церковь и Ватикан, и финансируемой Австрией и Германией».
Графиня Рачелаи из Флоренции также занималась шпионажем, нанося визиты Хольму из немецкого Генерального штаба. Их цель состояла в распространении пораженческой пропаганды во Франции.
Морис Вольфф, он же Якобсон, поставил фотоаппараты в окнах своего бюро в Лозанне, располагавшегося напротив французского консульства. И у Сомсона, управляющего отелями «Савой» и «Сесиль» в Лозанне, была любовница-англичанка, Элис Бонд. Они оба часто бывали в отеле «Росат» в Шато д'О, где она расспрашивала британских офицеров и солдат, останавливавшихся там для лечения или отдыха. Она сдала свою квартиру в Лозанне польке по фамилии Сфронская, которая находилась на связи с немецким вице-консулом.
В начале войны старший брат Эрнеста Уоллингера, сэр Джон, завербовал Сомерсета Моэма для разведывательной работы в Швейцарии чтобы заменить агента, у которого произошел нервный срыв. Они встретились благодаря светским связям: Джон Уоллингер, служивший раньше в индийской полиции и позже ставший главой разведки во Франции и Швейцарии, был возлюбленным подруги любовницы Моэма, Сайри Уэллкам. Миссия Моэма состояла в том, чтобы собирать и отправлять отчеты от агентов во Франкфурте, Трире, Кобленце и Майнце.
Кирк считал, что служба Уоллингера была неэффективной и прислала только одно полезное сообщение. Но и Моэм без особо высокого мнения о своем работодателе, написав о нем так:
«Весьма посредственный человек на грани, я сказал бы, верхнего среднего класса... Я ощущал, что он был слишком болтлив, чтобы быть любовником красивой женщины, которую он со своей бесхитростной невинностью в светских ситуациях считал великой леди».
Моэм, похоже, оценивал его верно. Уоллингера вообще считали человеком, плохо разбирающимся в людях. Как руководителя разведки в Швейцарии Уолтер Кирк характеризовал его как «боязливого» и «неспособного». Говорили, что он не «вселяет уверенности» и только хочет «оставаться в безопасности» до конца войны. Один из его агентов, Бернард, которого под этим же именем изобразил Моэм в своем рассказе «Мисс Кинг», был жуликом, который не предоставил ни одного настоящего донесения.
Моэм, невысокий, болезненный и сильно заикающийся, провел первые восемь лет своей жизни в Париже и, уже молодым человеком, жил в Гейдельберге, потому он свободно говорил на французском и немецком языках. Он стремился убежать из Англии и от своих запутанных романтичных отношений с Сайри Уэллкам, женой Генри Уэллкама, фармацевтического короля. У него и Сайри был ребенок, Лиза, родившаяся 1 сентября 1915 года, и они позже поженились, но великой любовью всей его жизни был беспорядочный в связях и сильно пьющий американец Джеральд Хэкстон, которого 13 ноября 1915 года арестовали в отеле «Ковент Гарден» и обвинили в грубом нарушении правил общественного приличия с Джоном Линдселлом. Его оправдали, и он уехал из Англии в Копенгаген. Когда в феврале 1919 года он попытался возвратиться, его выслали и запретили приезжать в Англию в будущем. Это могло произойти и по «причинам безопасности и сходным основаниям» - были подозрения, что Хэкстон, возможно, работал на бельгийскую разведку. Первая поездка Моэма была в Люцерн, где местного англичанина, женатого на немке, подозревали в шпионаже. Именно перед этой поездкой Моэм и выслушал напутствие своего шефа: «Если вы сделаете все хорошо, вас не поблагодарят. Если вы попадете в беду, вам не помогут».
Моэм завершил наблюдение и поехал в Женеву, где «Кафе дю Нор» на набережной Кэ- дю-Монблан» был притоном для бедных сутенеров и шпионов из всех стран. Моэм остановился в отеле «Бо Риваж», настоящем шпионском гнезде, и оттуда раз в неделю пересекал Женевское озеро, направляясь во Францию, где и сдавал свои донесения. Для прикрытия он решил написать пьесу «Кэролайн», которая выдержала 146 представлений, начиная с премьеры 8 февраля 1916 года. Моэм посетил премьеру в Лондоне, но неделю спустя он был вызван в суд в качестве cоответчика в деле о разводе «Уэллкам против Уэллкама» и возвратился в Женеву. Он продолжал делать свои отчеты, но в июле того же года он написал прошение об отказе от назначения. На какое-то время его заменил американский драматург Эдвардом Ноблок.
Немецкие шпионы более низкого уровня крутились в Женеве преимущественно в «Кафе Амодрю», где агентов, направлявшихся во Францию, снабжали достаточным количеством кокаина, морфия и других наркотиков для того, чтобы в случае поимки они могли бы утверждать, что являются дилерами, а не шпионами.
Одним из таких агентов был Мишель Кайе Барроз, который в июне 1915 года в возрасте 25 лет дезертировал из французской армии. С двумя прихвостнями, Элье Мюратом и Гуаспаром, он приехал в Женеву, где закрутил роман с официанткой по фамилии Бёгле. Мюрат в начале своей военной карьеры отсидел один год за угрозы в адрес офицера, и пытался дезертировать при случае уже несколько раз, пока ему не удалось добраться до Швейцарии. Гуаспар был подмастерьем мясника в Ла-Виллете.
Барроз в январе 1917 года устроил себе прикрытие оптового торговца специями на набережной Кэ-д.-Блан-Шваль. Дело приняло для него плохой оборот, когда он нашел себе другую любовницу. Бёгле покончила с собой, но до этого успела пойти в полицию. После этого Барроза арестовали.
18 апреля другой дезертир, Раймон Корбо, известный также как Сааб, сообщил полиции, что Мюрат ездил в Лион и Париж для сбора информации о последствиях бомбардировок, особенно в районе между Рю-Бомарше и станцией метро Сен-Поль, не далеко от Бастилии. Мюрату также приказали узнать точное время прибытия американских войск.
Корбо, тоже дезертировавшему из французской армии в 1916 году, удалось пробраться в Швейцарию и, вероятно, присоединиться к агентурной сети немецкой разведки под агентурным номером AF94. Этот номер присвоила ему женщина по имени Рокин, руководившей шпионской школой во Фрайбурге по тем же принципам, что и Фройляйн Доктор в Бельгии. Корбо арестовала швейцарская полиция 2 мая 1917 года, после чего перевербованный Корбо согласился работать на французов как двойной агент.
27 апреля 1918 года Мюрата арестовали во французской военной форме не только с упаковкой кокаина, но еще и с четырьмя поддельными разрешениями на поездки.
Ивонну Шадек и Анну Гарнье, тоже из контингента «Кафе Амодрю», послали в Париж 15 мая 1918 году, чтобы узнать степень разрушений Парижа от бомбардировок, и они провели это время на бульварах, пытаясь узнать информацию от солдат в отпуске. Гуаспар приехал, чтобы жить с Шадек. Он уже совершил четыре пробега во Францию в военной форме, но на сей раз ему не повезло. Его арестовали, равно как Шадек и Гарнье. Какое-то время женщины отказывались выдавать Гуаспара, но стоило им услышать, что он в тюрьме, то рассказали все.
22 августа 1919 года Барроз был приговорен к смерти, как и Гуаспар. Элье Мюрат получил пожизненное заключение, а его сестра Анна год за то, что не выдала его властям. Шадек и Гарнье довольно повезло - они тоже получили по году тюрьмы. Затем Мюрат симулировал сумасшествие, чтобы не, попасть в тюрьму. Он уверял, что хочет, чтобы его не расстреляли, а немедленно обезглавили на гильотине. Когда его отправку в тюрьму отсрочили и направили в больницу для проведения психиатрической экспертизы, ему через восемь дней удалось оттуда сбежать, и, судя по некоторым сообщениям, он был на свободе и в 1930-х годах. Барроз тоже смог убежать в Швейцарию. Смертный приговор Гуаспару отменили за полтора часа до расстрела. Он решил жениться на Шадек, но она к тому времени уже уехала в Гайану. Корбо за шпионаж в пользу немцев посадили в тюрьму на 20 лет.
На противоположном от круга «Кафе Амодрю» краю социального спектра была 24-летняя Дора Чарльтон, выдававшая себя за американку. Ее описывали как хорошо одетую, очень красивую женщину, прозванную «дамой с камелиями» за цветы, которые она всегда носила. Дора получала информацию высокого класса от военнослужащих войск союзников и передавала ее своим шефам во время поездок в Германию и Италию. После ареста в Турине в июне 1919 года она покончила с собой.
В Швейцарию сбегали не только люди вроде Гуаспара. Монсеньор Рудольф фон Герлах приехал туда летом 1917 года, едва избежав ареста в Риме за свое участие в подрыве итальянских линкоров «Бенедетто Брин» и «Леонардо да Винчи». Он также помогал переправлять деньги прогерманским итальянским газетам с целью дестабилизации политической ситуации. За это священнику заочно присудили 30 лет. Папа Римский, как говорят, был не в состоянии поверить в его виновность, говоря, что он был таким «веселым» человеком. От некоторых привычек порой так трудно избавиться: перед тем, как надеть сутану, фон Герлах, очевидно, был кавалерийским офицером.
Во время войны, как и в мирное время, Швейцария была финансовым центром, где выплачивались деньги агентам и пропагандистам. И именно там, в Берне, немецкий финансист Маркс де Манхайм встретил несчастного Эмиля Дюваля. Немцы хотели приобрести часть акций ведущей парижской газеты, чтобы, проводя через нее агитацию в пользу пораженчества и пацифизма, склонить французскую общественность в пользу заключения сепаратного мира на условиях, более выгодных для немцев, чем для французов. В этих целях были установлены контакты с владельцами ряда газет, включая «Ле Бонне Руж» и «Ле Журналь». Именно из-за этого позднее немало французов, в том числе Дюваль, предстали перед расстрельной командой.
16 мая 1917 года Эмиля Дюваля задержали в Бельгарде с чеком на 157000 французских франков, происхождение которого он не мог объяснить. Он был посредником для Маркса де Манхайма, а также для сутенера и авантюриста Боло Паши и Пьера Ленуара (одно время работавшего шофером у Жоржа Ладу из Второго бюро), которых позднее расстреляли. План и в этот раз состоял в приобретении ведущей газеты для использования в пропагандистских целях. Когда Дюваля привели на казнь и предложили надеть повязку на глаза, он, по слухам, ответил: «Она не стоит этого». Боло-Пашу расстреляли 17 апреля 1918 года, а Ленуара 24 октября 1919 года. Он был настолько сломлен, что даже не мог идти сам, и его пришлось нести к месту расстрела и привязывать к стулу.
В 1918 году из Франции поступила информация, что существует еще «Боло-Паша II», который изучал силу движения за мир в Англии. В МИ5 приняли решение открыть винный магазин в лондонском Вест-Энде, если вдруг представится возможность схватить этого человека. Магазин процветал, но, что неудивительно, этого человека так никогда и не поймали.
Приговоры за шпионаж и измену продолжали выносить и после войны. В феврале 1919 года еще двое, родившийся в Америке Чарльз Хартман и француз Анри Гильбо (он до войны был членом знаменитой парижской моторизованной банды разбойников «Бонно») были заочно приговорены к смерти французским судом за измену. Они управляли прогерманскими пропагандистскими газетами в Швейцарии во время войны. В апреле 1924 года Гильбо, все еще заочно осужденный, объявил, что собирается выставить свою кандидатуру на предстоящих выборах в парламент Франции.

[Моргенштерн]

Глава 13. В РОССИЮ И ОБРАТНО

«Великий друг и блестящий коллега».
(Джордж Хилл о Сиднее Рейли)

Так же, как немцы хотели не допустить вступления американцев в войну, так и британцы очень хотели удержать Россию от выхода из войны. Пока русские сражались на Восточном фронте, немцы не могли перебросить все свои войска на Запад. Но к 1917 году положение России было крайне трудным: ее армия понесла большие потери, старый общественный строй трещал на глазах, обострился дефицит продовольствия, возросла инфляция, власть царя зашаталась, а правительство было неэффективным и коррумпированным.
Еще в 1914 году Камминг отправил агентов в Россию во главе с майором Арчибальдом Кэмпбеллом в качестве главного резидента. Однако во времена Кэмпбелла там была та же ситуация, которая повторялась на протяжении войны по всей Европе. У Главного командования в России уже были свои люди, и они возмущались прибытием Кэмпбелла. Да и сами руководители миссии Главного командования относились друг к другу не лучше. Генерал сэр Джон Хэнбери-Уильямс был отправлен в Россию представителем при Ставке потому, что по званию и по социальному положению он стоял выше занимавшего эту должность ольстерца Альфреда Нокса, и это вызывало возмущение и конфликты.
Кэмпбелл не преуспел в своей деятельности. Его попытки улучшить разведку связи и коммуникаций провалились, когда русские отказались сотрудничать и, так же, как Главное командование ссорилось с Каммингом из-за бельгийских агентурных сетей, так и в 1915 году Нокс, поддержанный строгим и влиятельным послом сэром Джорджем Бьюкененом, попытался добиться отзыва Кэмпбелла. На самом деле они считали, что представитель Камминга в России просто не нужен. Обоим сторонам воздали одинаково: Кэмпбелла отозвали, но заменили майором Ч. М. Дж. Торнхиллом. К сожалению, он стал человеком Нокса, не Камминга, и в свою очередь он был заменен Сэмюэлем Хором, который позже стал министром иностранных дел.
Хор продержался до марта 1917 года, и к этому моменту он доложил о большой вероятности провала военных усилий Росси по целому ряду причин и о вытекающем из этого недоверия к правительству. Еще до отъезда Хора, Григорий Распутин, влиятельный «монах» и фаворит императрицы, немки по происхождению, был убит ночью 29 декабря 1916 года группой во главе с князем Феликсом Юсуповым и, возможно, его другом и биографом Освальдом Рейнером, агентом британской разведки. Согласно одной истории, когда Распутин не умер после первых двух выстрелов, Рейнер выпустил в него последнюю и смертельную пулю. Убийство, которое не вызвало недовольства у британской разведки, стало только еще одним шагом на пути к предстоящей революции.
Шесть недель спустя царский режим пал в ходе Февральской революции 1917 года. Она началась 8 марта (по григорианскому календарю) с демонстраций в очередях за хлебом в Петрограде, и быстро распространилась. Уже прошла серия забастовок, но когда полиция оказалась не в состоянии подавить мятежников, царь Николай II проигнорировал совет Бьюкенена: «Сломайте барьер, который отделяет вас от вашего народа, чтобы вернуть себе их доверие», и приказал армии навести порядок. Многие из военных более низких чинов проявили нелояльность, и 13 марта царь отрекся от престола.
За отречением царя последовал приход к власти Временного правительства, возглавлявшегося сначала князем Георгием Львовым, а затем адвокатом Александром Керенским. Последняя попытка русских перейти в стратегическое наступление закончилась неудачей в июле 1917 года, и после этого генерал Лавр Корнилов стал главнокомандующим. Как раз тогда преемник Хэнбери-Уильямса, генерал сэр Чарльз Бартер, похоже, дал свое благословение неудавшемуся путчу Корнилова, который не нашел с Керенским общего языка. Попытка путча провалилась. Немногие из армейских командиров присоединились к призыву к оружию, хотя среди присоединившихся была британская рота броневиков во главе с Оливером Локер-Лэмпсоном. В том же месяце немцы позволили Владимиру Ильичу Ленину вернуться в запломбированном железнодорожном вагоне в Россию из Цюриха, где он находился с начала войны.
Тем временем, как столь часто бывало, разные британские разведслужбы действовали в совершенно противоположных направлениях. Сэр Чарльз Бартер продолжал интриговать против Керенского, а Камминг, наоборот, активно поддерживал его. Уильям Уайзмен, о котором в последний раз слышали в связи с «телеграммой Циммермана», занялся вербовкой Сомерсета Моэма, о котором в последний раз слышали во время его шпионской деятельности в Швейцарии, чтобы тот отправился в Россию и попытался убедить Керенского не выводить Россию из войны.
Было ли это из-за выделенных ему 150 000 долларов из средств британского министерства иностранных дел и американских капиталовложений, или из-за желания сделать любезность старому другу, но Моэм согласился. Моэма, по крайней мере, представили Керенскому через бывшую любовницу, Сашу Кропоткина, дочь эмигрировавшего князя-анархиста Петра Кропоткина. Моэм позже писал, что встретился с Керенским на квартире Саши, где этот человек увещевал его в течение многих часов подряд, как будто на митинге. По оценке Моэма — но что он действительно знал об этих делах? — Уайзмену, чтобы провести запланированную им программу тайных операций и пропаганды, нужно будет выложить 500 000 долларов в год. Следовало также создать секретные организация для «разоблачения... немецких заговоров и пропаганды в России». Уайзмен отнесся к предложениям серьезно, но 31 октября Керенский вручил Моэму срочное сообщение для передачи премьер-министру Дэвиду Ллойду Джорджу с просьбой о пушках и другом оружии. Той же ночью он уехал из России.
Встреча Моэма с Ллойдом Джорджем была достаточно сердечной. Премьер-министр даже спрашивал Моэма об его пьесах, но когда речь зашла о содержании послании Керенского, то встреча резко оборвалась. Ллойд Джордж поручил Моэму сказать Керенскому, что выполнение его просьб просто невозможно, и после этого уехал на заседание кабинета. Керенский продержался после этого еще несколько дней, пока 7 ноября не был свергнут большевистской революцией, и сбежал во Францию. Уайзмен, очевидно, был в достаточной степени доволен работой Моэма, чтобы предложить ему другое назначение, на сей раз в Румынии, но драматург уже заболел туберкулезом и провел следующие месяцы в санатории в Шотландии.
Из-за всего этого агенты Камминга оказались в замешательстве. Следующим, кто направился в центр русской неразберихи, был Роберт Брюс Локкарт (Локхарт), который прежде уже работал в Москве. Локкарт, в принципе, считался человеком очень большим способностей, но недостаточно моральным для того времени. У него уже была запутанная любовная история в Малайе, когда он сбежал с Амаи, красивой стражницей Дато Клана, вождя Сангей Уджонга. Отношения их продлились год, пока Локкарт не заболел, судя по всему, малярией, и был отослан домой. Намного более романтичным было его утверждение, что его отравили. В конце августа 1917 года в Москве он совершил еще один опрометчивый поступок и снова был отослан домой, якобы в отпуск по болезни.
Однако, как только началась революция, звезда Локкарта начала восходить снова. Он начал лоббировать в Лондоне идею об установлении контакта с большевиками, и наградой ему стало повторное назначение в Россию, совпавшее с отзывом Бьюкенена и Нокса. Локкарту поручили восстановить отношения с Троцким и Лениным.
3 марта 1918 года русские подписали мирный договор с немцами в Брест-Литовске. Локкарт сообщил Лондону, что договор не будет долго соблюдаться. Тогда же он связался с противниками большевиков во главе с Борисом Савинковым, в прошлом организатором многих террористических актов, включая убийство министра внутренних дел в 1904 году и Великого князя Сергея год спустя. Савинков полагал, что, если бы войска союзников вторглись в Россию, он бы за одну ночь убил бы всех большевистских вождей. Локкарт должным образом переправил эту информацию в Лондон, где это предложение восприняли неодобрительно. Локкарт, в конце концов, сам ранее отговаривал от удара по большевикам с помощью Японии или без нее, и тут передумал. Его совет был практически немедленно отвергнут.
Что же делал Камминг все это время? Ничего особенного. Главой резидентуры теперь был лейтенант Эрнест Бойс. Через его бюро прошел целый ряд агентов, но ни один не был способен влиять на политическую ситуацию, как считал Локкарт — как будто бы он сам мог.
Также в России в то время находился посланный военным министерством Джордж Хилл, известный как «Веселый Джордж», который служил и в Разведывательном корпусе и в Авиационном корпусе. Хилл, судя по его мемуарам, вплоть до Брестского мира, все время занимался заговорами, как бы заставить большевистскую Россию продолжать войну. Но и после заключения мирного соглашения он все еще нашел, чем заняться. Он давал консультации Троцкому и наслаждался вечерами в театре и на званых ужинах. Если бы о приключениях Хилла сняли фильм, то, конечно, главную роль следовало бы играть Эрролу Флинну.
«Я помог большевистскому военному штабу организовать Разведывательный отдел с целью идентификации немецких частей на российском фронте... Снова и снова я смог предупреждать Лондон, что та или иная немецкая дивизия оставила русский фронт и была переброшена на Запад.
Во-вторых, я организовывал для большевиков отдел контрразведки, чтобы шпионить за немецкой секретной службой... Мы расшифровывали немецкие шифры. Открывали их письма и читали большую часть их корреспонденции, при этом нас даже не заподозрили».
Но было необходимо послать в Россию кого-то в официальном статусе, который мог бы сообщать о том, что происходило там на самом деле. И тогда на сцену вышел второй самый известный шпион всех времен, с позволения своего вымышленного литературного потомка Джеймса Бонда. Сидней Рейли, карьера которого породила биографии, автобиографии, романы, бесчисленные газетные статьи, телесериалы и фильмы, и с которым, похоже, Камминг впервые связался в начале марта 1918 года.
Рейли приписывали наличие одиннадцати паспортов и стольких же жен, чтобы поехать с каждым из них. Но вопрос лишь в том, насколько рассказы об его деяниях правдивы? В общем, о нем с абсолютно уверенностью можно сказать только то, что он родился. Зато где именно он родился, до сих пор не ясно. Четверо из его биографов родили Рейли в Одессе или около нее, у троих он родился в русской Польше. Он сам часто утверждал, что родился в Ирландии, то ли в Клонмеле, то ли в Дублине. Его отец был в разных вариантах то ли священником, то ли морским капитаном (оба ирландца), или то ли землевладельцем, то ли аристократом (оба русских). Альтернативно, он был незаконным сыном (венского) доктора. Его семья, впрочем, почти наверняка была еврейской.
Он также, конечно, женился в ряде случаев — но он убил первого мужа своей жены и несколько лет спустя женщину, которая, возможно, опознала его? Эндрю Кук предполагает, что в марте 1898 года, он, возможно, отравил старого и больного преподобного Хью Томаса в гостинице с претенциозным названием «Лондон энд Пэрис Хотел» в Ньюхейвэне, где останавливался пакетбот из Франции. Несколько позже Луиза Льюис, которая работала в этом отеле, когда Томас умер, исчезла из модного отеля «Сесиль», который находился рядом с тогдашней намного менее внушительной гостиницей «Саввой», в то время, когда там останавливался Рейли. Кук выдвинул гипотезу, что Рейли, возможно, убил ее, потому что она опознала в нем «доктора», который выдал врачебное заключение о смерти Томаса от остановки сердца. Но тогда, много молодых женщин исчезало после неудачных абортов. Нет никаких доказательств, что Луиза была беременной, и при этом нет никаких доказательств, что Рейли убил ее. Как и многое другое из написанного об его жизни, это тоже только догадка.
Относительно его шпионской работы, вероятно, что Рейли встретил полицейского Скотланд-Ярда Уильяма Мелвилла, когда Мелвилл занимался розыском и слежкой за анархистами 1890-х годов. Были предположения, что в 1906 году Мелвилл, к тому времени вовлеченный в работу Секретной службы, нанял его по делу, касающемуся британских нефтяных интересов, но это еще одна спорная история. Согласно его псевдо-автобиографии, Рейли также добыл секреты из разбившегося самолета на авиашоу 1905 года в Берлине, но исследование показало, что в то время такой катастрофы не было. Он был определенно завербован MИ6 во время Первой мировой войны. Его история, что, он, надев немецкий офицерский мундир, посетил заседание немецкого Главного командования и доложил об этом Каммингу, более чем вероятно, еще одна выдумка.
Но вот что любопытно - Камминг очевидно не встречался с Рейли в течение первых восьми лет его срока пребывания на своем посту, хотя Мелвилл, подчиненный Камминга и действительно его доверенное лицо, время от времени использовал Рейли на протяжении большей части из 20 лет. В книге Алана Джадда упоминается запись, сделанную Каммингом в его дневнике за 15 марта 1916 года:
«Майор Скэйл представил господина Рейли, который готов поехать в Россию для нас. Очень умный - очень сомнительный - был всюду и сделал все... Я должен согласиться, что это - большая азартная игра».
Рейли должен был отправиться в Россию с 500 фунтами в банкнотах и еще 750 фунтами в виде бриллиантов, чтобы посетить агентов Камминга по всей стране.
Рейли провел много времени в Америке во время войны, где он, как считали, нажил состояние. У некоторых из его биографов есть версия, что он работал на немцев и сотрудничал с Куртом Янке при проведении диверсий на острове Блэк-Том-Айленд и на электростанции фирмы «Дюпон» около Такомы, штат Вашингтон. По множеству причин с этими утверждениями очень трудно согласиться.
Один из немногих бесспорных фактов жизни Рейли - то, что в 1917 году он уехал в Канаду, чтобы поступить в Королевский авиационный корпус прежде, чем приехал в Лондон и встретился там с Каммингом. С его знанием нескольких языков и изобретательностью, разве нужно было искать более подходящего человека для командировки в Россию?
В августе 1917, когда Рейли пробыл в России уже приблизительно пять месяцев, он оказался вовлеченным в т.н. «Заговор Рейли» или «Заговор Локкарта», направленный на свержение и убийство Ленина и Троцкого. Этот заговор, кажется, был детищем двойного агента полковника Эдуарда Берзина, который думал, что эти два убийства нанесут по большевикам такой удар, что они никогда уже не очухаются. Рейли, как говорят, был не в восторге от идеи, предпочитая публично высмеять вождей, проведя их без штанов по улицам Москвы. Но Эрнест Бойс поддержал идею Берзина и подготовил предварительное предложение контракта.
Попытка окончилась ничем, потому что 30 августа 1918 года произошло два несвязанных друг с другом покушения. В первом покушении Моисей Соломонович Урицкий, глава Петроградской ЧК – большевистской организации государственной безопасности, был застрелен юнкером Леонидом Канегисером, скорее всего, мстящим за казни своих друзей. Во втором покушении был тяжело ранен сам Ленин, когда ему выстрелили в грудь и челюсть, в то время, когда он садился в автомобиль, уезжая с митинга на московском заводе. Попытку убийства совершила, вероятно, левая социалистка-революционерка Дора или Фаня Каплан, которую освободили из сибирской ссылки 18 месяцами раньше. В Сибирь ее сослали за попытку убийства главы жандармерии Новицкого в 1907 году, и она находилась там до 3 марта 1917 года. Из ссылки она вернулась больной, почти слепой и подверженной припадкам. Одно время левые социалисты-революционеры были партнерами большевиков, но разошлись с ними после Брестского мира и теперь рассматривали Ленина как предателя. Каплан призналась, и когда стало ясно, что она не назовет сообщников, ее расстреляли 3 декабря 1918 года. Не было и нет никаких доказательств, что оба теракта были связаны между собой, но за дело принялся Феликс Дзержинский, глава ЧК, «из предосторожности» арестовав и казнив около 500 бывших чиновников царского режима.
Кем же был безжалостный Феликс Дзержинский, которым так восхищался Ленин, и который еще долго доставлял так много неприятностей британским агентам в России? Поляк, родившийся в 1877 году в богатой семье, Дзержинский вступил в социал-демократическую партию в 1897 году и стал работать курьером между подпольными ячейками партии в России и эмигрантскими группами за рубежом. После ссылки, в 1903 году он присоединился к ленинскому крылу социал-демократов, большевикам.
В октябре 1917 года он был одним из вдохновителей коммунистического переворота, свергнувшего Керенского. А затем Дзержинский основал ЧК, используя бывших царских полицейских, чтобы построить организацию, которая впоследствии стала КГБ. В конце декабря 1917 года у Дзержинского было две дюжины людей, никаких денег и небольшой опыт. К следующему году у него, как говорили, было более чем 100 000 агентов, и начались заграничные операции. В 1918 году, по «наводке» от французского агента-коммуниста, он арестовал главного американского агента в России, американца греческого происхождения Ксенофона Каламатиано.
В течение 1918 года Локкарт много трудился, пытаясь организовать контрреволюцию, и связался с двумя латышами, одним из которых был полковник Берзин, сообщившим ему о серьезном недовольстве среди латышских стрелков. Локкарт получил 1 200 000 рублей, которые передал Берзину. К сожалению, Берзин и его коллега-латыш были людьми Дзержинского.
План — перед тем, как Локкарта «подставили» и деньги были потрачены впустую, состоял в том, чтобы осуществить антибольшевистский переворот, совпадающий с высадкой британских и французских войск на севере России. Рота морских пехотинцев во главе с генерал-майором Фредериком Пулом высадилась в Мурманске 6 марта, а вторая прибыла 1 августа, одновременно с небольшим переворотом, осуществленным капитаном Георгием Чаплиным, захватившим власть в регионе. Однако, к августу, агенты, посланные туда до переворота, были арестованы.
С этого момента положение британского и французского сообществ в большевистской России существенно ухудшилось. 29 августа 1918 года ЧК совершила рейд с обыском в бюро полковника Анри де Вертамона, главы французской секретной службы в России. Полковник ушел по крышам, но в его помещении была найдена взрывчатка, и многие его агенты были арестованы.
Локкарт был арестован 31 августа, выпущен в течение 24 часов и повторно арестован четыре дня спустя. Он был не единственным. В тюрьму попал глава резидентуры Эрнест Бойс. Рейли сбежал, уехав на поезде в вагоне первого класса в Москву. На какое-то время некоторые из его многочисленных любовниц, включая Елизавету Оттен, которую он использовал в качестве курьера, попали из-за него в тюрьму. Хилл утверждал, что Рейли хотел сдаться в обмен на освобождение Локкарта, но Хилл якобы отговорил его.
4 сентября британское посольство подверглось нападению, и капитан Фрэнсис Кроми, военно-морской атташе, был убит, но только после того, как, судя по сообщениям, сам застрелил троих нападавших. Газеты писали, что над его трупом варварски издевались, и, что хуже всего, английскому капеллану не позволили помолиться по нему. Крест Святого Георгия был сорван с его груди и надет одним из захватчиков, а его тело, как говорили, было повешено в одном из окон посольства. Кроми посмертно был награжден Орденом Бани. Нападение было началом погрома, когда все французы и британцы в возрасте от 18 до 40 в районе Петрограда были схвачены и заключены в тюрьму.
Британцы осуществили ответные репрессии. Это был «профилактический» арест большевистского посла Максима Литвинова, который пошел прямо в Брикстонскую тюрьму, и содержался там как заложник, чтобы добиться освобождения Локкарта.
Рейли скрывался на квартире другой своей любовницы в Москве, где его посетил Джордж Хилл, который хотел, чтобы он добрался до Украины через серию явочных квартир. Рейли предпочел поехать на север в Финляндию. Хилл дал ему свои собственные поддельные документы на имя Бергмана (так фамилию «Хилл» - «холм» по-английски, он переиначил на немецкий манер) и проводил его на ночной поезд назад в Петроград. Рейли, у которого были длинные темные волосы, долго выпрашивал у Хилла пару его расчесок. На станции Хилл дал ему одну из них наряду с бутылкой вина и пакетом с едой. Когда они снова встретились в Лондоне, Рейли отблагодарил Хилла, подарив ему пару расчесок с серебряными спинками, на которых был выгравирован полковой крест Хилла.
Как только он достиг Петрограда, Рейли скрывался, пока не смог получить различные бумаги и охранное свидетельство, с которым смог уехать в Кронштадт. Оттуда он поехал в Ревель (теперь эстонский Таллинн), а затем в Гельсингфорс (Хельсинки), Стокгольм и Лондон. Поездка заняла более двух месяцев, и он вернулся как раз ко времени Перемирия — только для того, чтобы его обвинили американцы в том, что он двойной агент и виновен в провале Локкарта.
Другие люди теперь пробирались назад в Англию включая Бойса, выпущенного из тюрьмы, и итальянки, у которой какое-то время скрывался Хилл. С ними были Локкарт и Хилл, которого послали в Софию — он изучил болгарский язык за четыре недели в начале войны.
Были предположения, что покушение на Урицкого, руководителя Петроградской ЧК, было частью английского заговора, но против Локкарта были и другие более серьезные обвинения: прежде всего, он, наряду с Рейли, имел дело с латышскими провокаторами. В декабре 1918 года и Рейли и Локкхарт были объявлены вне закона и заочно приговорены к смерти в России. Рейли оставался в Лондоне до декабря, когда он и Хилл скрытно возвратились в Россию под коммерческим прикрытием «British Trade Corporation», чтобы собрать информацию о Черноморском побережье и южной России для возможного использования на предстоящей мирной конференции в Париже.
Первая мировая война закончилась, но Россия теперь заменила Германию в качестве главного объекта интересов для разведывательных служб.